Британский дневник
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 8, 2008
Всё началось с того, что мой багаж улетел в Триполи.
По странному совпадению, в этот же день в богоспасаемую Ливию направился гусиный караван дипломатических авиалайнеров во главе с нашим ещё-тогда-президентом ВВП. Чего-то там они напоследок с Муамаром Каддафи порешили насчёт дружбы-фройндшафт…
Да и не было в той чёрной дорожной сумке ничего особенного, дюжина носков, пара рубашек, джинсы, майки-трусы, пуловер да полсотни журналов “Сибирские огни”. Но до острова великой либеральной идеи наше печатное слово не дошло.
Мы ж ведь честно хотели донести литературу русскую до страждущих читателей Объединённого Королевства, всучить им, можно сказать, живой продукт творчества, журнал с почти вековой историей, где, впрочем, печатаются и российские насельники острова бриттов — Равиль Бухараев и Лидия Григорьева; где ежегодно мы представляем парижско-богемскую Музу Александра Радашкевича, уникального поэта русского зарубежья, прибывшего параллельно с нами в Лондон; где, где(!) в последних (не долетевших) номерах “СО”, как раз ко времени, вышел роман Валерия Казакова “Тень гоблина”. Роман о совсем недавних событиях кремлёвской истории, об искушении властью (один из персонажей романа сего и обитает под пасмурным небом графства Суррэй), сам же В. Казаков прилетел со мной в Хитроу, и багаж его, надо сказать, в отличие от моего, долетел вполне благополучно, никто на него не посягал и ни в какие арабские страны-изгои тайные недруги журнала его не отправляли.
Вот ведь как.
* * *
Как же так могло произойти? Неужели тайные силы во главе с диссидентским олигархическим капиталом обладают такими всепроникающими возможностями, что контролируют и пресекают даже такие робкие попытки сибирского поэта и редактора донести слово правды о России до имперской столицы, до глобальной метрополии, три века подряд нёсшей бремя белой расы, иначе же — как расценивать то, что я стою здесь, в Хитроу с чёрным кожаным портфельчиком через плечо, на мне ветровка поверх костюма, любимая рубашка в бордовую полоску, сиреневый галстук, вельветовая кепка-бейсболка и… вот, в сущности, всё. Всё, с чем я ступаю на землю Мильтона и Шекспира, Ньютона и Байрона, Киплинга и Черчилля, да-да, сэра Уинстона, в конце-то концов! Половина событий мировой истории последних пяти веков связана с этим королевски роковым местом, с этим городом, который странным образом до сих пор остаётся центром притяжения самых богатых и самых влиятельных людей планеты. И что им тут, как моя мама говорит, мёдом намазано? Какого лешего они все сюда стремятся? Видимо, есть резон.
* * *
Первое, что поразило — пустые залы-ангары пятого терминала, за два месяца до этого, в результате клинического компьютерного сбоя, перемешавшего в кучу хлама более 50000 мест багажа, который так и не получили владельцы, увы, переставшие быть обладателями своих носильных и прочих вещей. Говорят, из всего этого руководители аэропорта устроили гигантское аутодафе, почище, чем нацистское — над книгами в 30-е годы прошлого века, горело барахло, демонстрируя тем самым как общество потребления будет гореть за свои страсти и привязанности. Убытки британцев (точнее, компании “Бритиш-Эйруэйз”) составили более чем 500 млн. фунтов, млрд. баксов, ё-моё!
Русская студентка из Питера вызвалась нам помочь. Британцы ещё мудры и тем, что воспитывают в своих вузах и колледжах множество иноземцев, которые по выходу-выпуску остаются лояльными стране, их образовавшей, вскормившей, научившей уму-разуму. Таковая дальновидность заслуживает самого пристального внимания, если не сказать — подражания. Прелестное создание бойко переводило суть наших претензий к авиаперевозчикам, по ходу выяснилось, что на этот раз претензии будут адресованы службам “Домодедово”. Жаль, подумал я, с наших ведь где сядешь, там и слезешь. Плакали мои 20 фунтов за 1 кг груза, так можно было бы за сумку взыскать тысяч 25 рубликов, оно нелишне…
Студентка всё повторяет у стойки багажного отделения, что сумки так и нет, беда, мол, русского писателя лишили нижнего белья и туалетных принадлежностей, а я смотрю на работника по ту сторону стойки, который внимательно выслушивает нашу добровольную помощницу. Поразительно. Я понимаю, что в России это было бы в принципе невозможно. Передо мной высокий, мосластый старик, очень живой, подвижный, что-то быстро листающий на мониторе, умело управляясь с клавиатурой и мышью. Он подтянут, бодр, я живо представил его на баскетбольной площадке или на лужайке для гольфа, да, при росте под метр девяносто сохранить такую подвижность, реакцию, работоспособность, а ведь возраст-то, возраст, его ж не скроешь, видно, что нашему британцу далеко за 70 лет — оно и есть самое поразительное.
Если судить по этому старику, первому, кто встретился нам на острове, аборигены живут совсем не плохо. Спокойно, размеренно, с большим запасом прочности, без особых стрессов. Видимо, и качество жизни, и диета, и медицинское обслуживание позволяют сохранить силы и энергию до пожилого возраста, а законодательство, что весьма не маловажно, разрешает работать этим жизнелюбивым людям до той поры, пока они сами того желают.
* * *
Таможню аэропорта я прошёл безболезненно, писатель, мол, и цель моего приезда — литературные встречи. О-кей! Шлёп-шлёп штемпель в паспорте и — будьте любезны гостить, согласно визе. А вот государственного чиновника Казакова мытарили у стойки минут тридцать, что да как, кто вы такой, зачем приехали, какими такими делами намерены заниматься на территории Объединённого Королевства Великобритания и Северная Ирландия? Ему и визу-то в Москве ограничили сроком не более четырёх суток, тогда как мне дали полугодовую. В итоге, раздражённый Казаков негодующе пробурчал: “Зачем, зачем приехал, да, делать мне нечего, на баб британских посмотреть, по борделям походить!”. Всё та же студентка, глядя чуть в сторону, бегло прощебетала: “Я не буду это переводить, они тут юмора не понимают, вас не пустят. Пожалуйста, успокойтесь”. С некой энной попытки стражи границы поверили в благонамеренность и сугубо литературные цели Валерия Казакова, хотя ужастики про полоний, про охотников за черепами бывших гэбистов, видимо, не давали покоя их бдительному сознанию.
