Путевые заметки
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 6, 2009
ОТКРЫТИЕ
25 мая 2007-го. Часы в машине: 8-03. Трогаюсь со стоянки. Минут через десять буду на месте.
В Приморье тайфун. Молодой, сильный — дурной и безжалостный. Народу на плацу Морского университета немного. Спасибо пришедшим! Они защищаются зонтиками и говорят что-то подбадривающее. Да какое может быть настроение под этим дождём и под этим ветром?
Мысль бесполезна, но неотвязна: зачем опять уезжаю?
Как же это мучило с тех далеко убежавших времён, когда взялся за перо и начал потихоньку надеяться, что вот уже почти знаю, с какого именно конца надо его держать! Как же мучило, как влекло и гнало работать желание сказать то и другое, отчётливее сказать, быстрее! Мнилось, что не случайно пережит один и второй сюжет, лично пережит либо каким другим человеком, нет, не случайно и рассказавшим его мне. Не терпелось успеть с целительным делом. Рассказ, со всей выстраданной поучительностью, полезным, казалось, опытом жизни и раздумий о ней, жаждал быть услышанным. Чтобы помочь там, где ничто более не годилось в помощь.
«Ну, за что же ты меня так??! По мусалам-то, по больным местам, не щадя, да и давно уже лежачего? Стыдно сознаться, я давно ощущаю себя лишь обывателем, мещанином, пошлым созерцателем этой долбаной жизни, то есть стал задницей, прыщом да и только на больном теле моей страны… до чего дошло — порой жалею, что я русский (за что только такая судьба мне выпала?) и испытываю лёгкое удовлетворение оттого, что за эту нынешнюю Россию мне уже воевать не придётся». Это мой сослуживец, старший помощник командира большой дизельной подводной лодки «Буки-90» Павел Иванович Желонкин выплеснул после прочтения повести «Канайка». И следом его слова: «…если бы через 2-3 страницы не тянуло курить от остроты ощущений и собственной неспособности чему-нибудь и как-нибудь помочь…»
Господи, сколь непоправимо понятен мне мой флотский товарищ! И уж никуда теперь не хочется торопиться. Опыт персональный и все знания чужого опыта, так высоко мной ценимого, оказались вовсе не оригинальными, не исключительными какими-нибудь, а самыми что ни есть рядовыми и почти всецелому большинству народа известными! Черезпредельностью своей, почти невыносимым ныне драматизмом и нарастающей трагедийностью…
Вчера — концерт, открытие Дней славянской письменности и культуры во имя святых равноапостольных Кирилла и Мефодия…
Начали в 2004-м году 12 мая в 17-00 в Театре кукол во Владивостоке. С тем, чтобы закончить ко дню Солунских братьев. Всё неясно, во всём сомнения, никакой уверенности хоть в малюсеньком успехе. Однако художественный руководитель театра, заслуженный работник культуры (теперь и заслуженный деятель искусств) Виктор Бусаренко поддержал в безнадёжном начинании, приютил бескорыстно.
Виктор Васильевич лично вёл встречу. На сцене, за столом с тёмным тяжёлым сукном, — слева направо — единственный и неповторимый (с тех пор обходимся без него) президиум. Председатель Приморского краевого фонда культуры Майя Александровна Афиногенова. Ректор (ныне президент) Морского государственного университета профессор Вячеслав Иванович Седых. Настоятель храма Казанской иконы Божией матери иерей (ныне протоиерей) Ростислав Мороз. Начальник отдела культуры администрации Владивостока (сейчас — инструктор по культуре Дома офицеров флота) Виктор Антонович Коркишко. Писатель, старший преподаватель (уже доцент, кандидат филологических наук) Дальневосточного университета Юрий Николаевич Кабанков…
Они были первыми.
Вчера, 24 мая 2007-го, Дни славянской письменности и культуры на Дальнем Востоке начались в четвёртый раз. Так же, как прошлогодние, в актовом зале МГУ имени адмирала Невельского. До этого, после Театра кукол, был ещё Пушкинский театр. Сегодня в 10-00 — проводы на плацу университета. Ритуал, наверное, можно назвать традиционным. Оркестра, правда, нет. Отменили из-за тайфуна.
Волнующие напутствия кратки. Ныряем в салоны машин. Заводимся. Двигателей не слышно за шумом резко припустившего дождя. Просто водопад какой-то…
Я знаю, почему уезжаю. Уезжаю от ощущения, о котором пишет капитан второго ранга запаса Павел Желонкин, — ощущения «собственной неспособности чему-нибудь и как-нибудь помочь…»
Пусть малое дело, а все-таки даёт если не право, то надежду, что пока могу не спешить с обречённым чувством стыда оттого, что я — русский. Всё-таки что-то живое, какая-то своя маленькая пусть не война, не борьба даже, но, может быть, несмирение там, где не смириться почти невозможно.
А смириться нельзя.
КОМУ МЕШАЮТ КИРИЛЛ И МЕФОДИЙ?
С самого начала мы очень рассчитывали на писателей. Кому больше должен быть близок праздник письменности? Надежды оправдались в отношении многих. В то же время Дни культуры в тысячный раз показали: писатели у нас разные.
На вечер-открытие первых Дней славянской культуры в Театр кукол пришёл некий литератор. О нём Иван Фёдорович Гурко, художник, журналист, человек мудрый и известный своей принципиальностью, рассказывал:
— Я его знаю несколько десятилетий. Когда-то давно он ещё не был таким, но с течением лет поглупел что ли, возгордился до смешного. После очередной его пакости я ему при свидетелях сказал в лицо: «Ты — людоед. Тебе обязательно всё время кого-нибудь надо грызть заживо, просто не можешь без этого». Он поглядел светлыми глазами и оставил мои слова без комментариев. Но с тех пор не остепенился, только злее, хуже стал, хотя хуже уже и некуда.
Из театра этот литератор побежал в краевое управление культуры, устроил скандал. Кто посмел?! Кто дал право этим ничтожествам организовывать Дни славянской письменности?! Ему ответили — теперь, мол, никто ни приказать, ни запретить не может. Вот займитесь и вы чем-нибудь полезным, мы с удовольствием порадуемся вашим добрым начинаниям.
Казалось бы — ничего предосудительного не делаем, а по нынешним-то нескладным временам и самое малое радение о родном языке, о нашей истории и культуре должно находить сочувствие у всех, кто причисляет себя к русским интеллигентам.
Есть люди благородные до конца: убей, не смогут осознанно совершить предосудительный поступок. А есть… И эти, другие, независимо от профессии, общественного статуса и всего прочего, тоже — продукт. Родителей, сбоев там каких-нибудь хромосомных. Времени, которое никогда не бывало настолько расположенным к человеку, настолько совершенным, чтобы не роились в нём всякие трудносочинённые, у которых нет союза «и», а только вопрос с восклицанием: «Да как вы посмели?!».
P.S. Цитаты в тему.
Валентин Курбатов (из письма Виктору Астафьеву): Эх, если бы мы хотя бы научились вот этому — без опережающего раздражения дослушать, что скажет противник, и попытаться понять его половину правды — не составит ли она вместе с твоей половиной целого. Нет, мы все с порога уверены, что целое только у нас, а у них просто ложь. А терпеть-то мы, оказывается, умеем только произвол начальства, тиранов своих, да страдания невыносимые, а, казалось бы, на самое простое и необходимое — на правду другую — нас нет. Тут сразу в крик, в драку, в оскорбление — и глядишь, уж враги до гроба и никакой суд не соединит, а только и дело-то, что один другому сказал «гусака».
Анна Ахматова: В тот единственный раз, когда я была у Блока, я между прочим упомянула, что поэт Бенедикт Лившиц жалуется на то, что он, Блок, одним своим существованием мешает ему писать стихи. Блок не засмеялся, а ответил вполне серьезно: «Я понимаю это. Мне мешает писать Лев Толстой».
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
В 2005-м Кирилло-Мефодиевские дни определились во времени. 24 мая концерт-открытие. 25-го старт автопробега. 6-го июня финиш. Всё умещается между днём Кирилла и Мефодия и днём рождения Александра Сергеевича Пушкина.
Старт никогда не бывает грустным. Всегда — подъём: блеск в глазах, улыбки, радостное возбуждение. Сегодня он отмечен печалью. Не из-за погоды, хотя столь буйно она приветствует колонну впервые. На этот раз с нами не едет иерей Андрей, клирик храма во имя Кирилла и Мефодия при православной гимназии Владивостока. Все предыдущие годы он выходил на маршрут, причём дважды — за рулём своего личного авто. Его «кариб» и сейчас в строю, но только до памятника славянским просветителям, к подножию которого ровно в 10-45 мы возложим цветы. Батюшка остаётся служить в храме, поскольку настоятель, протоиерей Игорь, отправляется с крестным ходомвслед за нами. Вернётся недели через две-три, а крестный ход будет целый год идти до Москвы.
Работников ГИБДД, прибывших для сопровождения, отпустили. Договорились при нужде вызвать по рации. Город из-за непогоды сравнительно свободен, непроходимых пробок, обычных в это время, нет.
На электронном табло моего испытанного «чайзера» светятся зелёные цифири: 169783. Столько намотали колёса «тойоты» по дорогам Японии и России за пятнадцать лет. Из них около двенадцати тысяч — в прошлых трёх автопробегах. В среднем такое расстояние проезжаю за год.
Трогаемся.
Дождь усиливается, словно по команде. «Дворники» работают в максимальном режиме: кажется, сейчас отлетят. Но не успевают слизывать воду с ветрового стекла. Видимость никакая. Движемся чуть ли не на ощупь.
С Игорем Ефременко встретимся на выезде из города, за фабрикой «Заря». Вернее — за одноимённой автобусной остановкой. Существует ли сегодня сама фабрика, не знаю. Игорь рванул вперёд — по дороге должен забрать актрису Екатерину Кучук. Катя новичок в нашем пробеге, а Ефременко уже прошёл маршрут в прошлом году.
Не могу избавиться от беспокойства. Нас ждут в Уссурийске. Встреча в половине второго пополудни. Успеем?
Стараюсь не терять из виду бело-голубой микроавтобус Володи Листрового. С бардом Виктором Костиным он выехал из Лесозаводска глубокой ночью. Ребята, конечно, подустали.
Жёлтые огни включенных фар «таун-айса» пробивают завесу дождя, мерцают в зеркалах заднего вида и кажутся золотыми. Необъяснимым образом успокаивают.
