Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 11, 2009
Многие материалы, использованные мной в этой работе, были опубликованы в различных газетах, в основном, в 2008-м году. Поводом же к тому, чтобы свести их воедино и дополнить некоторыми размышлениями и фактами, послужил звонок главы Войковского сельсовета Шипуновского района Виктора Сапожникова в июне 2009-го.
— Помогите! Молоко принимают уже по четыре рубля с полтиной! Нет смысла ни доить, ни вообще держать скотину…
Наивный человек! Он до сих пор думает, что журналист, газета могут чем-то помочь, как-то изменить ситуацию в этой кутерьме, которую язык не поворачивается назвать экономикой в агропромышленном секторе. Все стало нынче другое — экономика и журналистика в том числе.
Похоже, цена на молоко — это камень преткновения на долгие лета. Знаю нескольких закупщиков, живут — не деревенским чета, да и городские далеко не все так могут. И что, они просто так откажутся от красивой своей жизни? Простая арифметика, говорящая о разнице в цене на закупочное молоко и на пакет этого продукта в магазине, давно всем известна и повергает простого покупателя в недоумение. Кстати, кому адресовать вопрос, почему государственное решение о продаже молочных продуктов с пометкой “натуральный продукт” воплощается в жизнь с таким трудом? В магазине, куда я хожу за покупками, нет такого товара. Замечу, это — самый центр города. Возникает и другой вопрос: а он вообще-то существует, этот самый “натуральный продукт”? То есть из-под коровы — разумеется — да, а после переработчиков? Сосед, семидесятипятилетний пенсионер, раз в два дня ездит за молоком в Пономаревку, а это добрый час пути. Благо, проезд у ветерана льготный. Он ни за что не станет пить магазинное молоко.
Коль уж речь зашла об одном из самых необходимых продуктов питания, обратимся непосредственно к его производителям.
ПОХОЖЕ — ДА НЕ ТО ЖЕ
Поселок Кировский Топчихинского района… А дальше рука так и тянется вывести — центральная усадьба совхоза “Раздольный”. Между прочим — неспроста. Практически все здесь осталось по-прежнему: центральная усадьба, два отделения — Топольное, Садовое, третье, Крутой Лог, не в счет, там сейчас живут несколько семей. Основное производство — молочное животноводство — как было, так и сохранилось, сейчас в хозяйстве три тысячи голов крупного рогатого скота, тысяча сто — дойное стадо. А вот со свиноводческой фермой распрощались, до семи миллионов ежегодных убытков приносить стала. Об этом мы сегодня еще вспомним. Директор прежний — Валерий Андреевич Янцен — еще в кои-то веки утвержденный на бюро краевого комитета КПСС. А вот название хозяйства изменилось, вместо совхоза открытое акционерное общество “Раздольное”.
Героиня наших заметок, одна из лучших доярок края по итогам прошлого года Ольга Бордакова, на вопрос о ее жилье отвечает: квартиру дал совхоз. Уж она-то, двадцати шести лет от роду, выросла в новое время, под новыми флагами и названиями, ан нет — совхоз! Скорее всего — привычка от родителей, от пожилых односельчан. И тут противоречие: слово старое, а день-то нынешний. В прежние времена, если мама с папой живы-здоровы, здесь же, по соседству, муж со всегда нужной мужской профессией — шофер, сама — передовик из передовиков, — скорее всего, смогли бы осилить собственный домик. Сейчас это — мечта из несбыточных: купить — неподъемно дорого, построить — еще дороже. Зато теперь есть машина, которую самим бы тоже ни за что не купить. Новенькую “Ладу-семерку” подарили Ольге осенью минувшего года за среднегодовые надои от коровы свыше семи тысяч литров молока. На торжественное вручение ездила в Барнаул, и там настырные телевизионщики все пытались усадить ее за руль.
— Да нет же прав у меня! — с трудом отбилась от них.
Интересно, кто скорее получит права — владелица автомобиля или ее сын, четвероклассник Николай? Второе более вероятно, уж слишком мама занята. Любимые блюда — борщ и вареники — может готовить только по выходным, в остальные дни перерыв между дойками полтора часа, не успеешь. А вечером — ужинать и спать, невыспавшаяся не работник. Нынешний новый год встретила в девять вечера — с утра надо было на работу.
Про высокие мечты и поэзию труда на ферме доярки говорили в те самые времена, когда “Раздольное” называлось совхозом. Однако, как бы там ни было, Ольге ее работа нравится. А на вопрос о детской мечте, — не дояркой же она замышляла быть в школьные годы, — отвечает так:
— А я вообще не мечтала о какой-либо профессии. У нас простая трудовая семья, мама и папа были рабочими, вряд ли смогли бы меня выучить. Рано родила, работать пошла с восемнадцати лет, сначала пояркой, потом дояркой…
В семье родителей Ольги еще сестра и два брата. Младший учится в восьмом классе местной школы, старшие уехали в Барнаул.
— Молодежь тянется в город, там возможностей заработать больше. Из моих одноклассников почти никого не осталось. Неизвестно, что дальше будет, но пока ребятишки в школе есть, хотя в годы моей учебы было всех классов по два и в каждом по двадцать человек, сейчас у сына Николая в классе всего девять учеников.
Какой-то невеселый у нас разговор получается. Праздники выпадают редко, гости — тоже, друзей особенно близких нет. Планы на будущее? Никогда, по словам Ольги, она их не строит. Утром встала — вот и день начался. Оживляется, когда речь заходит о работе.