Наконец-то мы сели в машину и поехали в гостиницу “Цезарь”, расположенную на границе Гайд-парка на улице Квин-Гарден. Нас встречал элегантный молодой мужчина Виталий, уже более 9 лет проживающий в Англии, уже укоренившийся и приобретший европейский лоск и неторопливые манеры джентльмена. По дороге он рассказывал нам о Лондоне, превосходящем Москву по площади более чем в полтора раза, о том, что вся застройка этого города двух-трёхэтажная по преимуществу и, как мы убедились, эта традиция сохраняется, о том, как организовано движение транспорта в городе, близком по населению к Москве, о строгостях по отношению к водителям авто. В последнем случае действует двенадцатибалльная система — максимально возможное число нарушений в течение года. Причём за серьёзное нарушение тебе начисляют три или даже четыре балла. Если, не дай Бог, перебрал нарушений, тебя лишают права вождения, а восстановить сие очень не просто, стоит и времени, и денег.
Пробок в Лондоне мы не заметили. И это после Москвы изумляет. Здесь с такой тщательностью просчитаны потоки машин, так грамотно организовано движение, так велика нагрузка на общественный транспорт, что даже в самом центре нет ощущения толпы, массы, давки и тесноты. Понятное дело, на это очень влияет достаточно высокая плата за въезд автомобиля в центральную часть города: 8 фунтов, т.е. 400 рублей, деньги не малые. Скажем, стоимость одной поездки на метро примерно вдвое дешевле, а если взять проездной на месяц — вчетверо. Для нас и эти цены — запредельны, 200 рублей за спуск в метро как-то не укладывается в сознании. Но при среднем заработке в 100 тыс. рублей, может, оно и ничего.
* * *
Номер гостиницы в три звезды оказался крохотным, но мне уже было с чем сравнить, да, место для ночлега в примерно 7 квадратных метров с тумбочкой, телевизором, телефоном и шкафом, плюс туалет с раковиной и душевая. По сути — благоустроенная лежанка за 120 фунтов в сутки, с завтраком. Не бог весть что, но в Париже, помнится, было куда теснее: кровать, место под чемодан и пятачок, где можно было втроём разместиться лишь стоя. Но кто ж пьёт стоя, поэтому французскую гостиницу я воспринял как оскорбление, ведь для того, чтобы вечером посидеть в кафе денег у нас не всегда хватало, а бутылка приличного столового “Бордо” стоит 2-3 евро. Приходилось проявлять русскую изобретательность. Британцы в этом смысле куда более человеколюбивы.
Мы бросили багаж Казакова и мой портфель в моём номере, ещё один номер должен был освободиться спустя два часа. Эти два часа заключили в себе самые первые и самые яркие впечатления от Лондона-города, не было никакой границы: мы без перехода из московского утра сразу попали в утро английское.
Эта всепроникающая сырость Атлантики, этот влажный и чистый ветер с океана, обволакивающий апрельский город прохладой в 16 градусов по Цельсию, этот газон, так похожий на наши озимые, яркий, отдающий свежестью уже забытого “Шипра” и вечнозелёный, но такой изумрудной сочности, какой бывает только алтайский луг в недолгое весеннее время. Но тут, братцы мои, круглый год сырость и круглый год — около плюс 16-ти. Чего ж не зеленеть? Здесь я зримо понимаю, что газон как явление, газон как символ мог родиться только и только здесь, на острове вечнозелёной травы, где ещё можно выращивать рожь и ячмень, что очень годится для пивоварения, но пшеница вызревает куда хуже. А вот для овец здесь сущий рай. Глупые овечки, они и были авторами первого британского газона, их миллионное стадо выстригало холмы и долины Солсбери, Уэльса, Темзы, Манчестера и Шотландии на протяжении десятков веков. Сменялись культуры, приходили кельты, римляне, саксы, викинги, волхвовал Мерлин, прокатывались волны Крестовых походов, шумели войны Алой и Белой розы, свергалась и восстанавливалась монархия, учиняли Огораживание, принимали билль “О правах”, совершали промышленную революцию, а овцы шерстяными мешками всё бродили по этим холмам, всё стригли и стригли травку задолго, очень задолго до появления даже намёка на первую газонокосилку.
* * *
Гайд-парк огромен. К тому же и просторен. Деревья отстоят друг от друга на десятки метров, вязы, липы, платаны, к 16-му апреля только-только покрывающиеся робкой листвой, поэтому воздух парка свободен, сквозит на перспективу как серое туманное рядно, как мелкоячеистая сеть, развешанная в синем сумраке пасмурного дня.
А ведь здесь в XIX веке был центр свободомыслия и риторических упражнений, здесь гуляла просвещённая публика, здесь выступали знаменитые ораторы, кипели политические страсти, сновали репортёры, распространялись слухи, бурлила жизнь во всей своей подлинности и безоглядности, жизнь, не представлявшая себе всей подлости и беззакония телевидения. Эта подлинность на сегодня осталась, может быть, хотя бы отчасти, только в спорте, но и в спорте, большом, международном, — деньги и политика стараются вытравить главное его достоинство: честь, доблесть и преданность Отечеству. А парк и вправду хорош! И лебеди плавают. И малые детишки гуляют по травке, взявшись за руки. И велосипедисты. И бегуны трусцой — в кроссовках на толстенных подошвах. И даже пара бомжиков на скамейке…
Бомжики здесь не чета парижским клошарам — смирные. Рядом с просторной скамьёй, вижу, пристроен рюкзачок со всем необходимым, тут тебе и стол, и дом. Я особенно долго наблюдал за восставшим со своего лежбища мужчиной около 60-ти лет, седым, с большой плешью, в тёмном стеганом плаще на синтепоне. Он достал бритвенные принадлежности и принялся брить щетину, ровнять виски, убирать лишнее вокруг плеши. Вот, думаю, какой аккуратист, прямо-таки кавалер, блюдёт себя. Но тут мы приблизились к нему на дистанцию чуть более двух метров, и я понял, что поторопился с выводами, нас даже с двухсаженного расстояния накрыло амбре прокисшего, давно немытого, старого тела, волна удушающая, от которой перехватило дыхание.
