Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 11, 2009
О творчестве поэта Павла Васильева я узнал лишь в конце семидесятых, то есть в возрасте достаточно зрелом. Мне подкинули небольшой сборник стихов совершенно неизвестного мне автора, и я, прочитав пару стихотворений наугад, сказал тогда:
— Ну, это какой-то эпигон Есенина!
И попытался вернуть книжку её владельцу.
— Э, нет! — возразил мне мой оппонент, тогда руководитель нашей павлодарской литературной студии, Сергей Музалевский, поэт, журналист областной газеты, краевед. — То есть поначалу он, конечно, писал под Есенина, но очень быстро нашёл свой поэтический язык, свою тему. И вообще довольно далеко ушёл от “русского провитязя”. Павел Васильев наш земляк. И писал он чаще всего о Казахстане и Сибири. Писал ярко, контрастно, с огромным чувством. Расстреляли в тридцать седьмом по оговору. Совсем ещё молодым, в 27 лет погиб, в возрасте Лермонтова.
— А есть что-нибудь пообъёмнее?
— Конечно! Я принесу тебе его томик из синей серии “Библиотека поэта”.
И принёс.
Я до утра прочёл все его стихотворения и поэмы, не отрываясь, как в юности читал приключенческие романы. Какая лирика!
Вся ситцевая, летняя, приснись!
Твоё позабываемое имя
Отыщется одно между другими.
Таится в нём немеркнущая жизнь…
Или:
У тебя глазищи сини,
Шитый пояс и серьга.
Для тебя ль, лесной княгини,
Даже жизнь не дорога…
А поэтическая философия:
Нам как подарки суждены
И смерти круговые чаши,
И первый проблеск седины,
И первые морщины наши.
Но посмотри на этот пруд —
Здесь будет лёд, а он в купавах.
И яблони, когда цветут,
Не думают о листьях ржавых…
(Поэма “Лето”)
Это в 22 года написано!
А какие краски! Широкие мазки и никакого смешения цветов. Он не мог писать полутонами. Контрасты, как у Кустодиева (отмечено многими). Широта души литературного героя — и то же у автора. Пиршество жизни, раблезианство, и в то же время сибирское ухарство без огляда. В этом плане наиболее характерен “Соляной бунт” — перл русской поэзии.
Всё тогда в творчестве Павла Васильева было для меня новым, свежим, не затасканным. Чувствовалось, что он как будто торопился жить и вываливал на читателя столько, сколько иному на две полноценные поэтические жизни хватило бы.
А какая экспрессия!
…И коренник, во всю кобенясь,
Под тенью длинного бича
Выходит в поле, подбоченясь,
Приплясывая и хохоча.
Рванулись. И деревня сбита,
Пристяжка мечет, а вожак,
Вонзаясь в быстроту копыта,
Полмира тащит на вожжах!
(“Тройка”)
Читаю критику. Многих коробит то, что автор “Соляного бунта” пишет уж очень “шибко и яро”. И приписывают ему недостаток вкуса, употребление “физиологизмов”, излишество бранных эпитетов в адрес отрицательных героев, “концентрацию телесного, плотского…” (Ал. Михайлов. “Азбука стиха”, изд. “Молодая гвардия”, 1982 г.) Но как дальше делает вывод этот критик, в том была эстетическая необходимость. Своеобразный “пережим” в изображении героев и ситуаций — это же одно из мощнейших средств поэтического арсенала Васильева. Герои становятся выпуклыми и легко воспринимаются читателями.
А с другой стороны, автор и не мог писать по-другому. По причине своего коренного сибирского характера — открытого, независимого, вольнолюбивого. В силу тех с детства впитавшихся казачьих обычаев, языка родной станицы Коряковской, ставшей городом Павлодаром. Язык этот был далек от общепринятого литературного этикета, от всех этих, как сейчас говорят, “гламурностей”, но близок сотням тысяч читателей, которые сами говорили на нём. У Васильева он стал поэтической речью со множеством эпитетов и метафор, с героями, казалось бы, очень и очень знакомыми, но в то же время и придуманными автором. Тем более что фамилии некоторых были подлинными: потомки Деровых и Ярковых, например, до сих пор живут в Прииртышье. Под этими фамилиями у Васильева “гуляют” собирательные образы.
Так зачем же втискивать Васильева в прокрустово ложе “среднестатистического” советского поэта? Он ведь с самого начала говорил о себе, что по указке не писал сроду. А умытый, улучшенный он никогда бы не стал поэтом Павлом Васильевым.
— А ты знаешь, как я сам вышел на Павла Васильева? — спросил меня Музалевский при возвращении ему книги.