— Это же не только мои заслуги, все зависит и от ветврача, и от осеменатора, от главного зоотехника, он у нас очень грамотный специалист, заслуженный зоотехник России Василий Исаакович Подболотный. Я, как все доярки, раздаю фураж, знаю, какая сколько мне дает, какая в запуске, ей надо чуть-чуть, чтобы не разъелась, а то плохо будет телиться… Они же чувствуют все. Если я с кем-то поругалась, пришла на нервах, она беспокоится. Надо к ней подходить без своих проблем, оставлять их за порогом.
Говорим о мультиках, которые она до сих пор любит, только не те, что смотрит нынче сын, а наши, отечественные — “Ну, погоди!” и “Простоквашино”. А от нынешних, по мнению Ольги, дети какие-то дерганые. О погоде, которая влияет на все — от количества и качества кормов, а, следовательно, продуктивности животных до приема телевизионных программ. О сертификате на отдых в Белокуриху, который достался ей в награду за производственные успехи. Собирается ехать не раньше будущей зимы, потому что нынче никак не управиться с делами по дому. А там лето, огород… К слову. В соседнем хозяйстве доярки, получившие такие же сертификаты, уже, было, чемоданы в дорогу собрали, да никто не объяснил, как эти бумаги обратить в путевки. Так у нас бывает: наградить — наградили, а дать пояснения забыли.
А вот и неправду сказала — что не строит никаких планов.
— Уже думаю, как накопить денег на дальнейшую учебу сына. Я сама не получила образование, так хочу, чтобы мой ребенок учился. Бывает, придет — не хочу делать уроки! А я ему: учись, сынок, а то пойдешь на ферму коровам хвосты крутить!.. Я уж не говорю об институте, но настоящую мужскую специальность получишь.
А теперь посмотрим на жизнь в “Раздольном”, на производство и быт его жителей глазами руководителя хозяйства Валерия Янцена. Он без лирических отступлений берет в руки бумаги с цифрами.
— В марте прошлого года мы сдали 461 тонну и получили за каждый литр 13 рублей 38 копеек, то есть чуть больше 6 миллионов 180 тысяч рублей. Нынче на нас свалилась засуха, какой не помню, едва половину от необходимого количества кормов заготовили. Шесть КамАЗов ежедневно возят из Павловского района сенаж, закупаем, два-три КамАЗа с отрубями из Алейска, солому стаскиваем — где только отыщем. В общем, спасаемся — как можем. И притом все-таки доим по 14,5 литров от коровы ежедневно. Нынче отвезли чуть меньше прошлогоднего — 407 тонн, зачетная цена — 9 рублей за литр. Мы получили 3 миллиона 954 тысячи. Два с лишним миллиона — долой.
Понятно, что с такой ценовой политикой трудно планировать хозяйственную деятельность. В “Раздольном” наперед расписаны расчеты по кредитам, с поставщиками ГСМ, запасных частей, за электроэнергию. Многое из этого за тот же год возросло в цене. Сегодня отчасти спасают опыт руководства, связи, простая крестьянская хитрость. Сдают молоко двум основным заказчикам. Один начал занижать цену — хорошо, мы к тебе не повезем, другой клиент дает больше. А поставка немалая — 15 тонн ежедневно! Так и выравнивают цену.
Другое помогает — “Раздольное” входит в холдинг “Алейскзернопродукт”, за счет чего в достатке получает концентрированные корма, удобрения, уголь, семена. Нельзя сбрасывать со счетов слаженную работу животноводов. Если на прошлогодний слет доярок-пятитысячниц от хозяйства ездили в Барнаул шестеь, то нынче — четырнадцать передовиков производства.
— Я раньше всегда знал: надо надоить, сдать, до февраля вывезти горючее, иначе меня на бюро райкома потянут. Даже в лихие 90-е больше было определенности: нельзя работать перечислением — тащи деньги в мешках, бездействуют суды — ищи неофициальных разводящих. Какие-никакие — правила игры. Не говорю, что раньше лучше было, но ясность присутствовала, и такой неуверенности в завтрашнем дне, как сегодня, не помню. Нынче говорят: нужно молоко! А мне кажется — не нужно! У меня зам по быту следит за торговлей. На прошлой неделе в магазине на рубль подняли цену на молоко, а нам — ни копейки! Самое дешевое молоко у нас в магазине — 25 рублей пакет, а мы сдаем в два с половиной раза дешевле с жирностью 4,2 процента!
2007 год “испортил” производителей молока. Высокая цена на молоко вселила в них надежду и подтолкнула к тратам, к кредитам — естественная тяга к развитию. История не нова, не так ли? Вспомните недавнюю трагедию со свининой, когда резко упали закупочные цены, и следом рухнуло свиноводство, многие хозяйства и единоличники попросту разорились. Сейчас с героическими усилиями восстанавливаем.
За несколько последних лет сделано в хозяйстве немало. Построены новые дворы, родильное отделение, холодный телятник, проведен молокопровод, установлены охладители “Де Лаваль”, увеличено поголовье скота. Приобретены жатки “Макдон”, кормоуборочные комбайны и пресс-подборщик “Джон Дир”, четыре зерновых “Дона”, кормозаготовительный, белорусские комбайны “Полесье”… До сего дня директор планировал расширять производство и покупать новую технику, а нынче говорит: ничего не планирую, дай бог с текущим ремонтом управиться.