Мне потом рассказали, что данное сословие в Англии едва ли не лучше всех защищено на случай стихийных бедствий и бескормицы. Народ этот ночует в своих спальных мешках и под толстыми одеялами у дверей подъездов, в нишах домов, от которых исходит какое-никакое тепло, куда не проникает ветер и не так сыро. В больших супермаркетах существует обязательная традиция — готовить бутерброды из продуктов, срок годности которых близок к завершению, а муниципальные службы развозят эти бутерброды вместе с горячим кофе и чаем по местам дисклокации падших душ. Таким образом, даже такие граждане заслуживают здесь снисхождения и милосердия. Другое дело, насколько угодно Богу потакать в разврате уже донельзя развращённой душе? Всякий, кто хотя бы несколько знаком с этой публикой, доподлинно знает, что человеческое в них подменено тёмной сущностью, которая понимает только насилие и боль. Чтобы достучаться до остатков человека, необходимо продолжительное лечение. Даже самое гуманное общество не готово взять на себя эти затраты с абсолютно непредсказуемым результатом. Куда проще развозить бутерброды из позапозавчерашних продуктов. Это ханжество общеупотребимо и создаёт иллюзию благородной помощи неимущим.
* * *
Мы тем временем пересекли Гайд-парк и продвигались через квартал Найтбридж в сторону Южного Кенсингтона и Челси.
Мостовая, кованные ограды, клумбы, магнолии с набухшими и готовыми распуститься румяными бутонами, цветущая сакура с розовыми шапками вровень со вторым этажом, ряды трёхэтажек, таких классически викторианских, что теряешь ощущение времени, то и дело кажется, что раздастся цокот копыт и из-за поворота вывернет чёрный кэб, послышится окрик возницы, запоёт весёлые куплеты цветочница, и… но, увы, никакого продолжения, улицы пустынны, с редкими прохожими, автомобили спят у поребриков на платных парковках, вяло повисли флаги у посольств бывших колоний, кафе пока закрыты, и город, похоже, ещё не очнулся, смотрит сквозь полуприкрытые веки, поёживается на свежем атлантическом ветре.
Лондон, Лондон! — “щепетильный”, как писал Пушкин, чопорно имперский, сдержанно элегантный, убедительный в своей консервативности и строгом достоинстве, Лондон. Город, который и после завершения колониальной эпохи сумел сохранить все атрибуты и признаки мировой столицы. Если Москва — третий Рим, то Лондон есть прямое продолжение второго, реинкарнация средиземноморского римского духа мирового владычества в новом теле, с новыми ресурсами интеллекта и воли.
* * *
Я едва не отдал 40 фунтов за 10-минутное путешествие на такси от гостиницы до Трафальгарской площади, индус-таксист глуповато улыбался и никак не хотел давать мне сдачи, но товарищ мой прикрикнул на него, сверкнул лысиной, надвигаясь богатырским телом, и этого оказалось достаточно для возвращения половины суммы. В итоге выяснилось, что поездка эта стоит 9-10 фунтов, т.е. по-нашему около 500 рублей, но никак не тысячу. А вообще следует пользоваться знаменитыми лондонскими кэбами-такси, там всегда (в отличие от нашего опыта) есть счётчик, и кэбы, по чести сказать, идеальный экипаж для городских поездок. Говорят, что британский завод, производящий эти уникальные автомобили, находится на грани банкротства, поэтому лицензию на их производство продали Китаю. Это означает, что уже очень скоро и на улицах моего родного Новосибирска появятся эти чёрные кэбы с шашечками. А таксистами будут таджики…
* * *
И вот стою я, Коля Букин,
У Букингемского дворца…—
повторял Казаков, пока мы катились мимо этого самого зело прославленного сооружения. Ничего себе — строеньице, внушительное, да, вот именно, помимо всех архитектурных совершенств в нём присутствует значительность, степенность, этакое знание и понимание своих достоинств.
А ещё большее восхищение вызывает то огромное пространство вокруг дворца, покрытое газонами, огромными клумбами с цветущими тюльпанами. Думаю, во все последующие месяцы после апреля, место тюльпанов занимают другие цветы, соответствующие сезону, но, похоже, цветы здесь цветут круглый год. Дворец огибают автомагистрали, вдоль них аллеи то ли платанов, то ли каштанов, а меж деревьев гаревые дорожки. Вот этого я больше нигде не видел. Оказывается, специально для верховых прогулок придумано, точнее, для выездов королевской гвардии, увы, верховая езда сегодня в черте города запрещена.
На континенте в Европе кругом велосипедные дорожки, по которым пешеходам нельзя ходить, а здесь, рядом с теми же велосипедными ещё и метров в пять в ширину, засыпанные рыжим отсевом, чудесные дорожки для лошадей. Мне даже показалось из окна авто, что на этом мелком гравии — следы копыт. Да! Это ж надо. Так себе и представил — я в сапогах из тонкой кожи, в клетчатой кепке, в шотландском жакете или замшевом пиджаке выезжаю в сопровождении дам в обольстительных костюмах, в шляпках с перьями, в элегантных сапожках, в обтягивающих перчатках со стеками в руках…
— О, мистер, Трафальгар-плэйс!
Вот так всегда, только губу раскатал, только в мечтаниях воспарил, тут же тебя за хвост и на дерево. Кстати, недурная ассоциация на родине сэра Дарвина. Тоже ведь из этого города произошла идейка обезьяноподобия. И чего здесь только не извлекали на свет, а потом запускали подобно вирусу по всем странам и континентам.
* * *
Трафальгарская площадь — едва ли не единственное место в Лондоне, где я увидел достаточно большое скопление народа. Нет, не толпа, но свободно бродящая туда-сюда оживлённая публика, много туристов, но много и британцев, приезжих из не столь отдалённой провинции. Кстати, эти британцы и заполняли на 80 процентов гостиницы близ Гайд-парка, прибыв на два-три дня побродить по столичным местам.
Что сказать? Именно на Трафальгарской площади я с восхищением понял и воспринял Британию как величайшую страну, всем своим духом, всей сутью противостоящую России. Мы слишком похожи в своём антагонизме. Это видно, слышно, осязаемо, когда находишься в самом сердце этого жругра-эгрегора, как писал духовидец Даниил Андреев. У нас свой жругр-эгрегор, и вместе им не сойтись.
