Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 9, 2009
Это был царский прием, как и надо принимать поэтов: праздник стихов на порывистом морском ветру или под мягкий гул кондиционеров в конференц-зале, поездки на заповедно-завороженное озеро Палиастоми или в древний город-крепость Археополис, встречи с читателями, личные знакомства с известными авторами, новые дружбы, поздние застолья, музыка, раздумчивые беседы и даже горячие споры для любителей этого жанра, часы блаженного отдохновения и поэтических марафонов и море, море, море…
Я был счастлив, сознательно и ежечасно, каким-то очень простым и осязаемым, почти ручным счастьем, «примитивным», как у гениального Пиросмани, ибо душа, как заметил всеславный Игорь Северянин, влечется в Примитив.
Третий Международный русско-грузинский поэтический фестиваль «В поисках Золотого руна», благословленный сразу двумя патриархами, всея Руси и всея Грузии, приславшими свои теплые приветствия, прошел-пролетел-отшумел на черноморском побережье с 20 по 29 июня этого года. Его базой и штаб-квартирой была уютная гостиница «Андамати» (что означает: «магнит») в местечке Григолети. Оттуда мы, участники фестиваля, 60 поэтов из 26 стран мира, ездили в Дом культуры города Уреки, где проходила основная часть программы, и выезжали на экскурсии, но почти каждый из тех незабываемых десяти дней мы слушали выступления авторов на эстраде, на фоне уходящего в солнечно-зыбкую бесконечность моря. Древний ветер Колхиды шелестел страницами книг в руках у поэтов, что-то напевал в микрофон, шаловливо вырывал страницы со стихами из рук и убеждался в легкости летних туалетов дам.
А принимали нас безумно трогательно и заботливо с первой минуты, когда мы вышли с нехитрым багажом в зал прилетов, и до последней, когда со значительно отяжелевшими чемоданами и пакетами в руках мы грустно переступали порог ночного тбилисского аэропорта.
Безошибочно называя каждого по имени, нас улыбчиво встретила наша Алёна Деняга, помощница президента «Русского клуба» и главного организатора фестиваля Николая Николаевича Свентицкого, ангельское терпение и бесконечную заботливость которой нам еще предстояло ощутить на себе.
Еще в Киеве, в ожидании самолета на Тбилиси, начались встречи-узнавания и знакомства поэтов из разных стран. Они продолжились в автобусе, который около семи часов вез нас по вечерним, а потом ночным дорогам, минуя спящие села и ярко освещенные города, поля и силуэты древних таинственных крепостей «на холмах Грузии». Я сидел рядом с Алексеем Цветковым (с которым мы познакомились в прошлом году на Волошинском фестивале в Коктебеле), смотревшим между разговорами на плазменном экранчике прованскую постановку оперы Монтеверди или слушавшим с закрытыми глазами «Реквием» Дворжака. Впереди меня оказалась Наталья Соколовская из Петербурга, с которой мы разминулись где-то в середине 90-х после встречи в радушном доме наших общих друзей «Аликов», как все их любовно прозвали. Справа сидели очень приветливые и по-восточному добродушные отец с сыном, которые рассказывали о местах, что мы проезжали, а на одном из перевалов, когда все вокруг покрыла непроглядная тьма, отец взволнованно сказал, что отсюда вверх ведет неодолимая для машин дорога к селу, откуда он родом, и я сделал вывод, что эта пара — участники фестиваля с грузинской стороны, и лишь в последующие дни узнал, что это были главный редактор журнала «Дружба народов» (в котором я, кстати, печатался) москвич Александр Луарсабович Эбаноидзе и его сын, поэт и переводчик Игорь Эбаноидзе. Однако наши спонтанно установившиеся дружеские отношения не перешли в «служебные», что, впрочем, было общим правилом этого замечательного фестиваля.
Мне уже приходилось бывать до этого в Грузии дважды, в середине 90-х перестроечно-ломочных смутных годов, когда, прикрываясь стандартным фиговым листком «демократии», те, кто «разделяет и властвует» в нынешнем мире, уже натравливали по установленным схемам народы друг на друга, наносили соседям непрощаемые обиды и выводили в герои новых, легких на щедрые обещания заокеанских «друзей»; когда безжалостно ломались на корню и высмеивались национальные традиции, связи и культуры, заменяемые стандартной безразмерной жвачкой псевдокультуры и убогим «новоязом», и когда срочно штамповали тип безмозглого робота-потребителя с несмываемой идиотской улыбкой «у меня все о’кей». Эта «работа» еще не завершена, но, как сказал мне с грустью поэт Гиви Алхазишвили во время прощального разговора, глобализация очень быстро насаждает антидуховность повсюду, и этого уже не остановить.