— Принято решение не субсидировать покупку импортной техники. Мы молодцы, да? Поддерживаем отечественного производителя. В прошлом году купил две канадские жатки “Макдон”, они скосили 720 гектаров, а восемь отечественных комбайнов — 1800! Хотел им на замену взять еще один “Макдон” — нет, теперь он стоит пять миллионов, и еще столько же надо будет отдать за кредит. Мне предлагается купить на этот объем работы 5-6 наших комбайнов, на что я должен потратить уже 15 миллионов. А сделают они меньше! И еще намаешься с ними… Второе — мне надо пять мужиков дополнительно, а где их взять? Некому в деревне работать! Представьте, появился старик Хоттабыч и говорит нашим людям: вот ночь думайте, а утром — кто пожелает — жильем в Барнауле будет обеспечен. Наутро “Раздольного” не было бы.
Нет, не паникер Валерий Янцен, он даже считает себя оптимистом. Но картина сегодняшней жизни в деревне — честно сказать, не распологает к оптимизму. Большинство сельчан живут от магазина — как в городе. И котлеты оттуда, и хлеб, и молоко. Коров в частном секторе все меньше. А если кто хрюшку или рогатину у себя на подворье вырастил — спешит сдать перекупщикам, чтобы деньжата получить. И в магазин — за котлетами…
В хозяйстве девять главных специалистов, у всех по двое детей. Ни один в селе не остался.
В прежние времена за год строили 20-30 квартир, сейчас — ни одной.
Скромны претензии к собственному будущему у передовой доярки Ольги Бордаковой. Нет блеска в глазах и у крупного хозяйственника, опытного руководителя Валерия Янцена. Что-то ждет их деревню завтра?
Можно посчитать историю с молоком и ценовую игру на просторах молочных рек частностью нынешней сельской жизни. Пусть так, хотя и не так. Но вот несколько общих замечаний.
Наверняка кому-то покажется, что, говоря о деревне и имея в виду судьбу России, ее завтрашний день, ее граждан, ее патриотов и ненавистников, мы сужаем тему. Что и в городе, где все-таки проживает большая часть населения страны, есть по-настоящему любящие ее, радеющие за нее. Это бесспорно. Однако ясно и другое: глубинные корни нашего городского человека там, в деревне, да и сам по себе город несравненно моложе ее. Такое уж сложилось своеобразие русской действительности, русской культуры — все наше связано живыми нитями с землей, с деревней. Но почему мы так безалаберны, невдумчивы, щедры до расточительности и вдобавок — безграмотны?
Теряя деревню, теряя “свою особенную физиономию”, мы начали и успешно продолжаем терять национальные традиции. Свое, родное забывается, замыливается, замалчивается с каким-то небывалым напором, отвечая требованиям какой-то варварской программы. Мы все это уже проходили, только, может, новое поколение администраторов этого не знает? В результате безумных административно-хозяйственных реформ множество деревень навеки исчезли с лица земли, перед тем получив статус неперспективных. В конечном счете вся деревня с ее пажитями и культурным слоем становится неперспективной.
Не выходит из головы пятиэтажный дом-призрак, стоящий посреди земли рязанской в брошенном поле. Сквозит он пустыми глазницами окон, а рядом никого. Чему памятник? Очередному укрупнению? Созданию городских условий жизни в деревне? Достопамятной “смычке” города и села? Все это мы проходили. Ничему не научились.
Но самое удивительное в другом: ведь мне сегодня очень зло ответят как раз те, за кого я вступаюсь — сельские жители — молодые, среднее поколение.
— Мы не хотим больше жить в навозе, не хотим, чтобы наши дети изо дня в день тащились в пять утра на дойку и не видели в своей жизни ничего, кроме коровьего вымени да резиновых калош. Чтобы они спивались от безделья, страшась заглянуть в завтрашний день.
И опять же — так, да не совсем так. То есть сельские жители, конечно же, правы, однако, к сожалению, не всегда получается решить проблемы молодых людей, оторвав их от отчего дома.
Я неспроста подобрал в герои этих заметок, в основном, успешных хозяйственников, фермеров. Уж им-то, казалось бы, о чем беспокоиться?
Предлагаю заглянуть в деревню, живущую, в основном, на доходы от подворья, в том числе на деньги за сданное молоко.
ДЕРЕВЕНСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Татьяна приехала погостить на родину своих предков. Она бывает здесь не так уж часто, потому как близкой родни почти не осталось. В апреле схоронили прабабушку Секлетинью. Незадолго до того был вечер, на котором проводили конкурс: кто назовет самое редкое имя в селе. Про бабулю никто не вспомнил, а уж у нее-то имя — куда реже. Зато дальней родни, какой, пожалуй, и названия не придумано, — половина села. Встречный народ, а это, в основном, женщины, то и дело спрашивает:
— А ты чья, Галинина или Валентинина?
Вишь, и сестер помнят, и что третья, Людмила, аж в самой Москве живет, и что бизюковские (это от фамилии Бизюков) красавицы все на подбор были. И следом начинают разбираться, с какого боку они с Татьяной родней друг другу приходятся.
Шипуновский район — один из самых больших в крае, а Татьянино село — пожалуй, самое дальнее. Совсем не обязательно быть ему по той причине захолустьем. Живут люди и под вулканами. Их сгонит лавой, спалит все добро дотла, а они опять там же пытаются жизнь наладить.
Хозяйствуют в селе по-разному. Кто-то работает в крестьянских хозяйствах, кто-то сидит дома. Все держат скотину. Если силенки еще есть, по нескольку коров, потому что деньги за сданное молоко — это самый “живой” доход. Полчища свиней разгуливают по улицам, не разбирая ни центра, ни окраин, что, конечно же, не красит село. Хотели кустовой волейбольный турнир провести — нельзя, площадку не успеешь подготовить — хрюшки изроют.