И ещё одно замечательное явление произошло с нами на Трафальгарской площади, явление символичное и благовестное: единственный раз за всё время нашего пребывания на острове древних кельтов на 30 минут выглянуло солнце. Оно осветило Национальную галерею, нисходящую к площади лестницу, на которую я уселся в каком-то счастливом восторге, фонтан, окружённый изрыгающими воду чёрными дельфинами и обнимающими их атлетическими русалками, колонну со статуей адмирала Нельсона, а под ней четырёх гигантских, отливающих каменным базальтовым блеском, аспидной черноты — великолепных львов: возлежащих, царственных, смотрящих в четыре стороны света. Вот она, атлантическая империя, владычица морей и океанов, вот она — голова спрута, оплетающего щупальцами всю планету. Единственно, где его присоски не имеют силы, это сухопутная громада Евразии. И в этом противостоянии — всё роковые узлы мировой истории последних пяти веков.
А солнце, да, солнце! оно повеселило нам душу, показало сокровенные символы королевства и уже наглухо затянулось, задёрнулось серой пеленой приземисто-пепельного неба. К Биг-Бэну и Вестмистеру от площади мы спускались в обыденно рассеянном свете полудня-полусумерек. В этом освещении британцы проживают большую часть года (даже Питер куда солнечней), а дневное светило-ярило, небесная колесница Света Божьего сокрыта от островитян атлантическими покровами. Сами они с усмешкой называют солнышко НЛО — появилось и исчезло, жди-пожди.
* * *
Лондон непознаваем, каждый сантиметр его карты насыщен такой бездной истории, лиц и событий, что поневоле теряешься и трепещешь. Но уникальность его ещё и в том, что священные камни здесь тщательно сберегаются, традиция властвует над всеразрушающей современностью, поэтому подлинность былого и сопричастность прошедшим векам настолько очевидны и убедительны, что начинаешь понимать правоту великих англофилов Толстого и Достоевского, а также с грустью подумывать: как всё-таки худо — не удалось Ивану Грозному жениться на британской королеве, а так всё славно складывалось, может быть, случись, и не потребовалось бы смены Рюриковичей на Романовых. Проклятое сослагательное наклонение, будь оно неладно.
* * *
Маленькая тайка в кафе подала нам салат из тунца, мясо которого рассредоточено в большом объёме салатных листьев, залитых кисло-сладкой подливкой. Бокал белого вина, сырная тарелка, мелодичная музыка и странное одиночество на фоне проходящих за стеклом разноцветных лондонцев. Кстати, здесь почти нет арабов, это не Париж, своими здесь считают индусов и пакистанцев, а также карибов. Подобно бурятам и тюркам в России, они не воспринимаются как чужестранцы, а для британца сливаются в общий усреднённый портрет соотечественника. Думаю, что расовая проблема и вопросы иммиграции стоят в Англии не менее остро, чем во Франции, однако бывшие британские колонии, подчиняясь разумной и взвешенной политике метрополии, поставляют на остров исключительно работоспособные и законопослушные кадры. У этой части населения и в мыслях нет (до сих пор, по крайней мере) бунтовать или сбиваться в агрессивные стаи. Ещё раз — это не Франция, здесь ни на Ватерлоо, ни на Пиккадилли, ни на Вайтхолле в телефонных будках не нагажено, а для Елисейских полей это сегодня обычное дело.
* * *
Хотя и на старуху, как известно, проруха случается. Для государственной машины Объединённого Королевства такой прорухой сегодня являются поляки.
Опять вспоминается Достоевский, проницательный был человек. Шляхетский гонор Британия два века умело использовала против России. А последние семьдесят лет поляки попросту прописались в Лондоне, тут тебе и правительство в изгнании, тут и культурное сообщество польской нации, и СМИ, и капиталы вывезенные. Не важно, что моська мала, важно, что злая и громко тявкает, звон в ушах у всей планеты стоит. Того и надо. Прикормили ясновельможных панов, сделали бедными родственниками, в дом пустили, а немцы-то ведь по сию пору эту нацию в человечество включать отказываются, а поляки, соответственно, немцев панически боятся. Знают, кому земли Восточной Пруссии принадлежат, в чьих домах живут. Но у британцев своя игра. Пока охотник с пальмой или рогатиной под медведя (Россию) подныривает, пара опытных лаек его должны сзади за штаны держать. Вот Польша и есть одна из этих верных псин. Однако не рассчитали в Лондоне, на сегодня на острове легально и нелегально проживает уже полтора миллиона поляков. Сравните — русских и русскоговорящих лишь от 200 до 300 тысяч. Чем поляки на жизнь зарабатывают — известно: торговлишка, спекуляции, мелкое мошенничество, сутенёрство, проституция, лёгкие наркотики, мелкий бизнес в автосервисе, ремонте и строительстве. Причём везде главным принципом является обход законов и неуплата налогов. Т.е. именно то, что для граждан Великой Британии является самым что ни на есть предосудительным и антигражданским.
Кто ездил по Европе, хором говорят, что “меньше всего красивых баб в Англии”, просто оторопь берёт мужика рассейского, а уж если встретил, то всяко славянка. У нас был забавный случай убедиться в справедливости вышеприведённого суждения. В один из пяти дней пребывания мы возвращались в свою гостиницу “Цезарь” на улицу Квин-Гарден очень поздно, таксист высадил нас чуть сбоку от входа, было темно и мы никак не могли сориентироваться куда идти. Потыкались туда-сюда, нет, глухо. Пытаться блуждать в темноте — боязно. И пока мы пребывали в растерянности, прямо к нашим ногам, к поребрику припарковался дивный автомобиль, кабриолет, “Мерседес” цвета топлёного молока, длинная элегантная дверца распахнулась и в бледном свете одинокого фонаря перед нами предстала дива не менее 175 см роста, в вечернем серебристом декольтированном платье с замысловато-золотистой парчёвой розой на груди и на шпильках не менее 12 см. Выпорхнув из своего авто, она насладилась произведённым впечатлением, тряхнула причёской-укладкой не менее 100 фунтов и уже собралась, было, продефилировать мимо, но была остановлена нашими жалобными мольбами на жалком подобии английского, мол, мадам, где тут отель “Цезарь”? Махом оценив ситуацию, она крутанулась перед нашим носом и, процокав по асфальту, бросила через плечо: “Я панам не помога!”.