Возвращаюсь мыслями домой.
Сегодня — день рождения Ольги. Опять будет отмечать без меня.
В семье сложилась невольная традиция. Рано утром, едва жена проснётся, с сыновьями дарим ей подарок и говорим выношенные слова. Мне очень неловко. Всегда одна и та же невыдающаяся шутка: «Прости, я не виноват, что тебя угораздило родиться практически в день Кирилла и Мефодия».
О том, что пятого июня старшему сыну двадцать лет, дипломатически промолчал. Опоздаю на сутки, ничего не поделаешь. Извини, Ваня!.. В этом году ещё и последний звонок у младшего. Не попадаю. Прости, Коля! Простите, все… Спасибо: вы ни разу не упрекнули, что уезжаю так несвоевременно.
Сегодня — день рождения четвёртого автопробега.
ЗАБЫТЫЙ БОГОМ УГОЛОК, или ДАЛЕЕ ИДТИ НЕЗАЧЕМ
Бог создал все края, все родины человеческие. Взгромоздил горы, где положено быть горам, раскинул степи, где им широко и привольно. Пустил по небу облака, а по тверди земной рассадил деревья и травы. И небо отдал птицам, а леса и поля, еще не паханные, подарил разному зверю. И заставил бежать малые и большие реки поверх земли, а внутри устроил богатые кладовые. И омыл сушу великую ещё более великим океаном-морем. Но так увлёкся Он красивой своей работой, что забыл об одном месте, об одном укромном уголке. Мир сотворённый получился неполон. Верные ангелы с архангелами сказали Богу об этом, даже план принесли, в котором всё было предусмотрено, и от которого отступил Создатель нечаянно. И Он смутился сначала, но быстро собрался с мыслями и велел дать небесные корзины — одну с хребтами и равнинами, другую со стрекозами и бабочками, третью с растениями и плодами, четвёртую с рудами полезными и каменьями драгоценными… И много ещё нашлось разных корзин, на дне которых осталось кое-что от сотворения мира. Торопясь исправить ошибку, Всевышний перевернул все корзины над забытой пустотой, и вышел из этого край нигде не повторённый и ни с чем не сравнимый.
Люди сложили подобные сказки о некоторых местах на Земле, отмеченных уникальным природным многообразием. В детстве я слышал одну из них на родимом своём Алтае. Но таково и наше Приморье. Писатель из приморской глубинки, выходец из староверского крестьянского рода Иван Ульянович Басаргин устами героя повести «Чёрный Дьявол» рассказывает вот какую историю: «…тайгу нашу бог сеял с устатку. Вначале он обсевал Ерманию, потом Расею, потом Сибирь, а уж в наши края прибрел на шестой день неде-ли. Устал страсть как! А семян еще полон мешок. Подумал, подумал, взял, развязал мешок и все вытряхнул на эти сопки. И вышел ералаш. На вершинах сопок растет кедровый стланик, там же северная брусника, ниже кедрачи, потом бар-хат с юга, виноград, лимонник, женьшень. Не понять, все смешалось…»
Сказ дальневосточный удивительно схож с алтайским. Совсем не случайно в давние времена и там, и здесь русские люди, кержаки-староверы искали Беловодье — страну своего счастья…
На просторе Приморья могли бы разместиться Бельгия, Голландия, Греция, Дания, Португалия, Швейцария, и после этого еще осталась бы свободная земля.
К материку жмутся многочисленные острова в Японском море — в заливе Петра Великого: Русский, Рейнеке, Рикорда, Путятина, Аскольда… Через Амур и прямо к океану спешат более двух тысяч рек. Музыкой звучат их имена: Уссури, Бикин, Самарга… В быстрых водах причудливо отражаются корейский кедр, пихта, аянская ель, дуб и берёза, граб и амурский бархат, ясень и клён (такого разнообразия клёнов, как в Приморье, нет нигде)… А ещё: амурский виноград, актинидия, лимонник, элеутерококк… Священный цветок востока — лотос…1000 видов лекарственных, более 150 видов пищевых растений: ягод, грибов (в книге Л.Н. Васильевой «Съедобные грибы Дальнего Востока» описано 242 вида), орехов…
Озеро Ханка (в соотношении примерно три к одному делится между Россией и Поднебесной) — крупнейшее на Дальнем Востоке…
Великое оледенение не дошло досюда. Под сенью богатейшей флоры, в значительной мере реликтовой, с большим количеством эндемиков, нашли свой кров и стол 40 видов промысловых животных… Здесь есть то, чего нет или почти нет уже нигде. Доисторический тис… Уссурийский тигр и леопард…
В прибрежных морских водах: горбуша и кета, сельдь и камбала, навага и корюшка… Всякие крабы, моллюски, голотурии: кальмар, осьминог, морской гребешок, трубач, трепанг, мидия, морской еж, креветка…. Ламинария (морская капуста), анфельция (из неё делается агар-агар для пищевой и медицинской промышленности)… Морской женьшень — трепанг…
Приморье — это пятая часть добычи рыбы и морепродуктов в России…
Край уникально богат природными ресурсами!
Недра — особый рассказ, особая тема. Угли и цветные металлы: серебро, золото… Свинец, цинк, олово, железо здесь добывали ещё во времена Золотой империи. В полиметаллических рудах — сопутствующие элементы: медь, висмут, кадмий…
Датолитовая руда. Вольфрам и графит. Исландский шпат, горный хрусталь, серный колчедан, сера, барит, апатит, фосфорит, силлиманит, алунит, корунд, асбест, слюда-мусковит… А все ли слышали о вермикулите? Так вот, и загадочный этот вермикулит тоже имеется в земле приморской! А ещё — высококачественные известняки, сырьё для производства цемента и шифера. А ещё…
От горных лесных массивов Тернея до героических хасанских сопок материковый простор края, обозначенный Тихим океаном на востоке и границей с Китаем на западе, вытянут с севера на юг.
Мы мечтаем, что автопробег когда-нибудь пойдёт сразу по трём маршрутам. Вдоль границы по хабаровской трассе до Лучегорска. По океанскому побережью через Фокино, Находку и Партизанск до Лазо и, возможно, Киевки или Преображения. И срединный путь: Арсеньев, Кавалерово, Дальнегорск, Терней… Уже на следующий год к традиционной программе праздника надеемся подключить новые территории. Перед финишем все экипажи должны собраться в Чугуевке и одной колонной финишировать там, откуда будут стартовать…
P.S. Цитаты в тему.
«Санкт-Петербургские ведомости» (1859 год): … граф Муравьев-Амурский на пароходе «Америка» подошел на пути из Японии и Кореи к китайским берегам и бросил якорь в гавани Вей-хай-вей, близ Печилийского залива. Начальник нашей демаркационной комиссии, подполковник Будогосский, отправляется в Пекин для утверждения окончательной пограничной черты русских владений в Маньчжурии. По этой черте весь приморский берег Маньчжурии, прикасающийся к Японскому морю и, как по исследованиям оказалось, никому не принадлежащий, замежеван в черту русских владений. Южная часть этого берега, близ Кореи, значит, в широте закавказских провинций, оказывается изрезанной таким множеством самых отличнейших бухт и гаваней, что едва ли можно найти другой берег в мире, где бы на таком малом пространстве прекраснейшие гавани следовали одна за другою в таком количестве, что трудно выбрать и определить, которая из них лучше. Знаменитая Севастопольская Гавань и Золотой Рог в Босфоре должны уступить первенство здешним гаваням и бухтам. Вблизи этих гаваней местность покрыта девственными тропическими лесами, перевитыми лианами, в которых дубы достигают диаметра одной сажени. Образцы этой гигантской растительности изумительны и никогда нами не были еще видимы; подобное что-нибудь можно встретить только в лесах Америки. Какая великолепная будущность таится в этих доисторических лесах в связи с великолепнейшими гаванями мира! Недаром этот лабиринт заливов носит название залива Петра Великого, недаром лучший из портов назван Владивосток, потому что здесь колыбель нашего флота на Тихом океане, русского значения на его широком лоне, не запертом пушками Зунда, Гибралтара и Дарданелл, и нашего владения Востоком.
Иван Алексеевич Шестаков (морской министр, в 1886 году был в столице Приморья): Здесь, на этих берегах, Россия дошла до своих естественных рубежей, далее которых нам идти незачем.
КОГДА ПОГИБ «КУРСК»
Пригородная зона приморской столицы. Шоссе вытягивается из узкой полосы полуострова Муравьёва-Амурского. На мокрую нитку автострады справа и слева нанизаны дома отдыха и санатории. В последние времена их окружили замки демократического начальства и отвязанных братков. Что зачастую одно и то же.
В санатории «Тихоокеанский» в 2000-м году проходила Вторая летняя творческая школа для талантливых детей. Мастер-классы (фортепиано, гитара, баян-аккордеон, изобразительное искусство) вели именитые и с мировой известностью маэстро. Дети — из Приморского и Хабаровского краёв, Амурской и Еврейской Автономной областей, из Китая: восемьдесят юных дарований из Харбина и Цзиси. Под занавес школы — литературный вечер для участников.
В том августе нашу землю опять залило.
Я жил на первом этаже третьего корпуса, выходя из комнаты только по работе. Бушевал тайфун. Уже не верилось, что он уймётся. Сначала текли ручьи по тротуарам и извилистым ложбиночкам под деревьями. Потом вода пошла сплошным мутным потоком без берегов. Наконец, дожди закончились. Или дождь? Один нескончаемый непрерывный дождь в неделю длиной.
Долго после того, как погода сжалилась над нами, трава под окном, полёгшая от наводнения, не могла подняться. Лежала, прилипшая к земле, как водоросли в аквариуме, из которого слили воду. С той разницей, что все травинки были уложены в одну сторону, словно причёсанные гигантским гребнем.
И тут возникли бабочки. Огромные чёрно-синие махаоны прилетали к окну, словно по расписанию. Или это была одна бабочка? Во всяком случае, двух одновременно непосредственно перед окном не появлялось. Сотни их порхали в отдалении, поднимаясь над деревьями высоко, как птицы.
Тогда испытал давно забытое чувство. В ободранных стенах корпуса № 3 мне было хорошо. Читал стихи. Бунина, Васильева, Ахматову… В записной оставались торопливые почеркушки: отдельные детали происходящего, беспокойные мысли, невесть откуда услышанные рифмы-строки-строфы. И снова начиналось верить, что Родина не умерла и не умрёт никогда.
