Неизвестная публикация о П. Васильеве
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 2, 2010
К 100-летию Павла Васильева
«САМЫЙ ДАРОВИТЫЙ ПОЭТ…»
Неизвестная публикация о П. Васильеве
В Государственном архиве Российской Федерации (Москва) находится большой архив Павла Николаевича Милюкова (1859 —1943) — российского политического деятеля, историка, публициста, теоретика и лидера партии кадетов. Он был министром иностранных дел Временного правительства первого созыва (1917 г.), после революции эмигрировал, с 1921 года жил во Франции. Интересен его архив тем, что в нем собрано множество публикаций из эмигрантских и советских газет, посвященных различным событиям и политическим деятелям, актерам, писателям, ученым. Эти газетные вырезки П.Н. Милюков собирал и систематизировал всю жизнь. Вот в этом архиве и обнаружила я две публикации о Павле Васильеве [фонд 5856 (Милюков П.Н.), опись 1, дело 494].
Причём, если одна из них хорошо известна литературоведам — это статья в «Литературной газете» за 12 декабря 1933 года критика О. Бескина [1] «На новую дорогу. О “Соляном бунте” П. Васильева», то вторую находку вполне можно назвать сенсационной — это публикация о поэте в американской газете «Рассвет» [2] в 1935 году, то есть ещё при жизни Павла!
Вначале, коротко, о первой из них. 1933 год был для Павла Васильева плодотворным, богатым на события. В апреле состоялся его творческий вечер в редакции журнала «Новый мир», в мае начинается публикация поэмы «Соляной бунт» в «Новом мире» [3]. Поэт готовит к изданию книги стихотворений «Ясак», «Песни», «Книга стихов» (в свет они, к сожалению, так и не вышли), работает над поэмами «Одна ночь», «Синицын и К». Двадцатитрёхлетний Павел в расцвете творческих сил!
Статья Осипа Бескина, опубликованная в конце этого года — типичная для советских изданий тех лет публикация о поэте, в которой, говоря о несомненном таланте П. Васильева, автор обязательно подчеркивает его «реакционные качества». Вначале О. Бескин пишет о связи Васильева с Клычковым и Клюевым и призывает читателя глубже проникнуть в творчество «этого большого, но свыше меры неуравновешенного и буйного поэта». Нужно отдать должное критику — он глубоко оценивает своеобразие литературного метода Павла Васильева: «Бросается в глаза огромная смелость, индивидуальная образность, свободное обращение с настоящей, материально ощутимой и всегда особенной плотью вещей. Его поэзия вобрала в себя ценнейшее наследие народного творчества, но не как штамп. Он качественно перерабатывает это наследие, оно окрашивается его собственной богатой поэтической индивидуальностью». Павел Васильев, по словам критика, насыщает свои строки «какой-то особой клейкой связанностью специфических образов, метафор и сравнений. Локальная обработка стиха у Васильева на огромной высоте, причём это не “приём”, а острое языковое чутьё, прекрасное освоение материала». О. Бескин делает справедливый вывод: «Перед нами, безусловно, большой поэт…»
Но — как же без политической оценки! — «с неблагополучным социально-поэтическим происхождением, с реакционными срывами в прошлом. …Уж больно насыщено всё произведение любованием (выделено О. Бескиным. — О. Г.) ядрёностью, “богатырской” силой, лихой разудалостью, крепостью домовитых устоев казацкой жизни… Образно-поэтическая акцентировка такова, что это “любование” подталкивает поэта на классово враждебные нашей революции позиции…»
Это ещё не травля, но уже ощутимые укусы, «резкие удары критики», благодаря которым Павел должен был «перевоспитаться» — как писала в своей статье в «Литературке» 11 мая 1933 года Елена Усиевич [4]. Травля началась 14 июня 1934 года, когда газеты «Правда», «Известия», «Литературная газета» и «Литературный Ленинград» синхронно публикуют статью М. Горького «О литературных забавах», в которой резко осуждалось поведение поэта… В январе 1935 года П. Васильев исключается из Союза писателей. 14 мая происходит известный спровоцированный скандал на квартире поэта Алтаузена. 24 мая 1935 года в «Правде» публикуется письмо двадцати советских писателей, призывающих «принять решительные меры против хулигана Васильева, показав тем самым, что в условиях советской действительности оголтелое хулиганство фашистского пошиба ни для кого не пройдёт безнаказанным».