— Да-а! — Грустно протянул Казаков. — Девушка на работу приехала, а тут мы со своими глупостями. Пойдём.
И пошли. Гостиница оказалась в тридцати метрах.
* * *
Бизнес по-польски — это отбить работу у законопослушных британцев. Скажем, задача обывателя, владельца таун-хауса, трехуровневая квартира которого расположена с краю дома, — покрасить фронтон. В нулевом этаже — гараж и подсобки, первый-второй — основная квартира, под крышей — мансардный этаж. Фронтон расположен достаточно высоко, просто так не подлезешь. Хозяин звонит в фирму. Официально, как положено, пытается осуществить мелкий ремонт своей уже почти собственности, ибо осталось выплатить одну десятую кредита. Ему говорят: это очень ответственная процедура, надо соблюсти технику безопасности, надо подогнать кран-корзину, надо обеспечить подачу материалов, краски, надо то да сё, словом посчитали, выставили счёт, оказалось, за этот мелкий ремонт хозяину надо заплатить чуть ли не две тысячи фунтов. А этот самый хозяин зарабатывает в месяц три тысячи. На наши деньги — 150000 рублей, вроде бы много, но при таком раскладе — всего ничего.
Поэтому хозяин идёт к соседу, у которого работает поляк, говорит поляку, так, мол, и так, закончишь здесь, приходи ко мне, проблема такая-то и такая-то. Поляк отвечает: ну, если лестницу хорошую поставим, если страховку обеспечим альпинистскую, если хозяин мне маленько поможет, поддержит, подсобит, то за тридцать или сорок фунтов эту работу сделать, мол, я согласен. Тут они бьют по рукам, и все довольны. Корме государства. Кроме коренных граждан. Отлаженная машина экономико-правовых противовесов на наших славянских братьях даёт сбой — ни налогов, ни цепочки многих занятых и заинтересованных в услуге лиц. Отсюда тайная и нарастающая злость к ловким и пронырливым пришельцам. Уже доходит и до прямых конфликтов.
И так по всем направлениями польского влияния на британскую действительность. Посему-то здесь уже возникла активная позиция неприятия польского, так скажем, образа жизни. Но, я думаю, за польских женщин англичане нашим заблудшим кровникам всё простят, потому как известно, красота — страшная сила, а красота полячек и того сильнее. Об этом ещё Александр Сергеевич Пушкин писал в своей бессмертной балладе “Будрыс и его сыновья”.
* * *
Вечером мы встречались в доме наших друзей, в парково-спальном районе Лондона под названием Сиденхам-Хилл. Это на высоком холме, с которого открывается затянутая дымкой панорама двух- и трёхэтажного необъятного города с Сити и синим яйцевидным небоскрёбом на горизонте. Друзьями нашими были и остаются поэтесса и фотохудожник Лидия Григорьева с мужем, русским поэтом, пишущем стихи ещё и на татарском, венгерском и английском, Равилем Бухараевым. Ему принадлежит идея и основная работа по организации “Фестиваля русских литературных журналов” в Пушкинском доме Лондона.
Познакомились мы и сроднились душами на Байкале, на 4-м международном фестивале поэзии в апреле 2004 года, куда нас собрал Анатолий Кобенков, и не предполагавший тогда, что жить ему остаётся чуть более двух лет. Сюда же в Лондон приехал и ещё один участник того фестиваля, уроженец Уфы, выкормыш Питера, обитатель Франции, житель курортной Богемии — Александр Радашкевич. Излишне напоминать, что все они являются постоянными авторами “Сибирских огней”.
Нам удалось самостоятельно добраться на метро до вокзала “Виктория”, купить билеты, сесть в поезд, идущий в нужном направлении и наблюдать из окна разрисованные граффити глухие стены зданий, как бы повернувшихся к дороге спиной…
Но станция Сиденхам-Хилл промелькнула так быстро, что мы даже не успели её заметить, оказывается, мы умудрились сесть на единственную электричку, идущую без остановок. Этак я зимой пролетел Переделкино и уехал к чёрту на кулички, чуть ли не в Калугу, минут сорок ожидая потом возвратного поезда. Но здесь поезда ходят куда чаще, и вот, с опозданием на полтора часа, мы таки оказались в объятьях хозяев.
Лида вдохновенно демонстрировала нам свой невеликий палисадник, но розовые кусты которого принесли ей урожай в несколько фотоальбомов и персональных выставок. Потом наступил черёд дома: кабинет мужа, кабинет жены, спальня Лидиной мамы, не так давно переехавшей к дочери, вид с мансардного этажа — с тысячами и тысячами подобных трёхэтажных домов в пространстве, растекающемся от подножия этого холма. Истинно так.
Лучше всего вид этот описал Радашкевич в своих строках о доме Равиля и Лиды. Здесь всё подлинно, всё точно: от Сиденамского холма с кольцами парковых зон вокруг, с различимыми внизу пунктирами и траекториями пригородных поездов, вот они — “скользящие по-над обжитой пропастью”, где стальные узлы “Виктории”, огромного ж/д вокзала в сердце Лондона… А на самой вершине холма, во дворике Лиды длится “славный православный сплин”…
с тобой на хвойной ветке, в полночных
“пабах” горчащий эль объятий и измен,
урбанистических пазов несов-
падение,
где Лондон, новый Вавилон, возносит
башни в немом смешенье языков
над сотами фасадов, в гордыне
правой и седой…
От Сиденамского холма, по траектории,
с хромым лисёнком по утрам…
Да, и хромой лисёнок, видимо, выскользнувший из-под колёс авто, и хор птиц на сером рассвете, и цветы, и густые заросли парка, и дымка гигантского города внизу, до горизонта — всё так и есть.
* * *
Я думаю, уместно будет привести здесь и мои стихотворные портреты участников апрельской недели русской литературы в Лондоне. Вот посвящение виртуозу русского верлибра, достигшего столь уникального в своём роде стиля, что его авторство запечатлено в каждой строчке крепче и подлиннее, чем клеймо Фаберже на известных яйцевидных сокровищах.
Слог возвышенный исправя
На верлибромадригал,
Кто писать о русской славе
За основу полагал?
Не Херасков, не Державин,
Не Хемницер, не Капнист…
Кто он — радостью заглавен,
Ликом свеж, душою чист?
Кто легко и просветлённо
Муз ведёт в сиянье зал?