Мастер-классы практически завершились, когда, будто гром в ясном небе, прогремела чёрная весть. На Северном флоте ЧП. В стране беда… С самого начала — невнятно, расплывчато, смутно. Но сразу страшно, почти безнадёжно.
Теперь девочки и мальчики, в 2000-м году пережившие тайфун в санатории «Тихоокеанский», вполне взрослые люди.
Теперь всё реже и спокойней вспоминают о гибели «Курска».
Теперь в Приморье есть новое хорошее дело — международный кинофестиваль «Pacific meridian». Но старого хорошего дела — международной школы искусств для детей — нет.
Может, у нас исчезли одарённые дети? Или новая метла по-новому метёт?
Не жаль, что меняется начальство. Но вместе с ним порой непредсказуемо меняется жизнь.
Как-то мы все связаны, всё в этом мире связано. Не всегда очевидно, но непреодолимо и прочно. Тайфуны и бабочки, губернаторы и подводные лодки, дети и книги, земли, моря, небеса… И мы сами.
P.S.
Факт к размышлению. Мартин Брокман, пробст лютеранской церкви во Владивостоке, не был на открытии последнего «Pacific meridian». А на предыдущем был. Потрясло и возмутило неумеренное, вызывающее роскошество стола. Один из приглашённых, известный в мировом кинематографе гость из Голландии, не задержавшись на приёме, в первый же день кинофестиваля уехал домой, назвав пиршество цинизмом и позором для страны, в которой голодают старики и дети.
ПОВОРОТЫ
Я не запоминаю дороги. Но стараюсь не терять направления. А пути получаются всегда разные, даже если проходят по одним и тем же местам. Они могут быть продолжением. Могут быть началом. Либо ведут к концу.
Никогда нельзя пропускать поворотов. Чтобы не приехать не туда.
В посёлке Угловом перед храмом Покрова Божией Матери поворот вправо — самый давний мой знакомец на приморской земле.
Рулю прямо, на Уссурийск, а память сворачивает в прошлое. Через Артём — на Линду, которой уже давно нет. То есть нет такого названия на карте. За Артёмом дорога виляет туда-сюда, ныряет в низинки… Штыково. Типичное дальневосточное село в миниатюрной долине в нежном объятии сопок. И между прочим — пункт рассредоточения. Здесь стояла передвижная типография флотской газеты «Боевая вахта». На самых серьёзных учениях Тихоокеанского флота разворачивали походную редакцию, иногда выпускали «фронтовой» номер. Одно время с означенной целью в Штыково откомандировывался корреспондент отдела авиации Виталий Полуянов, впоследствии казачий генерал, первый атаман как будто возрождаемого Уссурийского казачьего войска.
После Шкотово шоссе вьётся у подножия сопок в обхват Уссурийского залива. Сразу за райцентром — Смоляниново. Здесь стояли танкисты, потом квартировали ракетчики. Лет десять-двенадцать назад из-за поломки машины (английский джип, принадлежавший российским пограничникам) пришлось заночевать в здешнем доме офицеров. В лучшие времена его можно было бы назвать дворцом. Но мы попали сюда, увы, во времена худшие. Из-за гулкой пустоты огромное выстывшее здание казалось чем-то циклопическим и неземным. В нём не было ничего, кроме тьмы комаров и бесплотных теней прошлого.
Помню эту дорогу, ещё не покрытую асфальтом, тряскую и пыльную. Узенькая то щебёнка, то грунтовка то и дело перекрывалась полосатыми шлагбаумами. Возле них стояли кубикообразные домики контрольно-пропускных пунктов и — круглосуточно — военные в армейской или флотской форме. Посторонние здесь появиться не могли.
По этой дороге радостным матросиком добирался я из управления дивизиона особого назначения к первому постоянному месту службы — посту разведки на острове Аскольд. Путь к нему лежал через населённый пункт, носивший в разное время разные названия. Промысловка, Тихоокеанский, Шкотово-17. Ныне город Фокино. Километрах в пяти от него — посёлочек Крым, от пирса которого пару раз в неделю при подходящей погоде отправлялись к Аскольду тупоносые самоходные баржи-«танковозы» или — изредка — пассажирские катера… Об этих местах я могу написать поэму… Но когда человек моих лет начинает вспоминать молодость, его нужно останавливать.
Свороток на Артём давно утонул в водопаде дождя за задним стеклом машины. Мосток-путепровод, несложная развязка на четыре стороны.
Вправо — на Таёжку. Влево — на Раздольное. Большое село с богатой историей. «Мы в Москве слышали краем уха, что у вас там какие-то проблемы с одним православным монастырем…». Это, недавно совсем, Василина Орлова интересовалась.
В прошлом году мы с Василиной здесь проезжали. Так же, как сейчас, обошли Раздольное сбоку и монастыря не видели. Женский монастырь Казанской иконы Божией Матери на территории бывшего военного городка. Казармы времён императорской России, есть постройки 1906 и 1898 годов. Бесценные. С уходом военных какое-то время были бесхозны. Разрушенные внутри до полусмерти, приведены в порядок великими трудами монахинь во главе с матушкой Филаретой. И вот теперь районные муниципалы их продали. На кирпичи. За 365 тысяч «деревянных». По телеку Владивосток и Москва несколько раз показали покупателя. Акоп Хачтрян внешностью — типовой варяг-чужеземец. Упитанный, глаза холодные, вспыхивающие, как надо, огнём неугасимым. Нос птичий, но не от птахи какой, что мошечкой питается, а хищный по-крупному. Отчего-то «новые русские», взопревшие в основном на купи-продайных делах, часто схожи обличьем и ухватками.
Ещё показали, как «законный хозяин» разваливает не повреждённые столетием царские стены. Всё — по закону. Но по сути — подло. Значит, подлый закон?
В Раздольном служил Семён Будённый, ещё до революции. Может, в одной из этих казарм и обретался. Ну это — к слову…
Почти под Уссурийском, опять же влево — стрелка на Баневурово. Виталий Баневур — герой гражданской войны на Дальнем Востоке. 17 сентября 1922 года двадцатилетний политработник партизанского отряда имени Карла Либкнехта был захвачен каппелевцами в селе Кондратенково. «Озверевшие белогвардейцы вырезали на груди Б. пятиконечную звезду и вырвали сердце». Так написано в кратком энциклопедическом справочнике «Приморский край». Когда на праздник Победы во Владивостоке у Мемориала боевой славы тихоокеанцев проводились коленопреклонения, на символической торжественной поверке героев, погибших за Родину, имя Баневура звучало первым.
В официальных справочниках рядом с подлинной в скобках ставится другая фамилия — Бонивур. Художественный образ из романа Дмитрия Нагишкина «Сердце Бонивура» накрепко — не различишь и не оторвёшь — спаялся с реальным прототипом. Потомок вице-адмирала Василия Головнина, руководившего двумя русскими кругосветными плаваниями (на «Диане» в 1807-09 гг. и «Камчатке» в 1817-19 гг.), Тамара Михайловна Головнина, она же соратница Сергея Лазо и Александра Фадеева по партизанской борьбе, рассказывала мне: Виталика придумал Нагишкин, на самом деле это скромный еврейский мальчик, не успевший совершить никаких подвигов. Попал в облаву и был застрелен в тюрьме надзирателем.
Вновь приходится соглашаться с утверждением: миф побеждает действительность.
Писатель, вне сомнений, имеет право на вымысел-домысел, без этого нет литературы. Но как относиться к тому, что «учёные» вместо объективных и беспристрастных исследований истории рассказывают сказки о прошлом и настоящем? И угождая политикам-временщикам, и просто так, по собственной «доброй» воле…
В Уссурийске, в согласии с давней своей традицией, заблудился. Листровой и Ефременко где-то или отстали, или ушли вперёд. В одиночку промазал мимо правильных поворотов. Пришлось кружить поперечными и параллельными улицами вокруг Некрасовской, останавливаться, возвращаться назад, высовываться под дождь и спрашивать дорогу у прохожих. При таких погодах материковые жители, скорее всего, попрятались бы под крыши. А наш народ непромокаем. Родненькие приморцы спокойно останавливались под ливнем, обстоятельно объясняли, как доехать до цели. Должно быть, слушал я бестолково, потому ещё несколько раз сворачивал не там, и прошло, наверное, с четверть часа, прежде чем мы причалили куда надо.
Но на встречу в библиотеку имени Горького все экипажи успели вовремя.
ДОМ НА ПИОНЕРСКОЙ
Это в Чугуевке, куда нам ещё ехать и ехать. Дорога сама по себе несказанно интересна. Всегда и любая. Но никакой путь не бывает лёгким, и дух путешествующего поддерживается более всего мыслью о том, что и этот путь рано или поздно будет пройден.
Ни разу на маршруте, уже трижды преодолённом, не появлялось повода хоть кого-нибудь упрекнуть в негостеприимстве. Радушие, с которым нас повсеместно встречают, не может превзойти чугуевского, но почти везде не уступает ему. Однако Чугуевка вызывает особые чувства. Там к радости встреч прибавляется радость завершённого дела…
Мир так многообразен, история так глубока, память человечества накопила столько лишнего и необходимого, что человеку, пробующему что-то постичь в этом мире, какой бы темы он ни коснулся, непрерывно открывается новая информация, ожидающая, чтобы её осмыслили и приобщили к делу.
Окраинный дом за Сухой речкой в Чугуевке разлепил мне глаза: здесь я впал, может быть, в заблуждение, однако оно освободило от многих сомнений и рефлексий.
Происходило это постепенно, в течение нескольких лет, но начало процесса обозначено вполне определённо. Чугуевка отмечала какой-то юбилей. То ли села, то ли района, то ли Александра Фадеева, о котором здесь, слава Богу, не забывают. После официального дня, после парада времён, устроенного на главной площади райцентра (митинг, концерт, театрализованное представление: от подвод переселенцев и партизанских тачанок до захвата и обезвреживания спецназом бандитов, пытающихся уйти от погони на лихих японских легковушках), на берегу Уссури состоялся праздничный ужин. Сколоченные из могучих досок столы под открытым небом, журчание вечной воды в реке, трава-мурава, принаряженная сентябрём в медь и бронзу, красивые люди… Тосты, танцы, разговоры…
Меня опекала директор Фадеевского музея Людмила Бадюк. Я шутливо попенял Людмиле Викторовне: дескать, езжу к вам никак не меньше двадцати годов, ночь трясусь в поезде, день работаю в поте лица, и — до свиданья: снова поезд, снова ночная дорога и ни малейшего отдохновения душе и телу. «Да? — сказала Людмила Викторовна. — Всё! — сказала Людмила Викторовна. — Сейчас…» — и мгновенно исчезла.