Состоялся суд, поэта приговорили к полутора годам лишения свободы. Вот это событие и послужило основой для публикации в чикагской газете «Рассвет». Статья «О поэте Павле Васильеве» печаталась в двух номерах газеты — за 19 и 20 августа 1935 года.
Публикация открывает для нас тот факт, что в 30-е годы 20-го века Павел Васильев был известен не только в Советском Союзе, но и далеко за границей, за океаном — в Америке. Интересна, прежде всего, оценка творчества поэта, которую даёт автор А. Курилович, называя Павла «самым даровитым поэтом сегодняшней сов. России». И если в литературоведческом плане эта статья не относится к каким-то основательным, глубоким исследованиям, то, в отличие от рецензии Осипа Бескина, политические акценты в ней расставлены куда справедливее… Думаю, не случайно П.Н. Милюков выбрал для своего архива именно эти две публикации о Павле Васильеве, как наиболее показательные — для советской прессы и для эмигрантской.
Кроме всего прочего, статья А. Куриловича свидетельствует о том, с каким пристальным вниманием, даже, можно сказать, с какой жадностью — и с какой болью! — следили в эмиграции за тем, что происходит в России. Интересен и тот факт, что до Америки доходили не только центральные, московские издания, но и «Сибирские огни» из Новосибирска!
…Ещё два года оставалось до рокового 1937-го, а журналист «Рассвета», там, за океаном, словно предвидя раннюю гибель Павла, уже написал строку — «пал жертвой гнусного заговора», написал о «советской “общественности”, убившей поэта советской России, П. Васильева…».
Поймёт ли наконец Россия — хотя бы в год столетнего юбилея погибшего поэта, имя которого до сих пор окончательно не вынуто из забвения — какого певца она потеряла!..
Ольга Григорьева
О поэте Павле Васильеве*
Русские газеты в Америке общим хором подхватили появившееся в советских газетах сообщение о «писателе-хулигане» Павле Васильеве, приговорённом советским судом к полуторагодичному тюремному заключению за «хулиганский дебош», учинённый на квартире «поэта» Алтаузена. Это очередная сов. клевета на самого даровитого поэта сегодняшней сов. России, не должна быть оставлена без надлежащего внимания. Она, эта клевета, должна быть расшифрована и рассказана читателям (так в тексте. — О. Г.) о том, «как это случилось».
Поэт Павел Васильев в силу особенных условий его творчества, мало известен широким массам русских читателей за океаном. Его поэтический дар, его гуманное отношение к человеку прошлой России, его неподкупная простота языка и неподражаемый, данный только истинным талантам, приём творчества — долго были скрываемы в самой сов. России в надежде, что он, как и все самостоятельные «попутчики», придёт, наконец, к коммунистическому ярму и охотно вложит свою молодую шею в это ярмо и повезёт общий комвоз советской поэзии. Но этого не случилось, и поэт Павел Васильев Краснопресненским судом приговорён к одному с половиной году «лишения свободы», т. е. приговорён к тюремному заключению.
В настоящей заметке мне хочется восстановить перед читателями образ этого сравнительно молодого поэта, хочется рассказать читателям, в общих чертах, кто такой на самом деле Павел Васильев, как и почему он был судим сов. судом и оказался виновным за «дебош», устроенный им на квартире «поэта» Алтаузена, именно Алтаузена, а не кого-либо иного из русских советских поэтов.