Свиней и коров держат Ирина с Владимиром, тоже родственники, у них-то и остановилась Татьяна. А вот из мяса видят только птицу, бычка и свиней по осени сдадут, чтобы получить деньги для дочерей, которые живут в городе, учатся, пытаются работать, да все как-то не очень удачно. В летней кухне мешки с мукой, полученной Владимиром в качестве натуроплаты, куда входит, помимо того, зерно, подсолнечное масло…
Пестрая жизнь в селе, разнится, как дома на его улицах — добротные постройки соседствуют с развалюхами. По словам сельчан, лучше всех дела идут у владельцев “комков”. Оно, может, и так, но ведь не поставишь в одном сравнительно небольшом населенном пункте 50 коммерческих киосков. Стало быть, надо зарабатывать как-то иначе. А то и в “комки” некому и нечего нести будет. Есть и такие — не работают ни на себя, ни на хозяина, не держат никакой живности, не сажают огород — а живут. Как — тайна сия велика есть.
Подоить, выгнать, засыпать, задать, сдать, сварить, накормить, отправить… Особые пояснения, очевидно, не нужны, здесь в одних глаголах утро неработающей Ирины. Вечером к перечисленному добавляется — помыть, постирать, охладить, полить, прополоть…
Летом село оживает, наезжают городские гости. Детское многоголосье на улицах, крики восторга на песчаном чарышском берегу, повеселевшие вечерние сходки в клубе…
Школьников в селе — полтора десятка. Боятся сельчане, что закроют школу за малочисленностью учеников, а с тем и совсем не станет здесь жизни, но районные власти твердо пообещали: нынче не закроют. Нина Ивановна Каунова приехала сюда после пединститута и проработала директором школы 32 года. Она тоже недавно встретила гостью, внучку Олесю.
— Я как приехала — мне село сразу не понравилось. И по сию пору не нравится. В Москве или еще где побываешь, возвращаешься — какое убожество! Поживешь, пообвыкнешься — ничего. Природа очень хорошая, красиво. Был совхоз, была работа, строили дома. Вот по этой улице Новой сколько я молодых учителей заселяла! А сейчас никто сюда не едет. У людей здесь нет стремления как-то жизнь свою изменить: привыкли в фуфайках ходить — и ходят. Несколько раз пыталась уехать, была возможность — а не могу, беда моя не пускает, держит — сил против нее нет. Вон она, за оградкой, под холмиком…
Кого что держит на месте… А фуфайка греет и работать не мешает. А в дубленке к корове не подойдешь.
Жара в те дни стояла над селом. В Барнауле дожди за дождями, здесь же ни одного с весны не упало. Худо для крестьянина. Без того дышать нечем, а тут еще Ирина печь затопила, опара подоспела, да и хлеб как раз подъели. Но когда хлебный дух поплыл по дому, и жара забылась, и все прочее отошло в сторону.
— А мне корочку! А мне!..
Кто кого выбирает — жизнь нас или мы ее — пойди отгадай эту непростую загадку. Жить надо, это знают все и всюду, а как это делать правильно — никто.
МЕСТНАЯ ВЛАСТЬ
Обычно сельский Совет называют по имени населенного пункта, на чьей территории он находится. Войковский сельсовет получил свое название от бывшего совхоза “Войковский”, самого крупного когда-то в округе. Местные жители чаще всего называют свое село Войково, но это неправильно. Знайте, на самом деле речь идет об Усть-Порозихе. Она, села Кособоково, Чупино и Воробьево и составляют территорию Войковского сельского Совета.
От колхоза до колхоза
С главой администрации Совета Виктором Сапожниковым говорим о том, что есть некий смысл в названии по имени хозяйства, ибо производство всегда первично. Есть производство, есть у людей работа — живет “социалка”, существует организованный досуг, в школах заполнены классы…
Начало работы Сапожникова главой совпало с резким падением производственного сектора. В Усть-Порозихе посеяли всего 350 гектаров из двух тысяч. Следом Кособоково стало валиться, обанкротились четыре крестьянских хозяйства. Что делать? Виктор Александрович видел выход в объединении, но что толку объединять нищих? Они уже показали свое “умение”. К тому времени один из немногих, кто крепко держался на ногах, был тезка Сапожникова, тоже Виктор Александрович — Кривошляпов. И тут мысли главы сельсовета нашли реальное воплощение в жизни. Ходоки без чьих-либо подсказок пошли проситься под крыло Кривошляпова. Сейчас его хозяйство базовое, земли больше 9 тысяч гектаров, за сотню перевалило число работающих. Однако здесь надо отметить, что руководитель сам не рад такому стремительному росту объемов:
— Мне и три тысячи гектаров — за глаза, на них бы управиться.
— Управишься, — Сапожников ему, — а потом заскучаешь. Надо будет кредит брать на серьезную технику, а тебе в банке скажут: земли у тебя маловато. И другое. На твоих глазах кто-то появится, заберет все это, каково тебе будет? А этот “кто-то” с чем придет? Мне, как главе, страшно. Тебя все знают, ты порядочный, по-собачьи с людьми не поступаешь.
Вот так и сколотился новый колхоз вокруг ярого противника колхозов Кривошляпова. Только Воробьево осталось в стороне. Там два крестьянских хозяйства покуда живы. Правда, поговаривают, одно уже пошатывается. А мысль объединить всех своих под сильным руководителем не уходит из головы Сапожникова.
Самое-то, пожалуй, интересное в этой истории, что одними из первых к Кривошляпову пришли крестьяне из Самсонова, там совсем другой сельсовет, “чужая” территория.