Не прошло и получаса, как я вынужден был пожалеть о своём остроумии. На поляну, шуганув танцующие пары, влетело старое дитя Автоваза — раздолбанная, скрипучая, однако не утратившая врождённой прыти «жига». За рулём, натрое переломившись под прямым углом, сидел высокий, вытянутый в одно сухожилие и в один нерв одновременно, неведомый шумахер. Людмила Бадюк выпорхнула из салона вместе с Верой Саченко, не близко, но давно мне знакомой.
Нас представили. Водитель — муж Веры Александр. Сейчас он отвезёт куда надо.
Я только вошёл во вкус, только успел познакомиться с очень интересными чугуевцами и чугуевками… Приговор оказался окончательный и был немедля приведён в исполнение. Дамы подхватили под локотки, решительно припечатали к сиденью «жигулей», ровно какого злоумышленника настигли оперативники…
В доме номер 30/а на улице Пионерской встретили так, словно ждали со вчера. Первое, что увидел и навечно запомнил: ведёрный таз, до краёв наполненный свежайшей окрошкой…
Хозяйка Надежда, сестра Веры, махом разрушила препятствия, изначально существующие между чужими людьми. Выяснилось, что от роду мы земляки, все — с Алтая…
Ночь проплыла в беседе. Едва лёг, сыграли подъём. До света выехали на речку Извилинку. В утреннем тумане закинули удочки, и я впервые в жизни выхватил на мушку-обманку пару харюзков чуть больше ладошки. В два часа вернулись, в три автобус районной администрации гуднул у ворот и умчал меня в город.
Хозяйка, прощаясь, обняла возле калитки:
— Приезжай в любое время, с любым количеством друзей, на любой срок.
Вторую пятилетку беззастенчиво и неограниченно пользуюсь предоставленным правом, при малейшей возможности срываясь в Чугуевку на денёк-другой, а то и на целых полмесяца. Список родных и друзей, побывавших со мной на Пионерской, одни их фамилии без имён и отчеств могли бы заполнить всю эту страницу…
Именно в этом доме я понял, что самый непроходимый вопрос — вопрос о смысле земного человеческого существования возможно решить (пусть хотя бы только для себя — разве этого мало?) без традиционных великих мук. Если не потакать своим слабостям, не слепнуть, вращая вокруг красными глазами зависти, не искать компромисса там, где ему в принципе нет места, останется всего два варианта ответа. Нужно просто выбрать свой.
Первый и последний — библейский — выбор.
Бог.
Или мамона.
Дух, духовность, душа: болей ею, страдай и радуйся, ищи недостижимую Истину (нет границ у знания, нет предела у совершенства, нет края у души).
Или вещность, шмуточничество: хватай, держи, копи (нет меры, нет насыщения: всё — мало)!..
К чему стремишься, ради чего живёшь?
Дорога туда и туда никогда не кончается и никем на Земле ни разу не пройдена до последнего шага: человеку не по силам ни абсолютная святость, ни абсолютный грех. Но нельзя идти в обе стороны одновременно.
На одном пути вовек не останешься один.
На другом, пусть и обзаведёшься кучей попутчиков, жди проклятий и измен, которые заслужишь своими, неизбежными на этом пути проклятиями и изменами, обречённый на досмертное одиночество и посмертное гниение, даже если поставишь себе при жизни золотые памятники во всех частях света.
ТРИ МИНУС ОДИН ПЛЮС ОДИН
В аудитории — работники библиотек. Мы угадали как раз под районные сборы. Вообще автопробег хорошо вписан в календарь. Совпадает с Днём библиотек, Днём пограничников, Днём защиты детей, Всемирным днём культуры, который теперь начали отмечать и в России.
На встречах в иных местах до семидесяти процентов — школьники и ребятишки-дошколята. Только у выпускников горячая пора, их бывает меньше, чем хотелось бы. Наверное, старшеклассников можно собирать специально. Но это дело организаторов на местах. С территориями загодя согласовывается время, а как этим временем распорядиться, они определяют сами.
Первый пробег одолел Уссурийск без остановки, да и теперь город вписан в маршрут лишь по касательной. Чтобы основательно поработать, нужны хотя бы сутки. Возникает вопрос с ночлегом, проживанием, организацией встреч.
Хорошо — сегодня общаемся с библиотекарями. Может быть, кто-то из них на следующий год развернёт свои дни письменности и культуры. Как, например, в Лесозаводске. Там библиотеки, в том числе и школьные, уже проводят недели славянской письменности. Оформлены стенды, помимо нас, своими силами организуются разные мероприятия.
В Уссурийске — первый выход на публику. Народ в автопробеге всякий раз меняется, и здесь наша как бы премьера. Сценарий всегда разный, всегда экспромт, поскольку всё время новая аудитория и на сцену или трибуну выходит разный состав. Но какая-то начальная притирка происходит, какие-то принципы, общие подходы закладываются здесь, в Уссурийске.
Первым непременно выходил отец Андрей. За ним было легко. Но сегодня мы без батюшки. Начнём с песни, с народной музыки. Нина Назаренко с аккордеоном. Виктор Костин с гитарой…
Зал замер и потеплел. У кого-то уже и глаза заблестели.
Нам важно, чтобы люди поняли: мы приехали не веселить. Мы хотим сказать, хотим пригласить всех к раздумью о том, что мы все, независимо от национальности, живём на одной земле, говорим на одном языке и принадлежим одной культуре. Что жизнь наша, земля наша, наш язык и наша культура переживают ныне не самые лучшие времена. И потому надо кое-что осознать, какие-то совсем простые вещи. Приобрести уверенность, найти силы для поворота к лучшему, к лучшей жизни, достойной нашего народа, нашей великой культуры, нашей уникальной истории. Мы говорим, что мы — русские. И — шире — славяне. И — больше — россияне. Что русские — не вся Россия, но Россия может обойтись без многих и многого, однако без русских это была бы совсем другая страна. Что русская культура — существенная, определяющая часть российской культуры, понятия более общего и объёмного, но едва ли более важного. Русская культура именно сегодня перестала быть чем-то исключительно российским, она не только у нас, здесь, в России — она везде, где живут русские. И забота о лучшей доли для всех соотечественников, в пределах и за пределами наших границ, — забота общая, забота всех, забота каждого. Мы говорим: это неправильно — думать, будто от нас ничего не зависит. Ещё неправильней — рассчитывать, что кто-то решит наши вопросы. Пусть каждый делает своё дело. Но сначала поймёт, определит для себя — в чём оно. И поверит в себя, поверит в свои возможности.
Вот с чем идём мы к людям, вот о чём наши стихи, наши песни и наши молитвы.
Зал полный, но времена поменялись. Уссурийск был крупным литературным центром края. В городе успешно работало знаменитое литобъединение «Лотос», многие его «выпускники» стали профессиональными писателями. Известное на весь Советский Союз рефрижераторное депо собирало в своём клубе сотни людей на поэтические встречи… Сейчас всё скромно. Библиотечный зал не сравнишь с клубным. И всё же художественное слово ещё нужно здесь.
…Время поджимает. После встречи — чаепитие «на дорожку». Надо бы отказаться, но нельзя обидеть хозяев. Молча решаем догнать график на маршруте. Задерживается даже Володя Листровой, которому предстоит путь до Спасска-Дальнего. Экипажам Ефременко и моему — в Камень-Рыболов. Он впервые в нынешнем году включён в программу автопробега. Из Камня уже звонят по мобильнику — волнуется начальник управления культуры Юрий Петрович Ващенко.
Душевно прощаемся с уссурийцами.
Гнать быстрее невозможно. Ливень безумный. Дорога не просто мокрая — почти река. Мутная, размытая, расплывающаяся перед глазами, она различима впереди на какой-то пяток-десяток метров. Сзади сразу за багажником — ничего. Только лавина воды с неба и фонтаны грязи из-под колёс. Если следом даже впритык к бамперу идёт авто с выключенными фарами, его практически не видно.
«Таун-айс» Листрового потерялся на старте, ещё в городских улицах. На развилке (прямо — на Хороль, вправо — на Хабаровск) с Ефременко заправляем баки. Хабаровск в непредставимом далеке ждёт пока своего времени. От АЗС правим в сторону Хороля. За поворотом — минутная остановка. Радость встречи: догнала «тойота-прадо» первого проректора Морского университета Владимира Фёдоровича Гаманова. В нашей колонне опять — три экипажа.
…Спохватился. Из Уссурийска уезжали — торопились. Не записал километража. Ну от Владика по дорожным указателям — сотка. По Уссурийску десять, может, пятнадцать…
УЧЁНЫЕ ИЛИ «НАУЧНЫЕ СОТРУДНИКИ»?
Часто приходит на ум и всякий раз заново изумляет одна мысль. Что это? Повезло? Случайное стечение обстоятельств? Так звёзды расположились? Так проявляется нами не открытый, ни от кого не зависящий, может быть, вселенский закон? Проще и загадочней — тайна чьей-то тонкой души?
Человек не довольствуется тем, что имеет, чего многим иным хватило бы за глаза. Не просто ест, спит, работает, но — обладает солидным должностным статусом, общественным признанием, определённой, вполне ощутимой славой. Зачем ему лишние хлопоты, никаким боком не входящие в формальный круг обязанностей, за что не платят зарплату и не требуют отчёта?
Почему, на самом деле, Морской государственный университет под водительством доктора технических наук Вячеслава Ивановича Седых столь не безучастен, столь расположен и внимателен к людям и делам, казалось бы, сторонним для этого специфического вуза?