И рассказал такую историю.
Это было осенью пятьдесят седьмого. Я тогда после окончания университета только что приехал в Павлодар по распределению. Работал в газете “Павлодарская правда”, ставшей позднее “Звездой Прииртышья”. С городом толком ещё не был знаком. И вот однажды, обходя старую, станичную его часть, вижу: на брёвнах, что были свалены посреди улицы, сидит человек в дорогом пальто, в шляпе — явно не из местных. А рядом на газетке разложена закуска, бутылка столичной, стаканы. Я остановился.
— Иди сюда, паренёк! Давай помянем великого российского поэта Павла Васильева.
Я подошёл в недоумении. Что за великий поэт? Всех великих я знал: Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Исаковский… Я же окончил в Алма-Ате журфак! И почему поминать его следовало прямо на улице?
Познакомились. Оказалось, он из Москвы. Писатель Сергей Поделков, друг Павла Васильева, поэта, расстрелянного в 37-м. Выпили, почитал он по памяти его стихи — у меня и рот раскрылся от удивления, таких прекрасных стихов я раньше нигде не читал. А почему на улице-то сидим? А вот напротив стоит дом Павла, где он долго жил в детстве.
Вот и приехал он повидать этот дом и город, где вырос великий поэт. Только вот незадача: нынешние хозяева в отлучке. А ему надо спешить на пристань, через час пароход отходит на Омск. Я было стал предлагать ему пойти ко мне. “Нет, нет! Я должен возвращаться. А какого поэта загубили, гады!” Он чокнулся со мной стаканом, выпил, собрал свои вещички в портфель и, пьяно махнув рукой, двинулся в направлении дебаркадера на Иртыше. А я остался, вперивши взгляд в кособокий домишко на углу улиц Чернышевского и Достоевского. Даже улицы литературные! (Правда, как потом выяснилось, ул. Чернышевского раньше называлась Церковной).
А после, у кого из стариков не спрашивал о поэте Павле Васильеве — никто ничего не знал. Познакомился с хозяином того дома, заслуженным учителем Алексеевым. Оказалось, что он купил его у дочери деда поэта Матвея Ржанникова в 1946 году. О Васильевых практически ничего не знает, жила здесь эта семья, но переехала в двадцатых годах в Омск. А дом уж и тогда был очень стар, построен-то был лет за семьдесят до его покупки.
Я осмотрел дом, где жили вдвоём старики Алексеевы. Всего две маленькие комнаты, сенцы, баня во дворе. Высказал недоумение, как же тут семья жила?
— Да, и не маленькая семья. Не меньше десятка человек. Ржанников, бывший торговец скобяными товарами, с женой и дочерью Глафирой, зять Николай Васильев, его родители, да четверо внуков, из них старший — Павел.
— Где ж они размещались? В двух-то комнатах?
— Ну, вероятно, кто где. Это как в любой другой избе тогда: кто на печи, кто на полатях, кто на лавках. А летом — на сеновале. Да тут другие постройки были: кухня, амбар, завозня (крытый двор). Всё сгнило, всё пришлось сломать, кроме того, что сейчас стоит.
Удовлетворив своё любопытство, я кинулся на поиски стихов Павла Васильева. Не тут-то было! Ничего не нашёл! И лишь с годами стали появляться публикации его стихов. Первая подборка вышла в республиканском журнале “Простор”. Потом в Москве был выпущен вдовой поэта Е. Вяловой-Васильевой небольшой сборник из того, что у неё сохранилось. Следом раскрылись другие архивы, прежде всего в редакциях. Я и сам руку приложил, отыскал два стихотворения в частных архивах, напечатал в своей газете. После они вошли в книгу, которую ты держишь в своих руках. Связался со всеми, кто так или иначе занимался творчеством Васильева или дружил с ним. Прежде всего, с вдовой поэта Е. Вяловой. Нашему литобъединению присвоили его имя. Есть в городе и улица в честь Павла Васильева.