Это были официальные недельные визиты, сопровождение Великокняжеской семьи в качестве личного секретаря. Старое здание тбилисского аэропорта тонуло в желтом полумраке, улицы и дороги не были освещены, и все дышало безнадежностью, отчаянием и обреченностью. Мы жили в правительственной резиденции, пили только «Боржоми» и тщательно подобранные вина и вкушали разные пахучие вкусности, но знали, что в городе отключают воду, свет и газ, и что люди разогревают детскую еду на балконах, на огне из отодранных паркетных плиток… Мне запали в душу бездонно-печальные глаза Святейшего и Блаженнейшего Католикоса-Патриарха Илии II, удивительной красоты грузинский «Отче наш», выпеваемый тенором в Светицховели, и то, как в завершение какого-то вечернего загородного застолья седовласый Эдуард Шеварднадзе обнялся со своими телохранителями: склонив головы, они в завораживающем многоголосье затянули старинную песню о юности и быстротечной жизни… При воспоминании об этом у меня до сих пор щемит сердце… Эти же ребята, хочется верить, практически унесли его с трибуны в парламенте со страницами начатой речи в руках и неверящим, широко распахнутым взглядом, отраженном на всех телеэкранах мира.
Во втором визите участвовал и Глава Грузинского царского дома князь Георгий Ираклиевич, племянник великой княгини Леониды Георгиевны, по рождению княжны Багратион-Мухранской. Это был очень скромный и мудрый человек, знакомый мне еще по его приездам в Париж из Испании. Тогда шло обсуждение — на самом высоком уровне — возможности официального возвращения семьи на родину. В январе прошлого года князь Георгий Ираклиевич почил в бозе, оставив трех взрослых сыновей и дочь.
Запомнилось мне и посещение Министерства обороны за новопоставленной черной металлической оградой, где тогдашний благодушный и приветливый пожилой министр, бывший советский генерал, признался великой княгине Леониде Георгиевне, что учит грузинский язык и уже начинает что-то понимать и разговаривать, а на мой чуть провокационный вопрос о контактах с НАТО ответил, что «нашим главным и естественным стратегическим партнером является, конечно, Россия».
«Конечно, Россия»… Участники поэтического фестиваля, естественно, избегали политики и этих больных вопросов. Но мы все знали, конечно, что произошло, и чувствовали разлитую в этом благоуханном воздухе глухую, затаенную тревогу за завтрашний день. Уже по ночной дороге из аэропорта нас удивили частые встречи с ярко мигающими в темноте новенькими полицейскими машинами, неспешно патрулирующими как самые безлюдные места, так и наполненные всевозможным автотранспортом переезды и перекрестки. Но были и другие, главные, молчаливые свидетели незримо происходящего — это огромные, светящиеся белым и зеленым кресты в два человеческих роста, стоящие через каждые 100–200 метров по всем дорогам и на въездах во все города и безмолвно взывающие к черным небесам с мольбой о помощи и защите.
Мы толковали о дружбе-любви и вековых нерушимых связях наших народов, об отрешенных от реальной действительности и живой жизни политических играх, творимых на незримых «верхах», и о том, конечно, что, по блаженному слову Сергея Есенина, «дралися сонмища племен, зато не ссорились поэты». Характерно, что именно на этом фестивале праздновалось 70-летие журнала с красноречивым названием «Дружба народов»; ему был уделен специальный вечер со стихами-посвящениями, приветствиями, музыкой и вручением дипломов, в заключение коего Александр Эбаноидзе был облачен в великолепную белую бурку, под которую уместился и новенький портативный компьютер неназываемой марки.
И пусть ретивые «чайники» Чейни, любители «демократически оправданных» пыток по цереушным лагерям и тайным тюрьмам, носятся по миру с экспресс-визитами к нашим бывшим и настоящим друзьям-соседям — самые дальновидные и мудрые из них вежливо посылают их sur les roses* так, что они смываются еще до прощального банкета, не желая понять, что непреходящая алогичная логика живущих и любящих в этом мире никак не связана ни с курсом доллара, ни с ценою за бочку «черного золота».
Еще одним значительным фестивальным событием стало участие специально вернувшейся со съемок в Москве замечательной грузинской певицы и композитора Ирмы Сохадзе, музы нашего фестиваля, давшей памятный всем сольный концерт и участвовавшей после этого во всей фестивальной программе. Минуты общения с этой тонкой, обаятельной и красивой женщиной просто незабываемы. Каждому из нас был лично вручен видеодиск с концертом певицы и программой, посвященной памяти тбилисского армянина Микаэла Таривердиева.