Без поддержки МГУ имени адмирала Невельского (читай — В.И. Седых) Дней славянской письменности и культуры на Дальнем Востоке сегодня не было бы. Как не было бы многих и многих из той сотни книг, что вышли в свет с логотипом некоммерческой издательской программы «Народная книга» за десять лет её существования. Как не было бы ежемесячной литературной страницы в университетской газете «Меридиан». А есть ещё студия «Паруса»: прописана там же, объединяет не только студентов, курсантов, преподавателей и сотрудников Морского университета, но и университетов Дальневосточного и Технического, школьников, начинающих и многоопытных авторов всех возрастов и профессий, просто любителей художественного слова и известных профессиональных писателей…
Земля дарит морю матросов. Море дарит земле поэтов. На берегу Тихого океана невозможно усомниться в творческом характере природной стихии и поэтической сути морской души.
Университет (старейшее специальное учебное заведение в Приморье), ведущий начало от Александровских мореходных классов через водный техникум, морское (впоследствии высшее) инженерное училище — ДВВИМУ и Дальневосточную государственную морскую академию, имеет свой «фирменный» литературный ряд. Преемственность этого ряда прослеживается через всю историю «бурсы».
Конкретные имена. Василий Кучерявенко (Владивостокское мореходное училище). В годы Великой Отечественной войны — первый помощник капитана на судах Дальневосточного пароходства. Книги издавались в Болгарии и Франции. Составил сборник писем Александра Фадеева дальневосточникам и воспоминаний о нём. Герой Советского Союза Константин Бадигин (Владивостокский морской техникум). Капитан ледокола в годы освоения Арктики, в войну — начальник проводки судов Беломорской военной флотилии, с 1943 года перевозил грузы по ленд-лизу из Америки во Владивосток. Первая в мире женщина — капитан дальнего плавания, Герой Социалистического Труда Анна Щетинина. Закончила техникум, преподавала в высшем училище, член Союза писателей России. Автор учебников для судоводителей и мемуарных книг, отразивших самую трудную и героическую эпоху в истории советского морского флота. Лев Князев. Выпускник ДВВИМУ, почти четверть века возглавлял Приморскую писательскую организацию. Организованные с его участием конференции, посвящённые морским катастрофам, стали традиционными и проводятся ежегодно. Ныне об этом заботятся профессор Валерий Болотов, тоже, кстати, член Союза писателей, и проректор по воспитательной работе Виктор Кононов.
Совсем свежие факты литературы. Увидел свет поэтический сборник «Любить и вечно восхищаться». Автор — капитан первого ранга Виктор Красавин двадцать лет прослужил в ДВВИМУ. А в ежегоднике «Сихотэ-Алинь» печатаются воспоминания о поэте-моряке Никите Сусловиче выпускника ДВВИМУ Геннадия Несова и «Морские хроники» замечательного яхтенного капитана, профессора Владимира Гаманова…
И всё-таки. Едва ли у моряков исключительное право на литературу. Допустим, сколько среди писателей медиков? Литература растёт повсюду, не имеет цеховой, профессиональной принадлежности, а проходит по ведомству души и таланта. И — безусловной любви к Родине, если иметь в виду литературу настоящую.
Правду сказать, в университете на сей счёт нет единомыслия, а кто-то вовсе неровно дышит на участие вуза в литпроцессе. Чужое, мол, дело. Нет, напрямую никто ничего не говорит. Закулиса: сплетенка коридорная, при удобном случае ненавязчивое наушничество, стук-постук. Для художественной самодеятельности костюмы покупают? Для оркестра — музыкальные инструменты… Кто танцует, песни поёт — нет вопросов. А кто — стихи пишет? Чем они хуже? К тому же книги с копирайтом университета издаются не на его деньги, а на средства сторонние, спонсорские, из которых оплачивается даже ISBN. Когда средств не хватает, книга просто выходит без паспорта. При этом в каждом экземпляре размещена реклама всех тринадцати институтов МГУ. Не несёт вуз финансовых затрат и на студию «Паруса», в ней всё делается на общественных началах в нерабочее время.
Раздражение «культурных» людей по поводу «не свойственных» морякам забот объяснить легко, да понять трудно. Однако оно существует. Тем более дорого, что руководство университета последовательно проводит политику (именно политику) всемерной поддержки русского художественного слова. Сальдо в итоге вполне положительное.
Так что, случайно или закономерно, не знаю, но лично мне очень повезло с работой.
P.S. Цитата в тему.
Виктор Конецкий: Если учёный пренебрегает литературой и искусством, то он уже не учёный, а кретин, чего быть не может. Любой учёный знает, что поэзия искусства и природы сохраняет в нас угасающий вкус к жизни, а без вкуса к жизни нет никакого творчества. Научные же сотрудники всех рангов кретинами быть могут, имеют на это право, и, интересно отметить, широко этим правом пользуются… Надо точно различать научных сотрудников и учёных.
Помета на полях. Кроме «научных сотрудников» есть ещё чиновники. Согласно новейшей моде — не всегда с честно полученными дипломами, но порой, тем не менее, — со степенями: кандидаты, а то уже и доктора.
ПРЕМЬЕРА
«Вы где? Ждём в библиотеке!» Ващенко нервничает. Мы и сами — такие же. Да шибче-то нельзя. Разве по небу. Но вертолёты в такую погоду не летают. Тем более «чайзеры».
На подъезде к Хоролю снова заверещала трубка. В голосе Юрия Петровича обида и досада. «Всё! Жду вас у себя в доме культуры». «Хорошо. Уж вы извините…».
Ничего, конечно, хорошего. Народ, значит, расходится.
Спешим всё-таки к библиотеке. Земли, асфальта не видно. Сплошь — лужи. Можно сказать, подплываем к крыльцу. Смотрю на часы. Что будешь делать — ровно сорок минут опоздания!
Поднимаемся на второй этаж, оставив в машинах чехлы с инструментами и коробки с книгами. Ба, народ-то вот он, тут! Зал полон, свободных мест нет. В углах стоят, в коридоре: задние тянут шеи, выглядывают из-за спин передних. И Юрий Петрович улыбается как ни в чём не бывало.
Наши без всяких указаний бросились вниз — разгружаться.
Начинаем с Владимиром Фёдоровичем.
Он здесь свой. Земляк, которого знают и которым гордятся. Профессор, первый проректор крупного вуза, известный яхтсмен, победитель несчётных парусных регат, самых престижных международных гонок. Многие пришли благодаря ему, кто-то конкретно на него, на Гаманова. Аудитория симпатичная, простая, душевно близкая. Как всегда, немало ребятишек. Молодёжь. Морские пограничники в дорогой сердцу флотской форме…
ШТОРМ НА ХАНКЕ
Тонкая дверь защищает от бушующей стихии. Теремок, в который препроводили компанию, обещая отогреть в баньке и угостить свежей ушицей, сооружён впритык к озеру, нависает над водой.
Дождь присмирел, но кончаться не хочет. Замусоренная, перекрашенная нечистыми ливневыми стоками, грязная от взбаламученного ила волна бьёт в сваи, обрушивается на расквашенный, оползающий к урезу воды берег. Кажется: ещё один накат, последний удар — и землю смоет, слизнёт кипящим прибоем. Заодно с нашим убежищем…
Несколько местных по-рыбацки нехитро сервируют стол. Погрёмывают вилками-ложками, пластают ломтями хлеб. Через одного сивобороды и краснолицы, все как один доброжелательны и остроумны.
Бейсболки, пришедшие на смену вековечным кепкам… Хламиды, не враз продуваемые, почти непромокаемые… Для такой погоды стопроцентной одёжи всё-таки ещё не придумано. Разве что — космический скафандр.
За главного — Валерий Александрович Сусленков. В миру — Саныч, в проверенной компании — «Саныч, плесни!». Невысокий, сегодня немногословный, но говорящий складно и завлекательно. Потом такую-этакую, написанную в юности, поэму продекламирует, что жалко станет — не я написал! А ещё потом — спустя полгода — случайно откроется: коллега, из журналистов, работал в районной газете «Приморские зори». У него редкий год рождения — 1943-й, центральный в Великой Отечественной войне: в августе перелом на Курской дуге, а в сентябре родился Валера. Сидит у входа, черпает из казанка уху. К ухе народ подливает самостоятельно. Впрочем, на это никто не налегает, разве что авторы-исполнители, в отличие от прочих присутствующих, видно, свою норму ещё не истребившие. Но и исполнять успевают: песни Костина, Титка, Ефременко и Ерланова звучат по кругу, перемежаясь подходящими случаю прозаическими историями, стихами и тостами.
Неожиданный тост заставил всех встать. Кроме Игоря Ефременко.
Впервые подумал об этом: тост для нас мог быть вполне привычным. А ведь я, допустим, за всю жизнь слышал его раз пять от силы. Зато читал, что после Победы Сталин поднял бокал: «За русский народ».
Любопытно, почему нет такой традиции. Отучили?
Прозвучало кратко, но взволнованно: «За русских».
— А я украинец, — куражнул Игорь.
— Последние лет сто, — пояснили ему. — А до этого — малоросс. Как мы — белорусы и великороссы. То есть, начиная с Киевской Руси, сплошь и насквозь все — русские.
Выпили стоя. В том числе Ефременко.
Валера не употребляет. Но и он сосвистнул с донышка. А закусывать не стал. Улыбнулся и тихо так, как будто самому себе:
— У меня отец белорус, мать украинка. Стукнуло шестнадцать, иду получать паспорт. Спрашивают — кем хочешь быть? Решил — украинцем. Из армии вернулся, снова надо паспорт получать — там, в армии, военный билет, паспорта нету. Тот же вопрос — кем хочешь? Ну, значит, украинцем побыл, побуду белорусом. А когда надумал жениться, оказался без документа. Потерял. Пришёл в паспортный стол, а мне опять — кем тебя писать? А я и украинец, и белорус, да говорю, думаю-то по-русски… Может, русским стать? Так и записался. И кто я теперь?..
Внутри не курим. На воздух выходим редко, ненадолго. Шторм, шторм на Ханке. Неодолимое, пронзительное чувство тревоги. Со времён флотской службы такое ощущение: на море шторм не так пугает и преодолевается без паники в душе. На земле почему-то страшнее. Может, на корабле поддерживает, успокаивает мысль о том, что где-то он есть, надёжный берег, где-то он стоит, твой неколебимый причал? А земля и есть земля, она воспринимается планетарно. И если попадаешь в шторм на суше — кажется: шторм везде, нет ему края, и конца не будет.
Сидели недолго. Да ведь и собрались поздно.