Выслушав длинный рассказ Музалевского, я долго думал над судьбой поэта. А потом тоже потихоньку стал приобщаться к работе почитателей его творчества. Какие вечера мы делали, какие концерты ставили к юбилеям Павла Васильева! Стихи ему посвящали. А с годами наши мероприятия переросли во всесоюзные Васильевские чтения с приглашением иногородних гостей. Даже небольшие спектакли ставили по биографии поэта в областном драматическом театре. А сколько статей в газетах с открытиями из его биографии и разысканными стихами! Активным исследователем творчества Васильева был преподаватель вуза из Алма-Аты Г. Тюрин. Он и неизвестные стихи поэта публиковал, и точную дату его рождения установил по метрическим записям в г. Зайсане: 23 декабря 1909 г. по старому стилю. То есть 5 января 1910 года по новому. Эту дату подтвердила и Ираида Пшеницына, подруга детства поэта. В своей статье в “Звезде Прииртышья” она писала: “Павел всегда говорил им, что родился накануне православного Рождества”. Тогда как даже в биографии, данной Евгением Евтушенко, и в других источниках значатся неверные даты рождения, чаще — декабрь 1910 г. И социальное происхождение поэта тоже исправили. Писали ведь, будто он был сыном богатого белого офицера, казачьего атамана. (Недруги его записывали то в белогвардейцы, то в кулаки!) Спас юный возраст, не мог он в восемь лет воевать в Гражданскую, да и отец его, Николай Корнилыч, ни в каких войнах не участвовал, а был обыкновенным учителем математики в средней школе.
Дед же Корнила был по основной профессии пильщиком леса, брёвна на доски пилил, не брезговал и любой подённой работой. Чтобы просуществовать, любую работу выполнял и сам Васильев. Вот тебе и “далёк от пролетариата”! Но в искусстве важнее всего талант, а именно это у них всегда было в дефиците, у “пролетариев”. Хотя такие “пролетарии” сидели на верхних ступенях иерархии советских писателей, занимали все “кормные” места поближе к Кремлю и командовали, указуя, как следует писать по-советски. Многие из них потом гневно требовали от властей и от Горького отгородить их от прожигателя жизни, беляка, кулака и фашиста. Доносов на него всегда было с избытком. А он в это время, живя без прописки, в невероятных условиях безденежья, в общежитиях с комнатами на 50 человек, при свете коптилки с упорством работает над “Принцем Фомой”, “Соляным бунтом”, “Христолюбовскими ситцами”, пишет на ходу, на подоконниках, на краешке стола.
Когда знакомишься с биографией Павла Васильева, только диву даёшься, как же он сразу пришёлся не ко двору всей этой идейной братии! В 1928 году, когда он впервые попал в Москву, его выгнали с рабфака искусств “за непролетарское происхождение” (отец уже был директором школы в Омске, то есть интеллигентом). В действительности — за излишнее любопытство к подробностям расстрела царской семьи. В 1932 году вместе с другими поэтами-сибиряками привлекался за высказывания о вожде, “кавказском ишаке”, который настоящим “вождём” еще не стал. И вроде бы ничего открыто антисоветского в стихах Васильева нет. А машина ненависти и зависти работает вовсю. Не “наш” человек! Доносы, разносы в печати, исключение из Союза писателей, отказы в публикации стихов. Были, правда, и другие примеры: какое-то время его поддерживал редактор “Нового мира” И. Гронский, с сочувствием относились А. Луначарский, Н. Бухарин, В. Куйбышев, В. Молотов, слышавшие его стихи на квартире у Гронского. Большинству “партийцев в литературе” такого не написать! Васильев же всё не понимал, что надо быть скромнее, не раздражать завистников своими стихами.
И они своего добились. “Органам” оставалось лишь оформить казнь, имея огромный запас из десятков доносов и кляуз. Таковы были специфические условия 1937 года, когда “подпольные организации” и “заговоры” высасывались НКВД из пальца.
После расстрела П. Васильева в июле 1937 года пострадала вся его семья. Отца забрали в 1939 году, отбывал он свой срок в юргинских лагерях. В 1942 году его судили за что-то повторно и примерно через год расстреляли в Новосибирске. Младшего брата Виктора с фронта отправили в лагерь на 10 лет. Мать, Глафира Матвеевна, была вынуждена выехать из Омска к другому сыну, Льву, в деревню, где он в то время учительствовал, а потом ушёл на фронт и погиб. Вскоре и она умерла. Жена Елена Вялова-Васильева долгое время сидела в Акмолинском лагере “АЛЖИР” — лагере жен изменников Родины. В 1956 г. их всех реабилитировали.
Откуда и как “начинался” Васильев, уроженец глухого Павлодара? Надо сразу сказать, судьба с раннего детства его не слишком баловала. Семья Васильевых не бедствовала, но жила довольно скромно. По крайней мере, книги Павел брал в основном у соседей. Он был одарённым ребёнком, заводилой и фантазёром. Но порядки в семье были жёсткими. Отец и за малую провинность воспитывал его ремнем, придумывал другие наказания, по свидетельству И. Пшеницыной. Притом, что мальчик неплохо учился по всем предметам, кроме математики, много читал и многое воспринял от учителей и знакомых отца. Учитель литературы Д. Котенко, учитель рисования, художник, высланный из Москвы, знавший, как утверждают, Репина, — В. Батурин, дали ему не рядовое представление о мире. Живая природа воспринималась через деда Корнилу; рыбалки с ночёвкой у костра, дальние походы в пойму Иртыша за ягодой. Примечательна поездка 14-летнего Паши Васильева на пароходе по Иртышу до Зайсана. В поездке он вёл дневник, в который записывал впечатления, перемежающиеся с его ещё незрелыми стихами. (Дневник сохранился у И. Пшеницыной). Это и развивало, и закаляло характер поэта, давало материал для будущих стихов.