— Вот ведь не вырастили своего хозяина, — горячится Сапожников, — я бы, как глава, истерзал себя: как так, кто-то со стороны забрал землю! А там все спокойно! По справедливости бы так: вы своего не нашли — отдайте землю в Войковский сельсовет, это будет логично. А то мы работаем, а налоги с земли, — ее, кстати, у них больше, — получать будут они!
Понимание важности производства позволяет Сапожникову находить взаимопонимание у руководителей хозяйств. Главное — все тот же Кривошляпов всегда поддерживает. В районе двоих Викторов Александровичей не разделяют, так и говорят: они там на пару дела творят.
Красиво, да не мило
Если говорить о селах, входящих в состав Войковского Совета, покрепче других будут Кособоково и Усть-Порозиха. Воробьево — самое дальнее, убывает помаленьку, школу отстояли, но она, похоже, перейдет из разряда общих в начальную. Чупино — уже почти что и не село. На 8 дворов 14 жителей, и ни одного работающего, ни одного школьника. А красота кругом! К Кособоково Чарыш подходит крутым изгибом и поблескивает водным зеркалом из-под крутого берега. На берегу Чарыша стоит и Воробьево. А за рекой открываются луговые дали, переходящие постепенно в холмы, в предгорье. Усть-Порозихе достался бор, который местное лесничество заботливо приращивает ежегодными посадками. Рассказывают, в самые “свирепые” годы перестройки здесь, не переставая, сажали сосны. А еще на краю села большое озеро…
Знакомство с Виктором Сапожниковым напомнило мне притчу о двух лягушках, попавших в кринки со сливками. Одна, поняв тщетность попыток выбраться наружу, затихла да с тем и померла. А другая без устали молотила лапками и, в конце концов, взбила под собой масло. Оттолкнулась от него и выскочила на свободу. Сапожникову говорят: гибнет село, да он и сам это видит. Но не может и не хочет смотреть на это спокойно. Организовал грандиозный праздник — 260-летие Чупино, с приглашением гостей из района и из края, с экскурсом в историю и большим концертом.
— Танцы у постели смертельно больного?
— Да хоть как понимайте. А вдруг! А если!.. Мой долг — живого перед живым, похоронщики без меня найдутся.
Давайте хоть маленько умоемся!
Про Воробьево заговорили — там будет такой же праздник на следующий год, тоже 260 лет исполнится. Как бы там ни было, а кое-какие изменения и здесь происходят.
— Клуб открыли при помощи руководителей крестьянских хозяйств. Я пообещал, что новогоднюю елку в новом клубе проведем. Провели. А то — старый списали, закрыли и умыли руки, мотивировка одна: нет молодежи. Меня это из себя выводит. А остальное население? Кто вам сказал, что клуб только для молодежи? Клуб занимается культурно-просветительской работой среди всего населения. На день молодежи турнир футбольный провели, воробьевцы команду выставили — нашелся народ. Мы уже в третий раз подобные турниры проводим, и всегда в Воробьево есть команда. Вы просто вокруг себя ничего не видите, в этом все дело!
12 июня в Воробьево отмечали День независимости и праздник русской березки. Так здесь заведено — большие праздники отмечать всей территорией по очереди в каждом из сел. А в подготовке задействованы до ста человек. У Сапожникова тетрадка специальная, там за каждым расписано, кому и что делать.
— Моя задача — чтобы работала общественность. Люди говорят: ты получаешь деньги — вот ты и работай. Так я их за то и получаю, чтобы другие работали на общественных началах. Была бы возможность — оклады пораздавал — и нет вопросов. В чем и есть искусство руководителя — ты должен активом обрасти. Это сложно, согласен, но если хоть чуть начинает получаться, люди на любом мероприятии превращаются из наблюдателей в участников. А как только стал участником, ему все начинает нравиться, на обсуждение уже времени нет.
С открытием клуба в Воробьево стали в нем проводить регулярные сходы, появилась самодеятельность. Заиграли, запели. А что же, ведь помнят еще местные жители, как женский вокальный ансамбль из Воробьево в Москву ездил… Заведующей клубом Сапожников “выбил” целевое направление на учебу в колледж культуры.
— Сейчас там актив начинает появляться — завклубом, староста неплохая, Совет ветеранов формируем. В Кособоково уже восстановили Совет ветеранов, там женсовет работает, совет клуба.
Смотрю на него — честное слово, человек из прошлого. Какие советы, какие активы, какая общественность! Все давно уже разбрелись и расселись по своим углам, уйдя в беспросветный быт. А он не согласен, он не собирается мириться с таким устройством жизни.
— Поставил задачу — прекратить в Воробьево роспуск свиней по селу. Собрались возле клуба уборку сделать, площадку задернить — а куда там, свиньи сразу же на свежий дерн прибегут. Само население не хочет жить хорошо, их устраивает беспорядок. А кто-то виноват! Постоянно ругаюсь с ними: делайте свинарники! Отговорка — кормить нечем. Да в Шипуново, в райцентре, по сто голов держат, там не погуляешь по улице! Проводили сход. На следующий год юбилей, большой праздник, ну, давайте хоть маленько умоемся!
Неграмотные главы и образованный телевизор
Первые помощники у главы по селам — старосты. И тут головная боль, как растянуть хилый бюджет. Одна ставка на двоих — в Воробьево и Кособоково, по тысяче с небольшим на брата. В Кособоково старосте — она же завклубом — чуть больше выходит. Если учесть, что в Воробьево, кроме старосты и завклубом, есть еще библиотекарь, получается женский взвод под командованием Сапожникова. Впрочем, как известно, с кадрами у нас проблемы повсеместно.