Высокая музыкальная культура, безупречный вкус и яркая творческая индивидуальность сказались в ее интерпретации старинных русских романсов, невольно приводящей на память как проникновенные голоса блистательных грузинских исполнительниц этого жанра Тамары Церетели и Кэто Джапаридзе, так и обожаемых ею Изабеллы Юрьевой и Клавдии Шульженко. Певица часто пишет новую музыку на тексты известных романсов, и до сих пор, я уверен, у всех нас на слуху знаменитые «Твои глаза зеленые», исполненные и со сцены, и в нашем узком кругу в холле гостиницы. Разумеется, выступления Ирмы Сохадзе заканчивались прославленным «Тбилисо» и «Оранжевой песней», окрасившей лучшие годы нашей жизни.
Я умышленно не даю здесь оценок и не называю имен всех участников, ибо список этот велик и весом и не хочется, упомянув одного, обойти молчанием другого. Выступающие сменяли друг друга у микрофона, погружая нас в свои сокровенные миры, бережно донесенные до этих блаженных берегов и доверенные юному ветру морских, чутко внимающих далей, и время потихоньку отходило от нас в эти незабываемые часы.
Звучали там, к сожалению, и фальшивые (разумеется, антипушкинские) дежурные нотки, оскорбляющие прежде всего наших чистосердечно-радушных хозяев, но, по большому счету, это закулисное ночное слюнявое бешенство вундеркиндов было заметно лишь им самим, страстно собою обожаемым. Мне же хочется еще раз вспомнить то, как принимали нас, русских поэтов, любящих Александра Сергеевича не по службе, а по душе: и все эти трогательные бутерброды, бесконечно предлагаемые Алёной в автобусе во время долгого пути в Григолети, и врученный при регистрации в гостинице продуманный до мельчайших деталей памятный набор, включающий в себя сборник стихов участников предыдущего фестиваля «За четырнадцать дней до войны…», прекрасно изданную брошюру нынешнего — с фотографиями участников и организаторов, юбилейный диск с песнями Высоцкого в исполнении грузинских артистов и бутылку изысканного фестивального вина. Кстати, в первые дни каждому из нас была вручена и хрустальная фляга коньяка «Сараджишвили» особого разлива, на золотых этикетках которого красовались наши имена! Нельзя забыть и скромнейших меценатов фестиваля, тихо сидящих за угловым столом и никак себя не проявляющих (лишь раз мой друг Андрей Грицман поднял за них тост, и они, растроганные, молча посылали нам воздушные поцелуи); невозможно забыть ребят-официантов, которые нас терпеливо обслуживали и днем, и ночью. Например, добрейшего Алекса, который, как оказалось, незадолго до этого потерял дочь… И милого лохматого, чуть избалованного сеттера Макса, главного фестивального песика, всеми «тайно» подкармливаемого под столом.
Запала в душу судьба Давида Гулуа, о которой чуть дрожащим голосом поведал нам главный редактор журнала «Литературная Грузия» Заза Абзианидзе. Талантливый поэт, писавший в стол, для себя, 18-летний юноша, с холодящей сердце точностью предсказал в прощальном стихотворении и свою гибель, и детали субботнего погребения.
Досталась и мне своя доля мистики на этой исконно романтической земле. В ресторане, где мы дегустировали блюда мегрельской кухни, я оказался за длиннющим столом рядом с ректором Литературного института им. Горького Борисом Тарасовым. Уже на улице он неожиданно спросил меня, знал ли я в Париже Николая Тюльпинова… А ведь именно Тюльпинов, убежденный монархист, дал мне по дружбе свято хранимый им в тайне номер телефона великого князя Владимира Кирилловича, когда я задумал попросить интервью у Его Императорского Высочества, интервью, после которого я и остался у него личным секретарем до самой его смерти. А бедный Коля, очень добрый, грустный и одинокий человек («дедушка», как звал его великий князь из-за бороды), лежит теперь на Сент-Женевьев-де-Буа неподалеку от могилы моего любимого Георгия Иванова…
Но, когда говоришь обо всем этом с теплом и грустью, прежде всего вспоминается Николай Свентицкий, вдохновитель, душа и главный организатор этого, необычного для сегодняшнего дня, культурно-литературного и духовного события — Международного русско-грузинского фестиваля поэзии, названного, повторюсь, в этом году «В поисках Золотого руна». Свентицкий был всегда и повсюду, и волнение за следующее по программе мероприятие никогда не покидало его. Это мы что-то отмечали, загорали, плавали, выступали, праздновали и отдыхали в номерах, а он ходил неустанно между столами и рано утром, и днем, и далеко за полночь, сдвинув очки на лоб и говоря: «Автобус отходит ровно через пять минут», или: «А сейчас будет молодой барашек», или: «Это медовая чача домашнего приготовления, не советую злоупотреблять», или: «Уху из кефали и барабульки готовили специально приехавшие к нам духоборы, живущие неподалеку. А потом будут пельмени…» Президент Международного культурно-просветительского союза «Русский клуб», издатель одноименного журнала, директор русского драматического театра им. Грибоедова в Тбилиси, он отдал всю душу этому своему детищу — поэтическому фестивалю, объединившему два братских православных народа, веками взаимообогащавших культуру друг друга.
