Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 4, 2010
Ирина СУРНИНА
ПАГОДА ЖЕЛТОГО ЖУРАВЛЯ
* * *
Хорошо просыпаться,
Хорошо в холода!
Под расчёской на солнце
Золотая вода.
Никого не тревожить,
Ничего не блюсти,
А на тихой постели
Долго косу плести.
Заплетаю забвенье,
Заплетаю сама,
И в глубоком колодце
Проплывут терема.
И аукнется песня,
И метнётся испуг.
Расплеснуть и умыться —
Струи белые с рук.
И смотреть-засмотреться,
Только капли лови,
Как легко с полотенца
Улетят журавли.
КНИГА КРЫЖОВНИКА
А со страниц вырастет твой крыжовник.
Куст я на зимний выставлю подоконник.
Он загустеет и заплетёт морозы,
Будет царапать стёкла, дарить занозы.
То ли от вспышки солнца, стекла, воды ли
Вдруг народятся ягоды молодые.
Ягода, ягода, как же светло и кисло!
Только одна любовь, никакого смысла.
* * *
Господи, как надоели мне
графоманки!
Встал бы мой дед,
выстрелил из берданки!
С мягких вспугнул бы кресел
и стульев венских
на семинарах литовских
деревенских,
чтоб разбежались,
шляпки теряя, зубы,
сборники, альманахи,
из кошек шубы!
В небо всклубятся перья,
а после — тихо,
и ни одна не выглянет
Бабариха.
Только не встанет дед,
ничего не слышит…
Ветер ночную песню
в степи колышет.
И не забыться,
раненою метаться.
Сколько ещё
голым стихам скитаться!
Господи, подари мне листочек фиговый,
Дай укрыться между твоими книгами…
* * *
Ни печали, ни веселья,
Замело Тверской бульвар.
Дворник ради воскресенья
Здесь с лопатой не бывал.
За спиной в футляре скрипка,
Впереди — снега, снега.
И увязчиво и скрипко
За ногой спешит нога.
И безлюдье как отрада,
И не тяжек лёгкий труд.
Словно длинная ограда
Промелькнул Литинститут.
По глазам лишь порябило,
Помаячило сжелта.
Неужели было-било?
Только я уже не та.
Поклонюсь — и горя нету,
Помяну — и дальше в путь
По Москве, по белу свету,
Чтоб опять сюда свернуть.
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
А недочитанный Рубцов
Нахлынет болью придорожной.
Назавтра ждёт состав тревожный.
И трое суток. И Рубцовск.
* * *
Тихо живут старики,
Редко выходят из дома
Возле замёрзлой реки
В пятиэтажке знакомой.
И ничего не хотят,
Лишь телевизор остался.
— Бать, почитал бы хоть, а?
— Что мне читать! Отчитался!
Бродит по комнате мать,
Тихо к чему прикоснётся.
Может, окликнуть, позвать?
Вдруг вдалеке оглянётся?
Батин с железками стол,
Мамины залежи ситца.
Если их вынести, то…
Я ведь могу не родиться.
* * *
Эх, Наташка, большие серёжки!
Одинокая тонкая мать.
Подломились кроватные ножки,
Раскачали вы с братом кровать.
Брат мой что — погуляет, и сдуло,
Не по духу осёдлый режим.
И теперь автоматное дуло
Наблюдает на зоне за ним.
У подружки твоей задержался
И на память двоих подарил.
А Людмила всё: “Если б не дрался!”
А Людмила всё: “Если б не пил!”
Слишком много намерено воли,
Слишком много тоскующих баб,
И не вытянуть счастья без боли —
Вот мужик оттого и ослаб.
Выйдет, плюнет — в полыни пороги,
Постарелый уже, сам не свой.
А сынок отслужил и с дороги
В новой форме поступит в конвой.
* * *
Жили-были старик со старухой.
И страшнее, наверное, нет,
Чем старик со своею непрухой,
С аппетитом большим на обед.
У старухи прилизано темя
И больной недолеченный рот.
А старуха к излюбленной теме:
Что ж он денег, подлец, не даёт!
Раскричатся, забрызжут слюною,
Он сейчас бы старуху убил,
Но почует сквозняк за спиною,
Будто тянет с открытых могил.
Ослабеет старик и очнётся —
До чего же сегодня устал…
А старуха всплакнёт и прижмётся,
Лишь бы только храпеть перестал.
А потом в поликлинику вместе
И на пенсию купят халвы.
И на этом рассказанном месте
Зацветёт василёк из травы.
* * *
Дядька Серёга ушёл к молодой,
Зубы не вставил.
Будто живой окатили водой —
Плечи расправил.
В синей джинсовке, в синих глазах,
С новою кожей,
В Алкином он молоке и слезах,
Много моложе.
Тётка спилась, и в оградке бурьян,
Вытянешь — дыры,
Бухнет сорняк, наливается, пьян
Соком с могилы.
В вазе хрустальной молчат камыши,
Если раздвинуть,
Плавает лодка в квартирной глуши,
Вёсла не сдвинуть.
Сердце не сердце, разрыв и всплывать
Можно у Бога.
Первую зиму в земле зимовать
Страшно, Серёга?
НОВЫЙ ГОД
А ты истаиваешь, зная,
И боязно болезнь назвать.
Ах, Лена, Леночка родная,
Ну, как спасти, кого позвать?
Хотела капли из Китая,
Таблетки древние найти.
Но так и не смогла, скитаясь
В своём нешёлковом пути.
А в лавках приторно и пряно,
Коренья в собственном соку.
Я не могу по-русски прямо
И по-китайски не могу.
Но улыбаются китайцы,
И “синь ень хао”*, Новый год.
Звоню тебе, и стынут пальцы,
И ветер злой с разлёта бьёт.
А голос твой не изменился —
Живой такой же, не больной.
Он так тепло из трубки лился,
Что ветер выдохся шальной.
— А что ты делаешь в Китае?
— Сама не знаю, занесло.
— А на Алтае снег растаял,
И слякотно, совсем тепло…
И я подтаиваю тоже,
И так хочу сейчас домой,
Я так хочу к тебе до дрожи,
Ведь ты уходишь, боже мой!
Молчат врачи, молчит равнина,
Пустая без осенних стай.
Поёт шаман темно и длинно,
И замер каменный Алтай.
ПАГОДА ЖЕЛТОГО ЖУРАВЛЯ
Бог долголетия
Персики носит в кармане,
И журавля выпускает
Из сморщенных рук.
Он улыбнётся, кхе-кхе,
И травинку достанет —
И зашевелятся
Травы живые вокруг.
Мы поднимаемся в пагоде
Выше и выше.
Круто ступени уходят
Куда-то наверх.
Краскою пахнут
Пролёты, перила и ниши.
“Жёлтый журавль” исхожен,
Устал ото всех.
Лишь на мгновенье
Пахнуло с углов стариною,
Полуживой
Проступил из стены гобелен.
Ваза слегка
Просветлела одной стороною,
Но через миг
Только краска осталась и тлен.
Как наверху
Голубыми ветрами сметает!
Я на летящую крышу
Взошла, наконец!
“Жёлтый журавль”
Молчит и молчит о Китае.
Я дозвонюсь,
И ответит поддатый отец.
А на земле
Можно в гонг ударять за юани —
Долго плывёт
Оглушающий жалобный звон…
В долгую воду
Деревья глядятся и камни.
Замер журавль,
Не кончается бронзовый сон.