— Нас иногда критикуют: главы неграмотные. Возьмите грамотных — вы, господа из власти, из судов вылазить не будете. Цари на свою голову выучили декабристов да народников…
Приглядываюсь внимательно: шутит? Взгляд лукавый, с усмешечкой. Шутит.
— У меня дороги в рытвинах, люди идут с утра до вечера, мне их проблемы надо решать. А опираться на букву закона — только и говорить: это не мое, это мне не положено… Люди на меня надеются, они меня выбирали.
Мы познакомились возле здания администрации, удачно встроенного в опушку леса. Чистота и вокруг здания, и внутри многое говорит о хозяине. Я увидел еще из машины, как Сапожников отобрал литовку у бомжеватого вида мужичка и показывал тому, как надо косить. Наверно, из приезжих, не может же в деревне взрослый мужик не уметь косить! Хотя нынче и этим не удивишь. Как бы там ни было, еще один бедолага получил работу около главы. У них как раз шел разговор об оформлении документов.
А наша беседа потом уже подошла к местным бедам и победам, начали с другого.
— Посмотришь телевизор, — разводит руками Сапожников, — такие умные мужики выступают, такие мудрые решения, столько заботы — а дел-то особых нет. Давайте честно ответим: мы что, хотим мегаполисы создать? В город все поедем? Он готов нас принять? До каких пор можно на одни и те же грабли наступать! В 60-70-е сколько деревень побросали, сколько шишек набили — все не наука… Я бы этих умных и мудрых почаще вывозил на экскурсию в Чупино. Или рядом с Кривошляповым на денек определил. Посмотрите, как он борется сам с собой: умом не хочет брать к себе разоренный народец, а сердцем не может их оставить, свои!
Со своими собственными задачами наперед Виктор Александрович особо не мудрит: мне необходимо всех тут расшевелить. Хватит сидеть у телевизоров да самогонку каждый день пить!
ВЫ, БРАТЦЫ, ТУТ ЛИШНИЕ!
Радетелей у деревни — хоть отбавляй. И чего ей, непонятливой, хорошо не живется? Смотришь, тут и там новую технику покупают, да какую! Новые животноводческие комплексы возводят — да с каким оборудованием! А вот все тот же глава крестьянского хозяйства Виктор Кривошляпов заявляет: деревня живет все хуже и хуже. Можно, конечно, отмахнуться от пессимиста из Шипуновского района и обратить свой взор на оптимистов. Но не дает покоя еще один жесткий приговор деревне другого фермера, удачливого, современного, владеющего техникой — как дай Бог кому другому. Владимир Устинов из Косихинского района считает, что лишь 6-7 процентов сегодняшнего населения деревни в перспективе будет выполнять нынешний объем сельхозработ. Он связывает это, прежде всего, с дальнейшей интенсификацией производства. Но и не только.
— Пока что деревня не готова оказывать нам необходимые услуги, — утверждает он, — все это делает город — перерабатывает нашу продукцию, назначает цену за нее, обувает, одевает, снабжает топливом и стройматериалами. У нас сейчас нет токарей, слесарей, электриков, комбайнеров. В деревне нравственный порог стал заметно ниже, интеллектуальный — соответственно, тоже.
Этот разговор состоялся два года назад. Тогда у Устинова в хозяйстве шла стройка, и работали на ней десять приезжих. А в деревне Контошино, за забором — 170 безработных. Сказать, почему не они у фермера в работе, или сами догадаетесь? Владимир Игоревич бескомпромиссен: мне балласт не нужен!
Впрочем, мы еще вернемся к разговору с Устиновым, пока речь не о нем.
Виктор Кривошляпов зарегистрировал свое крестьянское хозяйство 18 марта 1992 года и до сих пор, пройдя через мыслимые и немыслимые испытания современного российского фермера, глубоко убежден: колхозы — абсолютно бесперспективная форма ведения хозяйства. По его мнению, оптимальное количество работающих под одним руководителем — 15, от силы 20 человек, здесь не спрячешься за другого, не пофилонишь. Сейчас у него в хозяйстве три отделения — Кособоковское, Войковское и Самсоновское, причем, как уже было сказано, последнее относится к территории другого сельсовета, и только в нем трудится около 80 человек. Всего же в крестьянском хозяйстве — более 130 работников. Земли — 9 с лишним тысяч гектаров, крупного рогатого скота — почти тысяча голов, коневодство, вновь возрождаемое овцеводство…
Ничего не понимаю, — скажет внимательный читатель, — это ли не колхоз?!
Вот о том-то и наш разговор сегодня. И еще о том — почему Кривошляпов не во всем согласен с Устиновым.
За что наказали лучших?
Сразу отметим, Кривошляпов никого к себе не звал, все просились сами, причем, было, чуть не ночью присылали ходоков. Это что касается Войково и Самсосново. А в его родном Кособоково дело обстояло так. Прекратило существование крестьянское хозяйство Батюка, земля перешла к Кривошляпову вместе с частью рабочих. Затем рухнули СПК “Нива” и крестьянское хозяйство Ковальченко, следом — СПК “Ключи”… Техника не отремонтирована, нет ни ГСМ, ни семян, земля абсолютно не подготовлена к севу.
— Скажу честно, взял всех с большой неохотой и вложил огромные средства, чтобы ввести их в хозяйство, в производственный цикл. В том, что мы объединились, большая заслуга главы сельсовета Виктора Александровича Сапожникова.
