Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 6, 2010
ГРОЗА ЗИМОЙ
* * *
Альфие
За боль потерь, за ожиданье,
Меняя тон и цвет,
Ко мне из центра мирозданья
Летел звенящий свет.
Вливалась музыка волнами
Сквозь витражи души,
И оживали в темном храме
Вселенной миражи.
И мне явилось откровенье:
В природе смерти нет.
Есть только перевоплощенье
В живой звучащий свет.
И этот свет чужих страданий
Вливался в жизнь мою,
И боль чужих воспоминаний
Я слышал, как свою.
ФАЯНСОВАЯ ЧАШКА
Под живым разноцветным сияньем,
Сшитым нитями сонных лучей,
Мой отец по колено в тумане
Ждал атаки средь белых ночей.
Самолеты взошли как из ада.
Дым и смрад над болотами плыл.
Жизнь осыпалась листьями сада,
И отец словно бабочка взмыл.
Взяли под руки ангелы смерти,
Но война не простилась с отцом:
Вслед ударила дальняя «Берта»
И… сломала блокады кольцо.
Тут в прорыв устремились солдаты.
«Эй, Хажи! — призывали рукой. —
Ты остался один без награды!»
Но отец уже был далеко…
По сверкающей лестнице к Богу
Поднимался, и первым Адам
Целовался с отцом и в дорогу
«Чашку Вам, — говорил, — передам!»
Встретил Бог. Подхватил эту чашку:
«Молоко иль вино? Выбирай!»
Но отец все смешал и молочную бражку
Выпил, крякнув: «Действительно Рай!»
Бог смеялся: «Тебе еще рано —
Всю войну ты хлебал керосин!
Заживет несмертельная рана,
Да и ждет неродившийся сын!»
Бог в награду Булату по блату
Дал коня с человечьим лицом,
И мгновенно спустился в палату
Конь крылатый с ожившим отцом.
Так и сдали отца да в больницу.
Вдруг трофейная чашка из рук
Полетела на гибель, но птицу
Мышь поймала — известный хирург.
Привлекла всех прозрачная кружка,
И солдатский эксперт Тимофей
Молвил слово: «Пастух и пастушка —
Пасторальный немецкий трофей».
А профессор — хирург экстра-класса
Показала бокал на просвет:
«Посмотрите, сидит на Пегасе
Необычный воздушный поэт».
Страшно клялся отец белым хлебом:
«Этот конь не Пегас, а Бурак,
На котором спустился я с неба.
Даже Бог подтвердит — не дурак!»
Тут врачи промолчали с конфузом,
А бойцы закивали: «Так-так!
Это следствие страшных контузий —
Не дурак он, а просто чудак!»
… А чудак молоко пил и бражку,
Пил с женой да с другой… Строил дом,
А когда уходил он, на грудь его чашку
Положили до встречи да с Божьим судом.
Так досталось отцу
Как бойцу Ленинграда
Орден — чашка
— От Бога награда.
КАПИТАН ЗЫРЯНОВ
Эти деревья в чеченском саду —
Как новогодняя елка в аду.
Красные тряпки, кишки до макушек.
Детские головы вместо игрушек.
Сад освещал догорающий танк,
Возле которого пил капитан
Спирт, словно воду, и ехала крыша —
Роту погибшую видел и слышал.
В небе очнулся, и стало видней
В иллюминаторах море огней.
Звезды сверкают? Огни городские?
Ангелы носят ли? Черти ль какие?..
Как в самолете парил он в гробу,
Время чинил он и правил судьбу
Роты своей, что летела по следу,
Как и при жизни доверившись «деду».
Вот эскадрилья гробов над Москвой
Мертвой петлею — да вниз головой.
Прах рассыпали, бомбили костями
Город, набитый под крышу деньгами.
«МАДОННА» С МЛАДЕНЦЕМ
В тридцать лет совсем старуха,
Голос сдавленно сипит.
От вина лицо распухло
И пустая грудь висит.
Сын, зачатый на пирушке,
С букварем в портфель кладет
Складничок — свою игрушку.
Сын растет, и нож растет.
* * *
И книга в шкафу не пылится,
И празднично смотрится стол,
Но женщина плачет и злится,
И моет без памяти пол.
И что ее точит сомненьем,
Всю жизнь уводя в маету?
И люди-то к ней с уваженьем,
И дом на хорошем счету.
Высокая, умная…Что же
Покоя и радости нет?
Вот так и завянет, похоже,
Красивый отборный букет!
Задумавшись, смотрит дорогу,
Ночные огни за окном…
А демон стоит за порогом
И пахнет дешевым вином.
ПРИЗРАК ЛЮБВИ
Фонарь гуляет, ветер злится,
Проходят домом сквозняки:
То скрипнет дверь, то половица,
То слышу легкие шаги.
Вдруг тень мелькнет на фоне света.
Он спросит тихо: «Это ты?»
Но вместо смеха и ответа
Лишь легкий вздох из темноты.
Из темноты, из сновиденья
Ее лицо к нему плывет
И сквозь эфирное гуденье
Его по имени зовет.
И колдовством неясной речи
Метнется ветер из окна.
Он гладит волосы и плечи,
И тает под рукой она.
А утром прибрано повсюду
Его унылое жилье.
На кухне чистая посуда
И стопкой свежее белье.