Баню проигнорировали. Погода не улучшалась, и была опаска: выползут ли к дороге машины по раскисшей беспутице, по жидкой глине узкой полосы прибережья, которую с одной стороны топил дождь, а с другой окатывал сокрушительный прибой? Решили ехать от греха, хотя прощаться с хозяевами не хотелось, и настроение преобладало — гулять хоть до утра.
P.S. Цитаты в тему.
Рой Медведев (родился в Тбилиси; фронтовик; общественный деятель, учёный, публицист): На всем пространстве Киевской Руси, а затем и на землях всех княжеств, которыми правили Рюриковичи и на которых стояли православные церкви, существовал и общий для всех язык. На этом языке народ складывал первые былины, на нем составлялись первые летописи, на нем было написано и «Слово о полку Игореве». Образование Золотой Орды, Речи Посполитой, давление германских орденов и Оттоманской империи — все это отражалось на судьбе восточных славян, однако еще в XVI веке они воспринимали себя и воспринимались другими как единый народ — с одной верой, с одним языком, с одной литературой. Центрами письменности были тогда монастыри и церкви. Но и авторы рукописных книг, и их переписчики, и их читатели были едины в их восприятии как русских. …русский первопечатник Иван Фёдоров начинал свою работу в Москве, затем перенёс её во Львов, где напечатал не только новое издание «Апостола», но и первый русский букварь. Большую роль в развитии русской письменности и литературы сыграла основанная в 1631 году Петром Могилой славяно-греко-латинская школа при Киево-Печерской лавре, позже ставшая Киево-Могилянской академией — первым высшим учебным заведением на Украине. В XVII-м и XVIII веках это был едва ли не самый крупный общеобразовательный и научно-культурный центр Украины, Белоруссии и России (здесь и далее выделено мною. — В.Т.).
Alex Buchner. Ostfront 1944. Это была Украина — плодородная русская область Чернозёмья между Днепром и южным Бугом — обширная, открытая, слегка всхолмлённая, местами покрытая лесом, с глубокими оврагами (балками)… Летом всё пространство покрыто бесконечными полями пшеницы и подсолнечника. Зимой стоят жестокие морозы и всё покрыто снегом — тогда русские крестьянские семьи сидят и греются на больших глиняных печах. А осенью и весной наступает «Rasputiza» — абсолютное бездорожье…
ЭЛИТА, БЕДНАЯ ДУШОЮ
Не оставляет в покое высокомерный тезис руководителя президентской администрации Суркова: «Советское общество отбирало элиту не по тем критериям».
А что такое — советская элита? Валерий Чкалов — элита или нет?.. Челюскинцы?.. Инженер-фортификатор, профессор, доктор военных наук Дмитрий Карбышев, замученный фашистами в Маутхаузене?.. Первый космонавт планеты Юрий Гагарин?.. Или, допустим, дважды Герой Социалистического Труда, отмеченный девятью орденами Ленина, Пётр Грушин? Простой паренёк из провинциального Вольска, ставший генеральным конструктором, чьи зенитные ракеты защищали небо 60 стран мира. Элита или нет — Константин Бадигин, капитан ледокольного парохода «Георгий Седов» во время его драматического почти пятимесячного дрейфа по Ледовитому океану до Гренландского моря? Анна Ивановна Щетинина, девчонка из многодетной семьи с окраины Владивостока, проводившая морские суда по минным полям второй мировой и отмеченная высшей наградой Родины за капитанский труд на просторах всех океанов — элита или не элита? А Мария Георгиевна Попова — кавалер орденов Трудового Красного Знамени и «Знак почёта», получившая звезду Героя Социалистического Труда и ставшая членом ЦК КПСС, делегатом пяти партийных съездов? У Марии-то Георгиевны и образование — простая «ремеслуха», ремесленное, то есть, училище, и профессия куда уж какая обыкновенная — крановщица. Да и жила-работала чёрте где — в Находке: из Москвы вроде как не видно.
По каким критериям «отбиралась» (вот ещё словцо — будто коней на племя!) эта самая элита? По трудолюбию, по делам, по уму, по реальным человеческим качествам. По талантам, наконец. «Простое» происхождение — ну и что? Семейный достаток-недостаток — никому и ничему не делался заведомой непреодолимой помехой. И какая разница, в каком городе-селе в какую школу ходил человек! Можно было «быть никем» и — стать «элитой».
Ещё раньше было не так, но тоже понятно, объяснимо и изначально вполне справедливо. Дворянское, к примеру, звание, многие почёты и титулы жаловались за пользу Отечеству, за военные подвиги, за самоотверженную службу не щадя живота.
А сегодня? Какие «те критерии»? Критерий, собственно, один-единственный: толщина кошелька, «мани», «капуста», «бабло». Можно не обладать ни умом, ни сердцем, не отличаться никакими приличными свойствами, и — не работать, не жить, как люди живут, а кататься, как сыр в масле. Ничего не стесняясь, у всех на слуху, на глазах ещё и упиваться «всенародной славой». Можно не добывать руду, не делать алюминий, но являться алюминиевым королём. Можно не писать книг (другие за тебя постараются — только заплати) и слыть писателем. Можно петь, не имея голоса. Можно заслуживать тюремные сроки, но получать громкие звания и ордена. Убивать людей и болтать о свободе и демократии. Вгонять в нищету народ и называть его быдлом…
Можно — всё. Были бы деньги. Только — большие. А лучше — очень большие.
Где взять такие? Заработать — нельзя. Можно «сделать». Для этого надо «сделать» — так или иначе — своих сограждан. Механизмы тут разные. Один из них, может быть, самый глобальный, придуман выдающимися умами США.
Томас Джефферсон возражал:
— Если американский народ когда-либо позволит частным банкам контролировать эмиссию долларов, то сначала посредством инфляции, а потом — дефляции, банки и корпорации, которые вырастут вокруг такого Центрального Банка, будут отнимать у людей собственность до тех пор, пока их дети не проснутся бездомными на земле, которую завоевали их отцы.
Александер Гамильтон настаивал:
— Все общество делится на избранных и массу. Первые богаты и хорошего происхождения, все остальные не могут грамотно распоряжаться своими собственными деньгами. Поэтому вопрос управления деньгами лучше отдать богатым.
Спор разрешил президент Джордж Вашингтон, посадив в 1788 году Гамильтона в кресло министра финансов.
Деньги, оборот банковского капитала, ростовщичество. Понижение — повышение. Ставки, проценты, займы, кредиты, опять проценты: здесь прибыль, там банкротство…
Американский опыт не оригинален. Повторение старого в новых условиях, не более того. Не требуется большого ума, достаточно иметь ничем не ограничиваемый аппетит, забыть про совесть и не иметь жалости ни к кому.
Величайшая тысячелетняя Византия начинает распадаться, когда богатство Константинополя уплывает к банкирам Венеции и Ломбардии. Золотая Булла — соглашение, извне навязанное Византии, обеспечивает неконтролируемый отток капитала за границу. Золото Константинополя возвращается в православную империю цивилизаторскими идеями, постепенно и неотвратимо разрушая её. Государство, в котором, по писанию апостола Павла, не было ни эллина, ни иудея, ни скифа, превращает единых и равных римлян-ромеев в греков, армян, турок и прочая, прочая. Просвещённые византийцы, то бишь интеллигенция, поднимают национальный вопрос — вопрос гибельный. Образование реформируется. Вера революционно меняется. Православие теснится католицизмом и мусульманством. Государство как высшая личностная ценность ромеев заменяется махровым индивидуализмом и частным произволом. Народы расползаются по национальным углам, на место одних приходят другие, кто-то гибнет, кто-то становится поработителем, кто-то — порабощённым. Византии нет…
Что делает сегодня по всему миру американский доллар?
Политика нынешней верхушки московской, правильно, по мнению Владислава Суркова, отобранной «элиты», не вполне осознана широкими массами, но от этого не становится менее целеустремлённой и не теряет своей сути.
Впавшие в страшную, нечеловеческую зависимость от денежного мешка, изменили былой облик, приобрели иной смысл: элита, сливки общества, бомонд, истеблишмент. Принципиально (беспринципно?) поменялись механизм их «отбирания», процесс формирования; пути проникновения, вхождения людей в некий привилегированный слой. Званых становится больше, избранных, как во все века, мало. Это вообще некая константа. Тьма умных и хитрых, образованных, благополучных, счастливых собой и всем довольных может умножаться под воздействием земных обстоятельств, но процент отмеченных Богом пребывает неизменным и сохраняется самим небом.
Направление и скорость развития цивилизации, уровень благородства или степень ущербности общества, вопрос самого его существования, жизнь и смерть напрямую зависят от того, как востребованы именно избранные, каким числом они введены в когорту сильных мира сего, в какой мере определяют умонастроения и реальные действия правящей элиты. Беда вселенская — избранные, как правило, не просто недооцениваются современниками, но сильно их раздражают и весьма часто становятся изгоями.
Подлинная — техническая, научная, творческая — интеллигенция, лучшие её представители, имеющие ум и сохраняющие совесть, пытаются противостоять мамоне, но основная масса оказалась в услужении рынка, развращается бизнесом от искусства и, в свою уже очередь, портит сограждан. Сегодня, как почти всегда в России, увы, не вся интеллигенция подходит для истинной своей роли. Она по-прежнему оправдывает известное определение Владимира Ульянова-Ленина, принадлежавшего этой интеллигенции и прекрасно знавшего её. Она оправдывает обидное определение значительно больше, чем при Ильиче, поскольку после октября 1917 года политическая элита страны, кажется иногда, тем только и занималась, чтобы лишить элиту творческую последней самостоятельности вместе с последним правом на самоуважение.
Духоподъёмная, как нам бы хотелось, часть общества, именно сегодня, когда в ней возникла особенная нужда, оказалась более чем в любые иные времена подмята прагматиками, для которых главная ценность — материальные накопления, единственный бог — капитал. Не получивший достойного осуждения даже со стороны «совести народа», элементарный по форме и безнравственный по содержанию порядок утвердился в России и нашёл много воспевателей, возносящих осанну тому, что стало бедой для народа и позором для страны.
Потребителям поставляются не вещи, необходимые для жизни. Читателям, зрителям — не душеполезные произведения. Всё заменяется «товаром», главное «содержание» которого стремится стать единственным смыслом — нести сверхдоходы воротилам глобального рынка и сытое существование мелким местечковым лавочникам.
Вообще-то современную российскую «элиту» можно считать элитой лишь постольку, поскольку нет никакой другой. На самом деле это, скорее, собрание кланов — подвижное, ни в каком смысле не стойкое, противоречивое и тайно враждебное внутри.