Мы уже знаем, что два Виктора Александровича не без труда, но нашли общий язык. Может, им яснее других непреложное правило: нет производства — нет ничего прочего, сама жизнь может остановиться. Кусок дороги до Кособоково, два километра от трассы, точно дорога в ад, — почему-то не взял на баланс Автодор. А в местном Совете денег нет. Вот и гадай.
— Сделаем, — заверяет Кривошляпов.
Поняли руководители друг друга — и хорошо. Но есть другие, те двадцать изначальных кривошляповских работников, которым жить в “непрошенном” коллективе стало трудней. Нагрузки увеличились, потому что надо доделывать, а то и делать за кого-то, порядка в некоторых подразделениях стало меньше, и зарплата упала, потому как один с сошкой — семеро с ложкой. Разговаривали, убеждали и — опять таки — находили понимание…
— Я зубами скриплю, но даю работу этим дополнительным двум десяткам человек. Пусть они хоть что-то заработают. Да, они разгильдяи, да, больше месяца не могут продержаться, не сорваться, но у них по трое сопливых ребятишек! Но они для себя получат хоть сено, зерноотходы — все в семью! Бизнес нам говорит: есть у вас 131-й закон, вот вам налоги, занимайтесь дорогами, похоронами… Но на данном этапе денег нет, особенно в малых селах. Люди-то, в основном, живут возле какого-то хозяйства. Дровишек привезти, уголька, соломы…
Хитрый директор и сытые буренки
А вот не такая уж далекая история — но весьма подзабытая. Те, кто подался в фермеры по первому зову младореформаторов, не как-нибудь, добрым словом вспоминают Егора Гайдара. Потому что деньги в то время фермерам выделяли немалые. Виктор Александрович ушел в фермеры с должности управляющего отделением, самого крупного, кстати — и по количеству земли, и по поголовью стада. По его словам, они сумели “затащить” в бывший совхоз “Войковский” более ста единиц техники!
— По-моему, это был единственный совхоз в крае, где руководитель по-настоящему понял ситуацию. Был у нас Иван Александрович Кириллов — грамотный руководитель и немного авантюрист. Он понял, что каждого работника можно оформить как крестьянское хозяйство, на которое выделяется по 300 тысяч. Миллиарды могли получить — не успели.
Дальше история крестьянских хозяйств такова. Цена на молоко упала до копеек, начали вырезать скот, пошла чехарда с руководителями, стали к руководству приходить кто ни попадя. И поредели стада, и засиротела пашня… А жизнь никаких послаблений не отпускает крестьянину. И уж ученые-переученые стали, всякого навидались, а не каждый устоять смог. И по сей день продолжают падать хозяйства. Но об этом мы уже говорили выше.
Было бы нечестным обойти молчанием некоторые положительные сдвиги в новом кривошляповском “колхозе”. Начнем с животноводства. Сегодняшние надои в среднем составляют 14,7 литра молока на корову, кроме того, хозяйство забирает у населения ежедневно до 4 тонн. Кстати, в прошлом году за каждую сданную тонну молока выдавали 15 центнеров сена бесплатно. Наладили племенную работу, прекратили растащиловку, создали нормальную кормовую базу… Уже упоминалось о решении возродить овцеводство. Закупили в Угловском районе 73 овцематки, два барана-производителя. Кривошляпов намерен вернуть былую мощь в этой отрасли, когда в Кособоково стадо овец насчитывало более 6 с половиной тысяч голов.
Из посевов — основной упор на товарное зерно, тысяча гектаров занята подсолнечником, чуть больше — гречихой, полторы — овсом, помимо того сеют травы — как многолетки, так и однолетние… Используются в необходимом объеме гербициды, удобрения, чего большая часть пашни долгое время не видела.
Как говорит руководитель хозяйства, хвалиться особо нечем, но потихоньку движемся вперед. Это сказать легко — в один год купили два трактора “Ньюхоланд”, посевной комплекс “Сэлфорд” и самоходную жатку “Макдон”. А цифры за этими приобретениями таковы:19 миллионов — общая стоимость, 450 тысяч — ежемесячная выплата по кредиту. Эти деньги, как сами понимаете, с неба не упадут.
Мелеющий Чарыш и логика вне теории
Первое, что я увидел при въезде в Кособоково — машины со скарбом у одного из домов: кто-то переезжает.
— Хороший работник, — морщится Кривошляпов, — и ведь сам не хочет уезжать. А жена запилила: поехали к сестре в Ануйское — и все тут. Не устоял.
Горечь руководителя объясняется просто, и здесь тысячу раз прав Владимир Устинов. Не готовят сегодня для села ни специалистов, ни механизаторов. То есть специалистов университет, конечно, выпускает, да где они, ау! Сам Виктор Александрович закончил Рубцовский совхоз-техникум, управляющий Кособоковским отделением Сергей Викторович Вялых — строительный техникум, агроном без специального образования, управляющий Войковского отделения — тоже. Люди-то они старательные и грамотные в силу опыта — всем, кроме войковского Александра Кашникова, порядочно за сорок, но кто пойдет следом?
— Молодежь надо правдами и неправдами затаскивать сюда, не будет молодых — все наши усилия бесперспективны.
— Мы говорим о конкретных вещах, а какой конкретный смысл в ваших “правдой-неправдой”? Зарплаты нет, жилья нет, культурной жизни — тоже…
— Надо заманить, женить, чтобы прирос сюда корнями, чтобы невозможно было отсюда уехать.
— Блажен, кто верует… А мне вот видится это — как Чарыш, мелеет год от года, и ничего ты с этим не поделаешь.
— Можно, я покурю?..