Кто — как бы во время оно —
Лиру с трубами венчал?
Кто богемскою бокалой
Тешит слух, пленяет глаз?..
Клио баловень лукавый
И Эвтерпы ловелас!
Работник русской службы Би-Би-Си, казанский татарин, русский поэт, автор многих книг по исламу, изданных всемирным реформаторским Ахмадийским движением в исламе, переводчик Корана на русский язык, драматург и публицист, однако ещё и мой друг:
— Караванщик, караванщик,
Где твой дом родной?
Караванщик, караванщик,
Где предел земной?
Где, печальный караванщик,
Лилия-Зейнаб?
Кто я, хмурый караванщик,
Воин или раб?
Скоро ль ветры, караванщик,
Мой оплачут прах?
Есть ли вера, караванщик,
Сколь велик Аллах?..
— За последним переходом
Дом наш, верный брат.
За Божественным Восходом —
Небо, верный брат.
Красотою мир наполнен,
Сердцем знаешь, брат.
А за низость или подвиг
Сам ответишь, брат.
Судный день лишь Богу ведом,
Обращайся, брат,
Стань вопросом и ответом —
Он воздаст стократ.
Когда Равиль был у меня в гостях в Новосибирске, я подарил ему книгу об истории сибирских татар. Там, в разделе о татарах тобольских, встречается и фамилия Бухараевых. Оказывается, один из предков Равиля был из них, по набитой веками дороге торговые люди водили караваны из Средней Азии на берега Иртыша и Оби, исходной точкой была Бухара, товар растекался по всей Западной Сибири, так было ещё до русских, так продолжалось и с их приходом, а караванщиков, бригадиров, руководителей торгового похода называли “бухарай”.
А Николай Григорьев был военным полярным лётчиком, он перегонял самолёты из США на территорию России через Берингов пролив, Чукотку, Якутию и Сибирь. У него родилась дочка Лида, но счастье продолжалось недолго, молодая мама, красавица-хохлушка, вскоре осталась вдовой — очередной полёт офицера Григорьева закончился катастрофой, он погиб, спасая горящий самолёт. Но Чукотка какими-то невидимыми нитями продолжает оставаться связанной с Великой Британией и ленд-лизом.
Из Лондона, как из подводной лодки,
И никуда не денется она —
Простая уроженица Чукотки
И первого татарина жена.
Но ежели ветра Хамар-Дабана
До Темзы донесут зимы перо,
Она забудет зовы автобана
И прелести британского метро,
И блеск Европы, и обманку славы,
И звон бокалов от мадам Клико,
И вяз густой, и клён золотоглавый,
И дом свой возле старого Сохо.
Ведь даже муж, который — где-то рядом,
Не сохранит средь роз или зеркал,
Душа, вослед за негой и талантом,
Весенней птицей — тянет на Байкал.
Пари, душа! Покуда серебрится
Апрельский лёд у створа Ангары…
Пора, пора нам заново родиться
В пирах морозно-ветренной поры! —
Где дружий раж, где логово поэтов,
Где всё ещё о родине поют,
Где есть любовь,
Где не сыскать ответов,
Где Божий дар
бесплатно раздают…
* * *
По случаю приезда автора романа о кремлёвской нежити Лида Григорьева приготовила и выставила на стол дюжину бутылок замечательного семиградусного эля “Гоблин”. На этикетке красовалось носатое лицо, вызывающее ассоциации, связанные не только со Средиземьем Толкиена. Казаков, несмотря на Великий пост, был растроган таким сюрпризом и не смог отказаться, отведал. Русско-британскому гоблину, думаю, того — икалось. А я подначивал: “Пей, Валера, то из крови Джона Ячменное Зерно, то кошерное, то можно”. На стол подали неизменный зелёный салат и тигровых креветок. Разговор от политики плавно перетёк на литературные темы. Я налегал на эль и опорожнил уже четыре пузыря, Радашкевич проявлял солидарность, Равиль смотрел на нас по-мусульмански трезво, но сочувственно. Зазвонил телефон, и служба доставки сообщила, что через полчаса привезут горячую форель, филейные кусочки, зажаренные особым способом. Мы с Александром попросили хозяйку по этому случаю повысить градус общения. Хозяйка проявила отзывчивость и на свет божий была извлечена декоративная скульптура хлопца из фарфора “Гжель” с одноимённой водкой внутри. Я снял с хлопца шляпу и предложил попробовать “Гжелку” ещё до форели, так сказать — на креветочной основе. Принято единогласно при одном воздержавшемся (из-за конфессиональных различий). Словом, вечер протекал на высокой доверительной ноте, а закончился и вовсе пафосно — просмотром музыкальных фильмов на основе фоторабот Лидии Григорьевой. Жанр этих фильмов я бы определил как “портреты цветов крупным планом”, в сопровождении хорошей музыки эти слайд-композиции оказывают очень сильное воздействие на субъекта восприятия. Вот в таком возвышенном состоянии Равиль и доставил нас на своём “Мицубиси” в гостиницу. Я, находясь под впечатлением высокого искусства, плюхнулся на заднее сидение его любимой машины, выдернул из-под себя какой-то тубус с бумагами и швырнул его на багажную полку, так что чуть не вышиб стекло заднего вида. Потом, поскольку дорога была извилистой, после каждого поворота я отпускал ручку над боковым стеклом задней двери, чтобы жестами дополнять беседу, ручка с барабанным грохотом всякий раз ударяла в крышу авто, Равиль вздрагивал и, наконец, взмолился: “Володя, держись лучше за переднее сидение”. И это он напрасно, моё вдохновенное состояние было сродни трансу легендарных берсерков, объевшихся мухоморов, я мог бы с лёгкостью оторвать и сидение… Но тут промелькнул Гайд-Парк и мы въехали на Квин-Гарден.
* * *
Имя Пушкинского дома в Академии Наук, уходящий Блок, не пустой, родной для сердца звук, набережная Невы, миллионы листов бесценных рукописей и автографов, сфинкс русской литературы, фигура Битова, вопрошающая этого сфинкса, град Петров, вышедший к морю из глубины русского континента, чтобы стать соперником законной Владычице морей.
И вот дом с этим же именем уже в третьем тысячелетии, 22 ноября 2006 года, торжественно открывают в столице Великого Острова. Весёлое имя “Пушкин”, всепобеждающее!