В 16 лет с направлением Семипалатинского УНО он уехал во Владивосток, где хотел то ли учиться, то ли отправиться в романтическое плаванье в Японию и на тропические острова. Но, обнаружив свой поэтический дар, с благословения Рюрика Ивнева отправился в Москву. Однако оказался в Новосибирске! Там он жил трудной и голодной жизнью на скудные заработки. Ютился то в общежитии работников просвещения, то у знакомых. Даже, говорят, приходилось ночевать в каких-то склепах на заброшенном кладбище!
Я всегда поражался, как же мало новосибирцы и омичи в настоящее время знают о Павле Васильеве! А ведь тут печатались его вещи в 1927-1928 годах, когда редактором “Сибирских огней” был писатель В. Зазубрин, а ответственным секретарём Анучина. С командировкой от какой-то омской организации он с другом Н. Титовым объездил весь край от Алтая до Ледовитого океана, Восточную и Западную Сибирь, Дальний Восток, отовсюду присылая материалы в местные газеты и журналы. Был рыбаком на сейнере, рабочим-геологом, рулевым на катере, старателем на золотых приисках, культработником на Сучанских угольных копях, каюром на собачьих упряжках. Этот богатый материал был впоследствии использован в его произведениях, наряду с детскими и юношескими воспоминаниями о Павлодаре (“…мой Павлодар, мой город ястребиный”), о родном доме (“…не мать родит нас, — дом родит; трещит в крестцах и горестно рожденье…”), об Иртыше (“…Князь рыб и птиц, беглец зеленоводый…”).
А в Павлодаре уже к 1986 году пришли к мысли, что нужно открывать музей Павла Васильева. В местной печати выступали поэты, журналисты и даже чиновники с предложениями по открытию литературных музеев. Сначала был открыт литмузей им. Бухар-жирау, где выставили стенды Торайгырова, Вс. Иванова, Васильева и других писателей-земляков. В сентябре 1987 г. на домик Павла Васильева и на школу, где он учился, установили памятные доски. Доску на домик устанавливали при большом стечении народа. В качестве почётных гостей присутствовали Виктор Васильев из Омска — брат поэта, Ираида Пшеницына из Алма-Аты. Затем домик был взят под государственную охрану. Далее по инициативе Юрия Мостового, Лидии Грезиной, Лидии Бунеевой в феврале 1990 г. было принято решение Павлодарским облисполкомом об отселении семьи Алексеевых из указанного дома, и через год литобъединение им. Павла Васильева впервые собралось в открытом Доме-музее, где оно собирается и поныне.
Но обветшавший дом нуждался в ремонте; работа по его организации легла на заведующую музеем Лидию Григорьевну Бунееву. К зиме 1994 г. реставрация закончилась и с 1 декабря 1994 г. восстановленный музей получил статус самостоятельного учреждения. Это единственный в СНГ музей Павла Васильева. Во дворе установлен бюст поэта.
Надо отдать должное сотрудникам музея, он и сейчас работает как хороший часовой механизм. При мне милые девушки-экскурсоводы беседовали со школьниками о жизни и творчестве Павла Васильева. Нынешняя заведующая музеем Любовь Кашина обсуждала с художником оформление выставки и подготовку Васильевского юбилея. Пополняются экспозиции музея, его архив и библиотека, для чего Кашина лично ездит по городам, где жил или бывал П. Васильев, встречается с его родственниками, друзьями. Известный писатель и журналист Сергей Шевченко в последние годы своей жизни тоже работал в этом музее и выпустил книгу о Павле Васильеве “Будет вам помилование, люди…”. Работали здесь поэты С. Музалевский и А. Павлов, сейчас — поэтесса Т. Окольничья, музыкант А. Амосов, положивший ряд стихов П. Васильева на музыку.
И вот Павлу Васильеву уже сто лет! Васильевские чтения в декабре вновь соберут гостей из разных стран и городов (поэтов, литераторов, ученых), чтобы сохранить память о замечательном поэте, чтобы его стихи знали и читали по всему миру.