Виктор Александрович закуривает и рассказывает, что обе его дочери в этом смысле не показатель — отрезанный ломоть, за мужьями потянутся. А вот у механика сын готов хоть сейчас из города уехать, не нравится там. Надо им условия создать, технику современную предоставить, супертехнику.
— Пока не даем, — говорит он, — но научим — дадим.
Получается какой-то ведьмин круг: старая техника — плохо, 1,5 миллиона на одни запчасти уходит, новая имеет такую производительность, что единицы механизаторов нужны для обслуживания ее даже на больших площадях, что уж говорить о фермерских 500-700, она там попросту нерентабельна! И тут логика Владимира Устинова незыблема. Ах, вся бы наша жизнь по ней протекала, по логике!
Муха между стекол и “любовь к родному пепелищу”
Сегодня на территории большого бизнеса земля становится одним из ходовых товаров. Говорят, в Шипуновском районе уже сейчас есть покупатель, готовый заплатить за 140 тысяч гектаров, а это три четверти всех районных угодий. Сегодня крестьянам здесь предлагают от 35 до 40 тысяч за пай. Соблазнительно — когда на селе простые работяги такие деньги видывали! Кривошляпов понимает, что деньги — всего лишь бумага, которой в иных местах развелось безумное количество.
— Земля как предмет бизнеса — это серьезная опасность. С иногородними деньгами — двойная. Понятно, куда сегодня деньги вкладывать, больше-то, по большому счету, и некуда, а где земли много? За Уралом. И цены подешевле, и качество зерна отменное, и Горный Алтай рядом… Грядет мировой кризис продовольствия, это тоже играет свою роль… А хорошо бы землю стараться отдавать своим. Приезжали москвичи, готовы поставить животноводческий комплекс на 6 тысяч голов. Все, говорят, будет, и зарплата у рабочих по 15-20 тысяч. Но… нужна земля. Оно понятно, а где гарантия, что землю купят и следом комплекс построят? Боюсь, кто-то не устоит, найдутся руководители, “сольют” свой совхоз миллионов за пять.
Кривошляпова всерьез беспокоят разговоры о крупном бизнесе, входящем в село, о грядущей реорганизации сильнейших хозяйств района.
— Для чего? — размышляет он. — Чтобы легче было продать? А что будет с деревнями, с людьми, населяющими их? Да, технологии в сельскохозяйственном производстве таковы, что можно приехать на поле издалека, за сутки его засеять и оставить наместника в палатке. Или просто сторожа. До уборочной. Люди за всем этим не подразумеваются, разве что — единицы.
Куда ни кинь — Устинов прав, да только Кроивошляпову от этой правды тошно делается.
— Я здесь родился и помирать здесь буду. Если из-под меня землю выбить, зачем мне техника, которую я приобрел? Но не ради же самой этой совершенной-пресовершенной техники и технологии я это делаю! Да, не могу пока достойную зарплату платить, но к осени будем серьезно пересматривать возможности оплаты. И не пропадем, я уверен! Никакой приезжий, для которого земля — это всего лишь товар, — не возьмет на себя социальную ответственность и нагрузку, чтобы деревня нормально жила.
— И где же выход? Деньгами сегодня меряется почти все.
— А у нас шкура толстая, выдержим. Рубиться будем. Вот прямо сейчас в банк собираюсь, буду просить кредит для закупа земли. Своим надо брать, своим!
По правилам нашего прагматического века можно и даже нужно вычесть из жизни лишнее — пустеющие деревни, не приносящие большого дохода производства, людей, не умеющих организовать себя, многое другое, не дающее выгоды. Но как, скажите, быть с излучиной Чарыша возле Кособоково, с открывающимися взгляду со взгорья над селом великими просторами почти до самых Алтайских гор, с бором, что темнеет неподалеку от села, с многочисленными озерами, разбросанными по округе?..
Его бы, Кривошляпова, сватом от местных красавиц засылать к сбежавшим женихам. Убежденность в правильном пути, уверенность в своих силах, страстная любовь к своей малой родине держатся у него на какой-то удивительной внутренней мощи. Силен мужик, за таким идти не страшно.
Живет в машине, за последние два десятка лет на отдых использовал 10 дней, во время которых вынужден был сопровождать жену в санаторий после тяжелейшей операции. И то пять из них пробегал по барнаульским инстанциям, решая производственные вопросы.
— В наших кабинетах чувствуешь себя мухой, попавшей между стекол: зудишь и зудишь, спасу нет. Это я — руководитель крупного хозяйства! А если какой мелкий фермер в приемную постучится? В первые годы вообще выгоняли из кабинетов: вы район развалили! А потом сами полрайона раскатали в ноль, без нас уже. Когда дошли до ручки — одумались… Честно сказать, настоящей помощи не вижу, в серьезных масштабах проблемы сельского хозяйства не решаются. Вот пошел бы сейчас на шинный завод, купил 15 колес — не на что. Нам даже поставщики запчастей говорят: дай вам Бог урожая, заживете вы — и мы заживем. И правда, колхозник сегодня кормит несколько отраслей — те же запчасти, ГСМ, переработка, торговля… Сядем в лужу — многие будут сидеть там же.
А вот это устиновская тема, однако, на другой лад. Получается, не то что селянина город всем снабжает, а еще и сам город подпитывается от села.
Правы и тот, и другой, не в том суть. Жизнь не хочет укладываться в пределы логики, как не укладывается туда любовь, романтика, поэзия. А что без этого все мы стоим? Прагматики и лирики не обязательно должны противостоять друг другу. А вы не слышали, знатоки мужских сердец, из женщин, разумеется, утверждают, будто плакать от нежности может только по-настоящему сильный мужчина.
Продолжение следует.