Вот, что писала пресса перед открытием:
В Лондоне в среду состоится официальное открытие нового российского культурного центра “Пушкинский дом”. Эта негосударственная организация, главной целью которой является пропаганда русской культуры в Великобритании, существует уже более пятидесяти лет.
Учитывая, что число россиян и русскоговорящих людей в Великобритании возрастает, это важное событие в культурной жизни Лондона. Как рассказали сотрудники Дома, здесь будут проводиться различные семинары, конференции, выставки, кинопоказы, концерты, а также вечерние занятия русским языком. Директором культурного центра избран известный британский дирижер и импресарио Джулиан Галлант.
Новый “Пушкинский дом” будет занимать историческое здание постройки начала 18-го века в престижном лондонском районе Блумсбери по адресу 5A, площадь Блумсбери (Bloomsbury Square), неподалеку от Британского музея и Университетского колледжа Лондона.
Первый “Пушкинский дом” был открыт в лондонском районе Ноттинг-хилл в 1950-е годы группой русских эмигрантов под руководством Марины Кулльман. В годы “холодной войны” он играл заметную роль как место встреч любителей русского языка и культуры. Однако со временем комнаты в доме стали сдавать под жилье, состояние самого здания ухудшилось, хотя его рыночная цена из-за ряда внешних факторов выросла. Поэтому в 2005 году совет попечителей “Пушкинского дома”, который является официально зарегистрированной некоммерческой организацией, решил продать старое здание и приобрести новое, более приспособленное к нуждам сегодняшнего дня.
Открытие “Пушкинского дома” приветствовали и российские власти, в частности посольство РФ в Лондоне. “Мы как посольство будем оказывать ему поддержку, проводить выставки, презентации — все, как положено”, — указал в беседе с журналистами российский посол в Великобритании Юрий Федотов.
Всё так и есть, четыре этажа плюс оборудованный для небольшого кинотеатра подвал в двух шагах от Британского музея, это настоящий английский клуб, публика тут отборная, собираются чинно, постепенно, здороваются, обмениваются репликами, рассаживаются, покупают в баре кто сок, кто минералку, кто бокал “Бордо”. Хозяйка подносит мне вино и чуть смущаясь, но с гордостью произносит, демонстрируя знание русских обычаев: “Вы наши гости, вам бесплатно”…
Я думаю, впервые за 86 лет существования “Сибирские огни” удостоились специального вечера в европейской столице. За два дня до этого, 15 апреля, подобная презентация состоялась в интеллектуальном клубе “Русский институт” (подразделение “Русского журнала”), в двух шагах от Пушкинской площади и памятника (опять Пушкин!). Подробный отчёт об этом вечере можно прочесть по ссылке: http://magazines.russ.ru/km/anons/club/150408/photo.html. Что касается нашей лондонской гастроли, то одним из инициаторов представления сибирского журнала русскоязычной публике Лондона была Евгения Левитан, замдиректора Пушкинского дома, двоюродная праправнучка великого русского художника Исаака Левитана, которая по рекомендации наших друзей познакомилась с “Сибирскими огнями” через Интернет и пригласила нас для выступления. Помимо всего прочего, Женя по-настоящему красивая, обаятельная, молодая женщина-интеллектуалка, при виде её, право слово, на ум приходят строки всё того же Александра Сергеевича. Увы, поэт отметил в этом явлении главное — мимолётность. Левитан улетела, левитировала. А мы продолжили вечер.
Атмосфера в зале была очень тёплой, видимо, сказывается островная удалённость, ностальгия по русской жизни и русскому языку. Скажем, в Берлине я моментами не ощущал, что я за границей, в отеле “Артим” все говорили по-русски, администраторы, кастелянши, уборщицы, официантки, из трёх барменов только негр не мог изъясняться по-нашему, но понимать — понимал. Совсем иное дело — Британия. Поэтому атмосфера вечера в Пушкинском доме на площади Блумсбери была более чем живая, реакция более чем непосредственная, а благодарность публики столь тёплая и искренняя, что увела нас после окончания чтений в ближайший китайский ресторан.
В полдень следующего дня мы уже были на Би-Би-Си, нас пригласила русская и азиатская редакции, всех интересовал роман В. Казакова, кремлёвские тайны и свежие новости из Москвы. Первое, что нам показали — разворот толстой лондонской газеты с фотографией Алины Кабаевой на четверть полосы, депутат Госдумы в гимнастическом костюме смотрит в объектив, стоя на руках, ягодицы её покоятся на затылке, а причинное место, обтянутое трикотажем, — на лбу, ножки обрамляют лицо и изящно касаются наманикюренными пальчиками пола. А поверх фото — крупным алым шрифтом заголовок: “Это будущая жена Путина?”. Женщины из азиатской редакции (узбечки, киргизки, казашки, все из оппозиции к местным режимам) наперебой стали нас спрашивать: “Это правда? Что, в июне уже свадьба?”. Казаков со знанием дела буркнул: “Ну, интимная жизнь — личное дело каждого. А про свадьбу всё врут”.
После записи в студиях позвонили с ГТРК “Голос России” и тут мы записали сюжет ещё и для нашего Иновещания. Покидали мы здание легендарной службы со смешанным чувством восхищения и недоброго трепета. Уж слишком много тут чертей и скелетов по шкафам, коридоры, лифты, студии звукозаписи, подъезды, пропускная и охранная системы — всё насыщено историей, борьбой, враждой, всё помнит о многих и многих судьбах, о трагедиях, о конфликтах, о Большой Игре…
* * *
Если меня спросят, зачем я ездил в Англию, я, ни на минуту не задумываясь, отвечу: с мечтой посетить Стоунхендж. За полгода до поездки написалось:
Я был с друидами на круге Стоунхенджа,
Я гимны пел, я славил звёздный свод,
И в Аркаиме, страждущий невежда,
Я Зороастра слушал у ворот…
Джон Фаулз любил этот пуп земли, этот центр равнины Солсберийской, он словно бы всё время ходил вокруг, всё время оглядывался, примерялся, пытался поставить себя на место жрецов, Стоунхендж присутствует в его романах как символ и как персонаж, Стоунхендж для Фаулза точка отсчёта, столп и утверждение древней истины, место очищения и откровения.