P.S. Цитаты в тему.
ДжорджБуш: Мы зажгли огонь. Мне нужна зелёная революция — долларовая.
Капитолина Кокшенёва: Чем больше мы ощущаем наступление рынка на творчество и культуру, тем активнее распространяется мировой культурный продукт низкого качества (а другого он и быть не может), тем актуальнее для русской культуры пафос национального эгоизма (почвенничества), под которым я понимаю сосредоточенность на самих себе, на своих проблемах, на самопонимании, на развитии своего, а не «достижениях» глобальной культуры. Ещё в XVIII столетии блистательный актёр, драматург Пётр Плавильщиков писал: «Русский человек обладает неудобопостижимой способностью всё понимать». Да, мы доказали, что можем легко «догнать Америку» как мирового лидера этого самого удешевлённого культурного продукта, преподносимого в яркой обложке… Мы быстро, чрезвычайно быстро, прямо по Плавильщикову, состряпали свою серийную литературу и сериалы на телевидении, свои блокбастеры и бестселлеры. Огромный массив поп-культуры (или геокультуры) есть, но, кажется, уже многим понятно, что всё это в большинстве своём культурный хлам и сор, и никогда миру такая культура, произведённая в России, не будет интересна. Этого «добра» у них и у самих довольно.
НОЧЬ В ДОМЕ КУЛЬТУРЫ
Дом культуры типовой. Такой же или очень похожий, например, в Кировке. Этот райцентр между Спасском-Дальним и Лесозаводском мы всякий год во время автопробегов проезжаем дважды — в обе стороны, — не останавливаясь. О чём всегда жалею. Хорошо бы и там прописать наши «дни»…
Уснуть не получается. Наши барды с гитарами бродят поблизости, как сомнамбулы. Периодически запевают, время от времени вспыхивают громким спором.
Иду на экскурсию.
Приглушённый свет. Собственно, его почти нет, света. Обморочное застывшее пространство, неведомые пустоты, сокрытые тьмой закутки. Притягивают, зовут, невнятно тревожат. Тишина. Боязно ступать тапками по волглому, не скрипящему, а как будто поскуливающему полу. Мерещится: угрюмые стены, иззябшие, простуженные, силятся что-то вспомнить, что-то объяснить безнадёжным, беспомощным своим молчанием. Пожаловаться.
Длинные коридоры обвешаны большими картинами, рисованными маслом. Могучие рамы с облезлой позолотой. Потемневшие краски, где-то уже морщинки, трещинки, кракелюры. В полумраке сюжеты рассмотреть затруднительно.
На первом этаже рядом с «Залом хореографии»… «Зубной кабинет». На втором, кажется, в танцзале или — по-теперешнему — в дискотеке, ближе к выходу, перед лестницей к фойе, несколько вёдер в лужах. Крыша течёт. Вода капает, струится прерывисто и непрерывно в вёдра и мимо вёдер. Тары не хватает.
Вспомнилось. В Партизанске, в знаменитом Сучане, городе шахтёрской славы, закрыты шахты. Водой залиты подземные угольные кладовые, от воды, как от гнева небесного, нет спасения безработным и, стало быть, безденежным шахтёрам: в сотне партизанских многоэтажек тридцать лет не ремонтируются крыши. Это в нашем-то климате, когда зимой — циклоны, а с весны по осень — тайфуны…
В фойе рядом с лестницей, на полу, косо прислонён к колонне стенд: «Я люблю тебя, Родина светлая». На стенде среди прочего — портреты Юрия Алексеевича Гагарина, Георгия Константиновича Жукова в маршальской форме. Материалы из архива районного народного музея. Всё — из былого. Из настоящего один рекламный планшет: «Служба в спецназе».
Время уснуло. Ему, похоже, снятся не самые хорошие сны.
КАК ЗАРАБОТАТЬ БОЛЬШИЕ ДЕНЬГИ
Нужны ли России богатые? Кто бы спорил! Ей не нужны нищие.
Могли ли в России появиться богатые? Сколько угодно. Прежде всего — за счёт наведения порядка с интеллектуальной собственностью. Талант, ум, творчество, изобретательство, приносящие огромные дивиденды и в сфере материального производства, и в области культурной, духовной жизни, обязаны служить народу и стране, но нести почёт и достаток тем, кому они дарованы Богом. А не обогащать наглых трутней и прилипал, ловко хватающих всё, на чём можно погреть руки.
Сегодня изменилось само богатство как таковое.
В двадцатом веке в России, в Советском Союзе, богачей извели как класс. А в девятнадцатом? Кто был богатым в стране, почти сплошь аграрной? В первую голову землевладельцы, хозяева поместий. Их прибыток не имел шансов расти легко и безгранично. Он обеспечивался хлебом и льном, молоком и мёдом, зависел от плодородия пашен, урожайности садов, щедрости сенокосов. От снега зимой, от летней солнечности, от погоды осенью… По сути, богатство являлось даром природы и обреталось человеком через труд. Оно было наследственным, его не хватало на всех, и с этим приходилось сживаться разным сословиям, между которыми копились глухие противоречия. Всё-таки люди, чьё достояние зависело от земли, не могли далеко уйти от естественных начал существования. Купцы, промышляющие торговлей, уже не так дорожили ими. А с бурным развитием фабрик и заводов, с возвышением капитала появился и иной тип богачей, который рассматривал природу в качестве источника сырья для своих производств и неизбежно удалялся от неё. Фабрикант, заводчик по-другому видел и человека, работавшего на него, да и сам этот человек становился другим, всё более теряя связи с естественной средой обитания, с природой, в согласии с которой веками жил его предок. Собственно капитал и уничтожил былую Россию.
И вот Россия возвращается к тому, от чего бежала сто лет назад: начинает реанимировать капитализм, ударно клепает всеразличных магнатов, пестует богачей. Но здесь богатство зачастую, даже почти преимущественно — совсем иного рода. В идеальном воплощении — чистоган. Золото в слитках, камнем лежащих в хозяйских кубышках или в сейфах банков, конечно же, иностранных. Горы валюты, спрятанные там же. Нечто виртуальное — пластиковые карты… По классической-то схеме капитал должен работать. Денежки вкладываются в производство, создаётся полезный продукт, реализуется и приносит новые деньги. Элементарно, всем известно, неудобно даже говорить. Однако в России оказалось всё переиначено. Какое там к чёрту производство — это же суета, это долго, к тому же работягам положено хоть как-нибудь платить. И потом — в таком деле надо что-то соображать…
Богачи появились, фантастические состояния росли как на дрожжах, а производство столь же стремительно разрушалось, исчезало повсеместно. Такое могло быть только при тотальном обворовывании новой «элитой» большинства народонаселения и самого государства. Впрочем, новоявленные российские толстосумы научились извлекать гешефт (не русский доход!), что называется, из воздуха…
ДОРОГА
26 мая. Часы на панели приборов: 14-45. Спидометр: 170023. До свидания, Камень-Рыболов!
Болотистая приханкайская низина. Рыбаки на всех мостках, на перекрестьях дороги с речками и ручьями, остатками оросительной системы, где в невозвратные недавние годы выращивался лучший в Советском Союзе рис. Суббота. Народ на отдыхе? Однако по беспогодью многие предпочли бы сидеть дома.
В крае много безработных. Не всегда потому, что нечего делать. Заработки, как правило, смешные, не прокормишься. Население припало к природе, выгребает её по всем статьям. Не щадя, не глядя в грядущий день. О нём легко думать, если сегодня вдоволь покушал.
Дорога в поперечных канавах-вымоинах. Двигаемся медленно, километров сорок, а то и двадцать в час. Другой путь — асфальтом вернуться к повороту на хабаровскую трассу и оттуда — на север, к Спасску-Дальнему. Солидный крюк. Решили срезать, стрельнуть напрямую. Не знаешь, что лучше.
Дождь потихоньку обессиливает. Ефременко идёт впереди. Жалко смотреть, как машина ловит бесконечные ямки.
Разговоры в салоне краткие и непредвиденные — обо всём. А мысли медленные, беспрерывные — об одном и том же. О слове, прежде всего. Основа всех искусств и наук, отделяющих человека от зверя, одно лишь слово имеет божественное происхождение. По его самочувствию можно судить о многом, от его состояния многое же и зависит. Отсюда — место русских писателей в русской и во всей российской жизни. Отечественное слово сегодня потеснено, отодвинуто чем-то окололитературным, изъязвлённым чернухой, порнухой и дворовым матом. Подлинную культуру отринул, унизил шоу-бизнес.
В 1989-м году Виктор Петрович Астафьев на кухоньке своей в Академгородке Красноярска на испуганный мой вопрос, что же с нами будет, ответил бодро и весело: «Большая страна, великий народ. Выживем!». Но минуту подумал и добавил уже без веселья:
— Но это будет другая страна и другой народ.
СССР ещё был. Однако смутное время шло в атаку.
А теперь думай — что там дальше, какие ещё перемены? Так ли хороши, так ли нужны? Страна, допустим, дело наживное, а хотим ли мы стать другим народом? И каким именно?
Мудрое, когда прижмёт — и спасительное, слово прежде было слышнее. Сейчас оно необходимо как никогда. А попробуй найди его, прочти и услышь! Интернет? Не каждому доступен. А главное: за лаем и серостью что-то путёвое — ещё поискать. Телевизор, радио? Смешно говорить. Книги? Лет пятнадцать-двадцать назад тиражи в семьдесят пять, а то и в сто тысяч — запросто. «Роман-газета» — три миллиона экземпляров. И ведь подписка — по лимитам, а популярные книжные новинки еще умудрись купить-достать. Ныне более-менее тиражные издания — в лучшем случае лёгкое, безобидное чтиво. Книга — учитель жизни, куда она запропастилась?
Кое-что, кое-где, иногда… «Любимые дети Державы» — русская поэзия на рубеже веков. Москва, 2003 год. Тысяча штук. В Приморском крае — достоверно — два экземпляра. У Юрия Кабанкова (его подборка стихов в книге) и у меня… Взял с собой. Может, почитаю как-нибудь…
ЯХТЫ, НА САМОМ-ТО ДЕЛЕ, НАШИ
…Университет имени адмирала Невельского готовится к международному фестивалю морских вузов. Обсуждается программа. Завершающее мероприятие — костёр и фейерверк на берегу моря. Рядом — яхтенные причалы.