Павел Васильев известен мне как поэт около десяти лет. Он начал писать свои стихи в то время, когда Есенина уже не было в живых и когда лучшие продолжатели литературных «традиций» Есенина: Николай Клюев, Сергей Клычков и отчасти Пётр Орешин были загнаны в советскую преисподнюю и обозваны «бардами кулацкой деревни»; когда им, как, например, Клычкову и Клюеву, пришлось совсем забросить поэзию и обратиться к другого рода занятиям. Им не было прохода от разных Алтаузенов, Жаровых, Безыменских и Иванов Батраков…
Первые стихи Павла Васильева появились в сибирском журнале «Сибирские огни» в 1927—28 гг. [5] и были приняты что называется с распростёртыми руками, ибо в Сибири всё ещё существует какая-то элементарная свобода выражать свои мысли более или менее независимо — руки Безыменского и Бедного туда не всегда так легко могут быть протянуты — и Васильев мог сравнительно свободно писать и печатать, не оглядываясь назад, «что скажет сов. княгиня Марья Алексеевна».
Но вот и он, подобно своим славным сибирякам, отправился из далёкого казачьего Семиречья в Москву — в эту Мекку всех советских достижений и всех падений — и здесь, конечно, был также подхвачен «шумною толпою» разных поэтов и поэтиков и превознесён до самых советских небес… Нужно понять всю горечь и разочарование молодого поэта, когда только через десять лет начали появляться в сов. «солидных» журналах «критические» отзывы о «несомненном» таланте Васильева в то время, когда другим сов. бездарностям посвящены целые тома «критических отзывов». Но он продолжал писать, будучи поддержан именно «толпой» и полагал в простоте своей, что «всё образуется»… И вот в результате этих долгих усилий появилась поэма «Соляной бунт», новая сов. поэма с совсем новым подходом к казакам, к самостоятельной жизни, прежней казачьей вольной жизни, которую Васильев поставил неизмеримо выше нынешней закабалённой жизни казаков. И это было, конечно, замечено сов. «критикой», но спасло поэму от полного критического уничтожения именно талантливое изложение и правдивое описание событий, произошедших лет 50-60 тому назад [6].
Послушаем, что говорит один из сов. критиков о поэме Васильева «Соляной бунт». Статья появилась в сов. журнале «Литературный критик» за январь 1934 г. и принадлежит перу одного из редакторов этого журнала Е. Усиевичу (автором была Елена Усиевич, видимо, А. Курилович полагал, что это мужчина. — О. Г.). Статья озаглавлена «От чужих берегов» [7].
«Появление на литературном горизонте молодого поэта Павла Васильева породило разнообразные толки в литературной среде. Толки эти, лишь частично вызванные несомненным для всех талантом Васильева, в значительной степени были обусловлены направленностью его творчества, возбуждающей настороженность сов. писателей, некоторые надежды реакционных элементов и, главное, нездоровое любопытство обширных обывательских слоёв. Это нездоровое любопытство, толки и сплетни создали вокруг П. Васильева специфическую атмосферу скандалёзной известности, которая предшествовала появлению в печати его крупных произведений.
С выходом из печати его поэмы “Соляной бунт” открывается возможность серьёзно поговорить о нём и о том месте, которое он может занять в советской поэзии. В этой поэме он впервые делает попытки пересмотреть ряд ярко-реакционных тенденций, характеризующих до сих пор его творчество, преодолеть тяготеющие над ним и враждебные всей советской действительности традиции и навыки, взглянуть на свой обычный, с детства знакомый материал другими более объективными глазами. То, что Васильеву удалось это преодолеть, если можно так выразиться, “на полном ходу”, т. е. не снижая силы голоса, не теряя характерной для этих стихов насыщенности образами, не впадая в риторику и декламацию — создаёт надежду, что богатая одарённость даст ему возможность выбраться из реакционной трясины, в которую увязало его творчество до сих пор».
Из этой длинной выписки из критической статьи Е. Усиевича явствует, что, с одной стороны, поэт Васильев «несомненно» талантливый поэт, на что, с другой стороны, его поэзия — враждебна «всей советской общественности». Можно легко понять, до какой степени эта враждебность могла дойти в условиях советской обывательщины.