Другим организатором фестиваля была Международная федерация русскоязычных писателей во главе с Олегом Воловиком (Венгрия).
Николай Николаевич, щедрый, очень простой и яркий человек, был так занят своей организаторской деятельностью, что удалось лишь раз послушать его в частном разговоре. Было это во время недолгого отдыха под огромным замшелым деревом у развалин древнего города Археополиса. Проживший всю жизнь в Грузии и говорящий по-грузински, как грузин, он осветил нам многие аспекты недавних событий изнутри, часто с незнакомой и неожиданной точки зрения. Избегая чисто политической стороны, вспомню лишь его замечание о некоторых особенностях национального характера. Как в высшей степени ответственный человек, он проверял, по его словам, каждую буковку готовящейся программы. Так, он приехал и сюда, в Нокалакеви, познакомился с местным руководством, подарил городу десятки театральных стульев, занавес для сцены и т.п. «Пили до пяти утра. Поднимали бесконечные тосты. Мне свято обещали, что нас тут будет встречать хор, танцевальный ансамбль, что Медея будет читать свой монолог со скалы… Где это? Никого нет! — пожал он плечами. — Только местные учительницы, которых я лично просил подготовиться и провести экскурсию по-русски, пришли. И то потому, что я плачу им 100 лари за этот час, а зарплата у них 50 в месяц… Все в Грузии начинается и кончается за столом. Дальше стола ничего не идет и ничего не происходит. Это беда. Но потихоньку это начинает ломаться сверху…»
Одна из этих учительниц, милая, маленькая, худенькая женщина, сказала нам, наставляя указку на какую-то кость за пыльным музейным стеклом: «Эта баранина сдэлана в шестом веке до нашей эри».
В заключение мне хочется вспомнить тронувшее всех нас выступление детского танцевального ансамбля в большой фольклорной программе, представленный Потийским драмтеатром вечер памяти выдающейся грузинской поэтессы Анны Каландадзе, известной у нас, в основном, в прекрасных переводах Беллы Ахмадулиной, и, наконец, выступление молодых поэтов и переводчиков, объединенных в группу «Молот О.К.».
На обратном пути, после томительной многочасовой пересадки в Киеве, я оказался на украинском самолете, и прямо перед носом, на спинке «впередистоящего кресла», была надпись о том, что «рятувальний жилет» находится под… То есть, спасательный, но как не подумать о неком ритуально-погребальном одеянии? Иными словами, спасение утопающих — по-прежнему дело рук самих уважаемых утопающих, если, разумеется, им есть дело до этого гипотетического спасения.
А есть ли оно, это дело? И своими ли руками оно совершается? Своими непромытыми мозгами? Волею ли Божией? Где оно, это вечное золотое руно мечты и благоденствия?
В те черноморские дни в античной Колхиде мы были аргонавтами, поднявшимися на легендарный борт «Арго», чтобы лететь по воле светлых волн Эвксинского понта вслед за божественным и всеоборяющим гласом Орфея.
Эти краткие заметки вместили лишь отдельные моменты нашей фестивальной эпопеи, запечатленной в моем благодарном сердце, ясно познавшем, что:
Грузия — это как будто ты уже
умер иль не рождался ещё.
Колхидская холёная волна
ходит нагими ночами во мне.
О Сакартвело, что нас привело
и уложило в рассветное море,
и в бирюзовом гамаке между
гравюрными соснами под
проплывающей бережно
чайкой, что колется на две?
Что водит пса слепого, как
Гомера, безлюдными песками
в час разлук? И сдохнет ли
у пыльных стоп седого Одиссея?
Куда глядит весь день, как
бледный монолит, недвижная
корова чёрным взором?
В старом небе, нечаянно-
чающем, тот несказуемый
облачный бог, что водит
толстым пальцем Пиросмани.
И я целую праведное море
прощальными губами, как
дитя, которое не ведало доднесь
ни встреч, ни расставаний.
О Сакартвело, что нас
увело из мира сопредельных
снов без сна и без оглядки?
И я гляжу в незнаемое море
с премудрою бурёнкой, не мигая.
Грузия — это как будто было,
что будет: ты ещё умер
иль не рождался уже.