ГРОЗА ЗИМОЙ
Сверкнуло что-то. Вздрогнул дом.
Она с испуганным лицом
Вмиг обернулась:
— Милый, слышишь?
Там кто-то ходит!..
— Где?
— На крыше!
— Гроза… Кому еще ходить…
— Гроза зимой? Не может быть!
— Что удивляться, если сами
Непримиримыми словами
Напрасно воздух сотрясали
И облака над головами!
Чего добились, чудаки?
В движенье молния пришла!
А мы с тобой проводники
Меж полюсов добра и зла…
ИЗ ИНДИЙСКОЙ ТЕТРАДИ
Возлегая священной коровой
Посреди мирового пути,
Я жевал неокрепшее слово —
Не объехать меня, не пройти.
Снизошла ты из храма и взглядом
Обожгла, словно плетью: «Вставай!»,
Повязала веревкой и рядом
Повела за рога меня в рай.
Я, теленком, то справа, то слева
Притирался бочком! — не сердись!
Но ты пуще вскипала от гнева:
«Отвяжись! На меня не садись!
Ты не должен и думать об этом!
Выкинь сор из дурной головы.
Через год, может, станешь поэтом,
А покуда покушай травы!»
Я лежал в придорожной крапиве…
Что попало жевал… Почему,
Чем пастушка умней и красивей…
Тем сердитей она? Не пойму…
БЛОКАДА
Средь вспышек розовых в тумане,
Средь бело-черно-красных туч
Два самолета, как в капкане,
Держал и вел наклонный луч.
И луч то мерк от голоданья,
То мыслью вспыхивал одной, —
Что держит крышу мирозданья,
Вконец разбитую войной.
РОДИНА
Ладонь хлебороба —
Волнистая пахота поля
С большой высоты.
Глубокие русла морщин.
Окаменевших мозолей холмы.
НА РЕЧКЕ ДАЛЕКОГО ДЕТСТВА
Вдоль улицы с реденьким светом
По зеркалу тонкого льда
Скользили мальчишки, и следом,
Как тушь, проступала вода.
С разбойничьим свистом вдоль окон
Мелькали, коньками звеня,
И кто-то копытами цокал,
Мальчишек незримо тесня.
Щетина колючая чья-то
Одежду прожжет и порвет,
Две фары звериного взгляда
Ослепят и сгинут под лед.
Бежала толпа врассыпную,
И с берега длинным шестом
Тревожили тварь водяную —
Кипела вода подо льдом…
ДВОЙНИК
В далеком детстве тишина.
Дрова на вес, и печь топилась
Едва-едва… Под утро снилась
Река, промерзшая до дна.
Я шел рекой, а подо льдом
Двойник, зеркально отражаясь,
Шел следом, выйти не решаясь…
Я думал — там его и дом.
Жалел — как холодно ему…
Ему и жить, и спать не с нами,
Не попроситься ночью к маме,
Когда так страшно одному!
Проснулся поздно. Мать ушла.
Светало. Лаяли собаки.
Я плакал в синем полумраке
О чьей-то жизни без тепла.
И все глядел я из-под век
В окошко зеркала стенного,
Как в прорубь моря ледяного,
И ждал — вот выйдет человек!..
ТРОПАМИ ДЕТСТВА
Сосновые комли обуглил
Столетний пожар низовой,
Но угли еще не потухли —
Пылали жарки над травой.
По кручам из темного бора,
По каменным плитам ползли
Корявые черные корни —
Набухшие вены земли.
На гребень взошел я и замер
Под натиском горных ветров.
Крутые вершины с лесами…
Пейзаж их угрюм и суров.
Прилег я и, глядя на горы,
Почувствовал запах родной:
Как мамины волосы, марьины корни
Склонились, грустя, надо мной.
Скрипели деревья под ветром,
И к небу я поднял глаза:
Склонив иероглифы веток,
Что сосны хотели сказать?
ПОРТРЕТ
Красивая женщина с маленьким сыном
С улыбкой глядит со стенного портрета,
И солнцем закатным, горячим рубином
Ушедшее старое время согрето.
Глядит молодая веселая мама.
Но вдруг оживают в глазах ее слезы.
И чудится: прячет портретная рама
Душевную драму и чьи-то угрозы.
Ей что-то грозит! И она, озираясь,
Сильней обнимает любимого сына.
И видит: как будто, в стекло упираясь,
Портрет протирает усталый мужчина.
Как будто в окно из далекого мира
Она заглянула и видит зловещее:
Следы человека смывают в квартире,
Родным раздают ее вещи.
И кажется: плачет. Как бабочка, к свету
Стремится душа. О стекло тщетно бьется.
Смеется и верит, что все обойдется.
НЕВИНОВНЫЙ
И конфеты казенные сладки,
И средь ярких игрушек сидит.
Но чего сквозь решетки кроватки
На людей он так странно глядит?
Смотрит, будто бы знает такое,
Что доступно лишь детям ничьим,
Словно ищет он что-то родное
Средь идущих сестер и врачих,
Будто видит он внутренним зреньем
Милый образ со смутным лицом…
Накопились его подозренья,
И он плачет, не зная о чем,
Так лопочет пугливо-тревожно,
Словно речь о погибшей душе…
И утешить его невозможно.
А ребенку — два года уже.