Один из проректоров, видевший, как за границей устраивался подобный праздник, предостерегает:
— Там бы не разрешили, там яхты стоят, вспыхнуть могут, вдруг пожар?
В ответ — шутка:
— Это не наши яхты. Пусть горят.
…Внук хорошего русского писателя из Хабаровска мальцом уехал с матерью в Новую Зеландию. К юношескому возрасту по-русски говорит хуже, чем по-английски. Но главное — уже мыслит и живёт, как иностранец. На нём закончится ещё один русский род, дальше пойдут новозеландцы. Деда-прадеда они читать не будут.
И вот вопрос: должен ли быть русский русским, где бы он ни жил? Как, допустим, еврей. Хоть польский, хоть малайский, хоть эфиопский — а всё еврей. Народ уникальный и удивительный. Столько веков существовал без собственного угла на Земле, без государства, а сохранил национальное самосознание, собственное достоинство и неповторимое лицо. И, как оказалось, не беда, что веками говорил на всех языках мира, кроме своего.
В чём секрет? В этом загадочном слове — менталитет?..
Мироощущение, мировидение, философия… Преемственность, непрерывность главных основ жизни, её понимания и смысла.
Русский живёт по-русски. Китаец по-китайски, француз по-французски, а русский всё-таки по-другому, по-своему. Фундаментальное отличие — всё тот же библейский выбор. Бог или мамона. Русский человек всегда тяготел к первому, мучительно искал в земном существовании горний смысл, беззаветно стремился обрести Истину и, не достигая её, не всегда твёрдо зная, в чём она, всё-таки служил ей.
Настоящий русский не обязательно должен быть русским по крови, более того, не всякий русский по крови является таковым по сути. Русский не может быть существом бездуховным. Душа для него не абстрактное понятие, не метафора, не метафизическое нечто. Душа, по Далю, «безсмертное духовное существо, одарённое разумом и волею… человек с духом и телом… жизненное существо человека». В «Толковом словаре живого великорусского языка» к статье «Душа» сделана очень выразительная приписка: «Дух и душа отделены здесь в разные статьи только для удобства приисканья производных».
Однако… Картинка с натуры, стенографическая запись диалога. В некой администрации некой территории подчинённым представляется новый вице-начальник (предыдущий — в СИЗО под следствием). Обращается к главбуху: «Я должен получать 8 тысяч долларов». «Это невозможно». «Тогда вы будете уволены». Дальше — уже ко всем присутствующим: «Напрягитесь! Что ещё можно урвать из бюджета?». Вот так. На стыд нет даже намёка, спать будет спокойно, без всяких там душевных мук…
Русская душа живёт в чётко очерченных нравственных координатах. Она не могла, оставаясь сама собой, примириться с таким порядком вещей, когда человек, попутно со всей «средой обитания», обрекается на роль, не предназначенную ему природой. Душа эта оказалась не готова к тому, чтобы человек сделался материалом, творцом и главной жертвой общества потребления, превратился в биологический придаток к технологиям, к конвейеру для умножения капиталов, при котором окончательной ценностью становится «презренный металл» и все достоинства человека уже определяются толщиной его кошелька.
Русских сегодня в шею и в спину толкают, тащат, втискивают в мир тех, кого Господь выгнал из храма. Устоят ли они, не изменят ли духу своему, сохранят ли свою душу, не продадут ли её мамоне — от этого зависит, останутся ли они на Земле.
P.S. Цитаты в тему.
Виолетта Баша: …мы не являемся нацией социального безумия, мы просто творим другой, не меркантильный мир.
СМИ-новости: Губернатор Чукотки, хозяин английского футбольного клуба «Челси» Роман Абрамович приобрёл за четыре с половиной миллиона долларов США пятую яхту, на которую планирует установить системы противовоздушной и противолодочной обороны.
И СНОВА НЕ УСНУТЬ
Три прошлых года мы объезжали Спасск-Дальний. Работали в районе.
Спасский район с малолюдными, порой, сёлами, долгими дорогами к ним; в районе управление культуры, которым, сколько помню, руководит Нина Владимировна Щербак. Она сызначала всё достойно организовывает, просто образцово.
В городе своё управление культуры. Но с ним — никаких контактов. Дни Кирилла и Мефодия райцентр не трогают.
Паркуюсь у крыльца с навесом и лавочкой. «Чайзер» на удивление чист, словно из автомойки. По темечко уделанный ханкайской глиной, принял многочасовой душ на отмытой двухдневным ливнем трассе. Блестит зеркалом.
В районе до сих пор работали по одной схеме. Располагались в Нововладимировке, в «Центре детского и семейного отдыха», откуда разъезжали по округе для проведения встреч. Впервые Нововладимировка, с которой породнились, можно сказать, срослись, осталась в стороне. Что-то там произошло, чего мы ещё не знаем. Но останавливаться на этот раз пришлось в Спасске. У железнодорожного вокзала — кажется, составы катят через наши «нумера» — приютили нас в одноэтажке, смахивающей на бараки из тридцатых, ну, в крайнем случае, из пятидесятых годов минувшего века. То ли постоялый двор, то ли общежитие для отдыха поездных бригад. Зато много дешевле городских гостиниц, недоступных нашему бюджету, плюс душ с холодной водой и электрический чайник у дежурной. А газовая походная плитка — в багаже у готового к любым перипетиям Володи Листрового.
Скоро будем вместе. Володя позвонил: выехали из Чкаловского.
Листровой — драгоценный подарок нашему делу от города Лесозаводска. В позапрошлом году с замечательным своим земляком Виктором Костиным и поэтом Александром Стогнеем гонял по городам и весям на фуре, упакованной всякими необходимостями вплоть до пластмассовых «дачных» кресел с «буржуйским», на гнутых ножках, круглым столом. Возил выставку картин. Живописец, фотохудожник. В пробеге успевает отщёлкать на «цифру» до тысячи снимков. Сотню из них печатает крупным форматом, обрамляет багетом, зашивает под стекло. На маршруте разворачивает экспозицию. Добрую половину, пока едем, раздаривает.
Володя подхватист и покладист, ко всякому делу приспособлен, повсюду успевает, не надувая щёк и не выпячиваясь. Но своё мнение имеет и, если что не по нутру, характер проявит — будь спокоен. С ним в любых обстоятельствах чувствуешь себя уверенно.
Общительность, бесконфликтность — мы же полмесяца круглыми сутками нераздельны — первые качества для участников пробега. Ещё — универсальность: надо многое уметь на сцене и в официальном общении, в дороге и на привале, в обиходе. Этими достоинствами в комплексе обладает, конечно, далеко не каждый. Команда всякий год формируется заново — процесс сложный, результат не предсказуем и до последнего момента, почти до самого старта, не ясен. Тем дороже такие ребята, как Листровой.
У меня тайная мечта — компенсировать Володе расходы в нынешнем автопробеге, хотя бы по топливу. Благо — в этом году подключилась краевая администрация, её представитель Николай Кабанов везёт с собой энную сумму в дополнение к тому, что нашёл ректор Морского университета Вячеслав Седых. Впервые мы такие богатые! А вначале скатались до Комсомольска-на-Амуре за свои кровные, правда, Морской университет существенно подсобил продуктами. Стало быть, четыре года не прошли даром — жизнь налаживается.
Потом будет так: ах, уже! Вот только вчера, только сейчас, кажется, всё началось, вроде лишь мгновение назад двинулись в путь, но вот он — финиш, словно и не было тринадцати дней. Всеобщее удивление — как поразительно, неестественно быстро промелькивает время в нашем автопробеге. А сейчас ощущение иное. Только два дня прошло в дороге, только сутки мы работали в отдалении друг от друга, а словно не виделись вечность.
Прибыл экипаж Листрового: ещё гудит двигатель, а народ уже весь в сборе, уже тут как тут. Одни соступили на качающуюся землю из автобуса, другие выскочили, вылетели из гостиницы тесной стайкой. Галдёж во всю ивановскую, шум вселенский, смех, крики и вроде уже и слёзы — самую, конечно, малость…
Сейчас будет щёлканье складных ножей, вскрытие консервов, сипение походной газовой плиточки с остроязыким синим пламенем, безразмерные походные кружки с бесконечным чаем на десерт. Песни и разговоры, разговоры почти на всю ночь о том, что случилось с момента старта, — будто мы в разъезде уже как минимум полгода.
…И БЕЛЫЙ ПОПУГАЙ
Интернат для престарелых «Надежда» в Чкаловском все четыре года входит в программу автопробега. Я там бывал и раньше — с Ниной Щербак, любимым «начальником культуры», с которой за годы и годы удалось осуществить немало хороших дел. В прошлый раз, однако, уклонился от общения с обитателями «Надежды», как на иголках просидев в кабинете директора Любови Филоненко, пока друзья под началом Василины Орловой проводили встречу. Василина так подвела итоги: «Я выбилась из сил». Встреча, между тем, по вполне понятным причинам была непродолжительной.
Вчера команда Володи Листрового нашла в Чкаловском странные перемены. Дом престарелых стал неврологическим приютом. Теперь вместе с доживающими век бабушками и дедушками обретается и народ помоложе. Едва ли название «неврологический» соответствует назначению приюта: люди попадают сюда, надо полагать, не из-за хондрозов-радикулитов. Что же получается? Были бездольные старики — появились молодые психи? Старость приравнена к психболезни? Может, ребята чего напутали? В противном случае — не живём ли мы в душевнобольной стране?
В приюте новенький, небывалый обитатель. В клетку, в которой прописан, развесёлый попугай почти не заглядывает: летает по-свободному, сидит, где понравится, выкомаривает разное. В кабинете заведующей захлопал белыми крыльями навстречу гостям, заприседал, закланялся с радостным криком: «Здравствуйте! Здравствуйте!». Особенно приглянулся ему Володя Листровой с фотоаппаратом. Дошлый попка изящно позировал. Примет позу, так и этак замрёт перед объективом, дождётся вспышки. Подлетит, совьёт над головами несколько восторженных виражей, вновь пикирует к Листровому — для следующего дубля. Уходили — сказал: «До свидания». Очень отчётливо. Команда всю дорогу до Спасска-Дальнего только о нём и вспоминала. Признали участником дней культуры. Так хорошо говорит по-русски!
Продолжение следует.