Критик Усиевич не только «критикует» поэму «Соляной бунт», но прямо-таки зовёт к «советскому бунту» против поэта Васильева как человека вообще и как писателя в частности. Он говорит следующее:
«Захваленный (сторонниками поэзии Васильева. — А. К.) и превозносимый ими, подхваченный издателями и журналистами, с непонятной беспечностью и либерализмом заключающими договоры на его талантливые, но ярко реакционно окрашенные произведения, пьяный возбуждаемым им нездоровым любопытством и скандалёзным успехом, он на всех парусах нёсся к собственной гибели, видя оригинальность в реакционности, даже словно кокетничая своим отличием от советских поэтов. Путь вёл прямехонько в пропасть открытой контрреволюционности».
Результат всей этой «контрреволюционности» — советская тюрьма со всеми её атрибутами и долгое, быть может, в течение всей жизни этого ещё молодого поэта полное изгнание из советской печати. Это последнее хуже физической смерти.
Е. Усиевич, призванный «блюсти чистоту советской поэзии», особенно резко нападает на поэта Васильева за следующие строки, выхваченные из поэмы «Соляной бунт». Это — «апологетика кулацкого быта» казачества:
Там живут по нашему,
В горнях полы крашены,
В пять железных кренделей
Сундуки закованы.
На четырнадцать рублей
Солнца наторговано.
Ходят в горнях песенки,
Взад-вперед по лесенке,
В соболиных шапочках,
На гусиных лапочках.
Видите ли, советской критике, как и всей вообще «советской общественности», нужна не правдивая, старая, довольно-таки привольная жизнь дореволюционного казачества, описанная поэтом Васильевым в таких красках:
Красотой безстыжей
(так в тексте.
— О. Г.)
Красивы,
Пьяны праздничной кутерьмой,
Разукрашенные на диво
Рыжей охрою и сурьмой.
Этой советской «общественности», убившей поэта советской России, П. Васильева, нужны вот такие мотивы:
«Вся она высокою
Поросла осокою,
Вениками банными,
Хребтами кабаньими,
Медвежьими шкурами,
Лохматыми, бурыми,
Кривыми осинами,
Перьями гусиными».
Но и в этих «мотивах» виден талант поэта, когда он касается дорогой его сердцу родины — вольного семиречинского казачества и с особой силой ударяет на отдельные типы былого казачества, что уже явно противоречит советской обывательщине, сглаживающей черты «индивидуума» и подгоняющей весь советский люд под одну общую гребёнку:
А Ярковы — чистый казацкий род:
Лихари, зачинщики,
Пьяные сани,
Восьмерные кольца, первый народ,
И живут,
Станицами атаманя.
Эта внутренняя осознанность поэта о том, что казаки «живут станицами атаманя», до болезненности страшит всех нынешних «военкомов» и этим, быть может, объясняются уступки, делаемые одна за другой по отношению к Японии. Разразись война, «станицами атаманящие казаки», чего доброго, ещё вздумают воевать против советов.
Вся поэма «Соляной бунт» посвящена бунту киргиз, работающих на соляных озёрах, принадлежащих русскому купцу и усмирение (так в тексте. — О. Г.) этого бунта казаками. На этом фоне автор рисует картины жизни, быта, традиций, взглядов казачества, которое он знает превосходно и которое так ярко и неподражаемо описано Павлом Васильевым.
Первые стихи П. Васильева, как заявляет критик Усиевич, были явно реакционного направления и «литературная общественность была ошарашена появлением в реконструктивный период поэта, который, с совершенной не свойственной на данном этапе чуждым классовым прослойкам непосредственностью выражал в своём творчестве противоречащие и враждебные советской общественности эмоции».
Мне же кажется, что и первые его поэтические опыты, помещённые в советском журнале «Сибирские огни», не были настолько уж реакционные, чтобы причислить самого поэта Васильева к числу поэтов, «идущих явно к гибели». Взять хотя бы одно из его стихотворений, появившееся в книжке «Сибирских огней» за январь-февраль 1928 года. Вот оно:
Сибирь
Сибирь, настанет ли такое,
Придёт ли день и год, когда
Вдруг зашумят, уставши от покоя,
В бетон наряженные города.
Я уж давно и навсегда бродяга,
Но верю крепко — повернётся жизнь,
И средь тайги сибирские Чикаго
До облаков поднимут этажи.
Плывут и падают высокие закаты
И плавят краски на зелёном льду.
Трясёт рогами испуганный сохатый
И громко фыркает, почуявший беду [8].
Всё дальше вглубь теперь уходят
звери,
Но не уйти им от своей судьбы.
И старожилы больше уж не верят
В давно пропетую и каторжную быль.
Теперь иные подвиги и вкусы.
Моя страна, спеши сменить скорей
Ты бусы из клыков зверей —
На электрические бусы!..
Это стихотворение, взятое мною из первой попавшейся в руки книжки «Сиб. огни», ничем не отличается от множества подобных ему стихотворений, посвященных Сибири и её будущности, но все же стихи эти поражают обыкновенного читателя своей простотой и тем отсутствием всякой вычурности, в которую впал впоследствии и сам Павел Васильев в своём стремлении подражать манере письма Маяковского, Жарова и Уткина.
Я хочу оттенить, насколько это возможно, ту разницу между поэтическими приёмами П. Васильева и теми из его сотоварищей по перу, которые, начав писать раньше его, далеко отстали от него и некоторые из них уже почти забыты и сошли со сцены «сов. литературного талантливого молодняка», заполнявшего своими виршами бесцветные советские журналы в течение всего прошлого десятилетия.
Павел Васильев стоит ныне на вершине свой поэтической деятельности и если бы не тюрьма и разного рода лишения, порождённые этой тюрьмой, мы имели бы одного из самых талантливых певцов казачества, его широких вольностей и неизсякаемой (так в тексте. — О. Г.) ненависти к угнетению. Казачество ещё не изжило себя, оно и в своей слабости все ещё довольно сильное и может в любую минуту показать свою былую мощь. Подвернись только случай! Поэма «Соляной бунт» об этом даёт значительно понять советским владыкам.
Вот почему и послали в тюрьму одного из самых славных певцов этой былой опоры «старой» России, поэта Васильева за то, что «как мог он сметь свое суждение иметь» в «реконструктивный период», как в угоду властям замечает и сам Усиевич.
Павел Васильев, по моему глубокому убеждению, пал жертвой именно гнусного заговора всех тех «поэтов», которые сами никак в «музыканты не годились», а раз не годились в музыканты, то наиболее пригодными оказались для разной клеветы и провокации, чтобы таким путём обезглавить одного из самых мощных «советских орлов», осмелившихся подняться выше обычной беспросветной советской обыденщины и парить в недосягаемых для них высотах своего поэтического творчества.
Александр Курилович,
Питтсбург
Примечания
1.Бескин Осип Мартынович (1892 — 1969), издательский работник, журналист, критик, искусствовед. Занимался современной поэзией: статьи о Клычкове, Клюеве, Орешине («Россеяне»), Багрицком («Больной Уленспигель»), Казине («Поэт, идущий стороной») и др. Летом 1933 года в «Литературной газете» появилась одна из самых подлых статей, посвященных «разоблачению» поэта Николая Заболоцкого в качестве замаскировавшегося «классового врага». Статья О.М. Бескина называлась «О поэзии Заболоцкого, о жизни и о скворешниках». В журнале «Печать и революция» Бескин обвинял О. Мандельштама в «антиматериализме» и ругал за отказ «ревизовать свои старые позиции». Несколько раз фамилию Бескина упоминает в своих произведениях А.И. Солженицын: «В период торжества революции над Россией какой-нибудь Осип Бескин мог травить крестьянских писателей за “россеянство”…»; «доносительские статьи О. Бескина против Клюева и Клычкова…» («Бодался телёнок с дубом»). Критиковал О. Бескин и художников, хорошо была известна его книжка «Формализм в живописи».
2.«Рассвет» — «Ежедневная газета российских рабочих организаций США и Канады». Издавалась в Нью-Йорке и Чикаго в 1924 — 1939 гг. Была основана анархо-синдикалистами в Нью-Йорке, выходила ежедневно с 8 декабря 1924 под редакцией Ф. Кремера.
В апреле 1926 издание было перенесено в Чикаго, первый номер под новой редакцией вышел 1 мая 1926 г. Редакция (Э. Долинин, М. Рубежанин, Ю. Карпик) сделала газету органом мистических анархистов. К 1928 «Рассвет» потерял всякое влияние в анархической среде, которая обвиняла его в антисемитизме, союзе с белогвардейцами, контрреволюционерами и т.п. В 1930-х газета представляла исключительно собственную редакцию, постепенно все дальше отходившую от анархизма в каком-либо понимании, но изредка продолжавшую печатать анархические материалы «по старой памяти». С 1930 года редактором был Г.Н. Брейтман (1873 — 1949). В 1928 году в «Рассвете» было напечатано стихотворение Марины Цветаевой «Сын». В 1936 — 1937 годах печатались многочисленные статьи Н.К. Рериха. С конца 1937 года редакция перешла к украинским националистам, затем к эсерам. Была закрыта американским правительством в конце 1939 года в связи с начавшейся Второй мировой войной.
3.«Соляной бунт» публиковался в «Новом мире» в №№ 5, 9 и 11 за 1933 год.
4.Елена Феликсовна Усиевич (1893 — 1968) — советский литературный критик. Родилась в семье ссыльного революционера Феликса Кона. С 1909 года принимала участие в революционном движении; с 1915 — член ВКП (б). Была в эмиграции, возвратилась в Россию в 1917 году с группой большевиков, возглавляемой Лениным. Принимала участие в гражданской войне. Была женой революционера Григория Усиевича, погибшего в 1918 г. Впервые выступила в печати в 1928 году. В 1932 году окончила Институт красной профессуры. Активно публиковалась в журналах «Литературный критик», «Литературное обозрение» и других, основные статьи этого периода были собраны в сборнике «Писатели и действительность» (1936). Статьи Усиевич носили резко идеологический и полемический характер: так, в брошюре «За чистоту ленинизма в литературной теории» (1932) Усиевич подвергла резкой критике деятельность РАПП, приводившую к ряду «извращений партийной линии в литературе». Вопросы социалистического реализма, политической поэзии, задач советской критики рассматривались в статьях «О социалистическом реализме», «Критика методами искусства», «“Рококо” в критике» и др. Отдельные статьи были посвящены творчеству Маяковского, Сергеева-Ценского, Николая Островского, роману Максима Горького «Жизнь Клима Самгина», произведениям Николая Вирты и др. В 1933 г. статья Усиевич (как и рецензия О. Бескина) стала важным этапом в травле Николая Заболоцкого.
5.В «Сибирских огнях» (№ 3 за 1927 год) было напечатано стихотворение П. Васильева «Рыбаки», в № 4 — стихотворения «Всё так же мирен листьев тихий шум…» и «Письмо».
6.В поэме иносказательно отразились восстание Амангельды Иманова в 1916 году в Семиречье, а также голод в Казахстане в начале 30-х годов.
7.Первый вариант этой статьи Е. Усиевич под названием «На переломе» появился в «Литературной газете» 11 мая 1933 года.
8.У П. Васильева: «Трясёт рогами вспуганный сохатый / И громко фыркает, почуявши беду».
* Публикация и комментарии О. Григорьевой.
Текст впервые опубликован: «Рассвет», 19, 20 августа 1935 года, Чикаго.