Джон Фаулз — один из немногих великих писателей ХХ века, он — посвящённый, он — вещий, при всём своём европейском позитивизме. Он понимал то, что несут в себе эти камни. Да и не камни вовсе, не камни только, а некое пересечение энергетических линий. В перекрестье тайных этих сил и был возведён сей уникальный памятник — наполовину уничтоженный, разграбленный, разрушенный, но сохранивший такую дивную мощь, что по сей день состояния духовного полёта посещают здесь даже праздного туриста.
Когда В.В. Путину показали Стоунхендж, он, надо сказать, почувствовал тайну, просёк момент истины и стал благодарить за посещение, за то, что британские учёные оберегают и изучают такое загадочное и сильное место. Но какой-то профессор из Оксфорда, как гласит легенда, на чистом русском языке сказал Владимиру Владимировичу: “Ну, что вы, господин президент, зачем вы произносите эти слова? Конечно, Британия счастлива иметь эту каменную заграду родом из неолита, но это сокровище меркнет, подобно гальке, вынутой из морской воды, по сравнению с тем, чем обладает Россия: Аркаим на Южном Урале — древнее, сложнее, духовно мощнее, чем наш славный Стоунхендж. Именно там рождалась основа всей современной мировой технологической цивилизации. Именно там явились миру главные идеи, а лишь потом распространились по лицу земли. Именно там религия, наука, ремесло и искусство соединились в некое духовное единство, покорив тем самым для себя будущее”.
Путин выслушал всё это, копя гнев на своих клерков, не подготовивших и короткой справки о подобных местах в России, а по возвращению сразу улетел в Уфу и Челябинск, откуда на вертолёте — к городищу Аркаим, где совершил восхождение на гору Власти. Опосля чего владычество над Евразийской империей, по мненью знатоков, ему как бы уже и почти гарантировано.
* * *
Если в Лондоне при плюс семи градусах по Цельсию ещё как-то более или менее можно, передвигаясь от бара к бару, жить и общаться, то на открытом пространстве гигантской чашевидной равнины, на чутошном, но противно моросящем дожде, на всепроникающем, плотно идущем с моря ветре выстываешь за две минуты.
Как они здесь жили, как строили такое сверхсложное сооружение — научно-исследовательский и духовный комплекс, требующий для возведения труда многих поколений?
Экскурсовод Джерри, бывший одессит Юра, что-то мелко щебечет про кувшинных людей, про целое ожерелье курганов, про земляную аллею, идущую с севера, про жреческий путь, а ветер ровным сырым дыханием обволакивает нас, давит, проникает куда-то под сердце. А Джерри всё про то, что этому месту, как духовному центру не менее 5 тысяч лет, про загадочную цивилизацию, про то, что самые большие глыбы круга — Сарсенские камни, были доставлены из холмов Марлборо (30 км), а Синие камни, что поменьше, каким-то образом транспортировались из мистических гор Прессели, расположенных в Уэльсе, земле Велеса, расположенных в почти 400 км от святилища, именно оттуда по легенде пришёл великий Мерлин…
Я наблюдаю, как плавно планирует, зависая над газоном, галка, как копошатся в каменных углублениях древних камней чёрные дрозды, свившие гнёзда в охраняемой зоне, недосягаемой для туристов, как плотно облегает святилище горизонт, как бы закругляя в эту точку, в эту каменную раковину-спираль все токи небес и земли, я-то уже бывал и на Салбыкском кургане, и в Долине царей возле первого и второго курганов Аржан в Туве, и на Торе-холе, и в Калбакташе, и в Ильмовой пади, и на Сундуках, я трижды обходил на Ононе вокруг чаши Чингисхана, я знаю для чего это создано. Для связи с Небом. А слово “религия”, как известно, и переводится как “связь”.
Наконец, придумав лукавый повод, говорю, что забыл свой любимый комус-варган в салоне на заднем сиденье, в портфеле, и Джерри уходит по зелёной пластиковой дорожке, по тоннелю под автомагистралью к своей машине на стоянку. А я тем временем достаю комус, который в таких случаях всегда висит в футлярчике в виде головы беркута у меня на груди, становлюсь как можно ближе к святилищу и начинаю импровизировать, извлекать эти вибрирующие древние звуки, раскачиваться, входить в ритм, петь и камлать…
И друзья, Казаков с Радашкевичем, и камни, и птицы, и духи, и даже два строгих полисмена внимательно слушают, как бы участвуя в обряде. Полисмены в знаменитых шлемах с кокардами, пододвинулись совсем вплотную, насупились, но прерывать меня не решились. Напрасно, надо сказать. Какова была бы информация на ленте новостей: “Издатель и поэт из Сибири арестован за странное и невразумительное камлание под звуки варгана возле святилища Стоунхенжд”.
Когда Джерри принёс портфель, сеанс связи уже закончился.
* * *
“Харверстер”, или “сборщик урожая” — ресторанчик возле Стоунхенджа, где мы с помощью виски смогли, наконец, гармонизировать температурный режим внешней среды со своей прозябшей на ветру телесностью. Здесь пылал камин, здесь в неограниченном количестве давались какие-то диковинные овощные салаты, здесь виски был в три раза дешевле такой же столичной дозы. И приготовленная рыба была свежего улова. И народ за столиками был, похоже, из ближайших селений, основательный, спокойный, привыкший к здешней обстановке. Вообще, только здесь понимаешь смысл и истинную правоту любого национального напитка. В сыром и промозглом северо-атлантическом климате нет ничего лучшего для сугрева, для преодоления простуды, чем хороший вискарь, а для морозного простора, для снежной равнины и звёздного холода идеальна водка. Вино — символ Адриатики и Причерноморья. Ром — Карибы, а портвейн, мадера, кальвадос — тяготеют к Пиренеям, к испано-португальскому миру. Пейте и ешьте всё то, что в обычае местных жителей, ибо случайностей на свете не бывает.
Вообще, деревенская Англия — это особая статья. Здесь говорят, что джентльмен должен жить в деревне. Впрочем, как и дворянин. Но далеко не каждый гражданин Объединённого Королевства может себе это позволить.
У нас осознали эту истину, но вновь в какой-то уродливой форме. Огромные поселения по обе стороны Ново-Рижского и Рублёвского шоссе, которые мне довелось наблюдать перед поездкой в Англию, вызывают душевные судороги и скрежет зубовный: только ублюдочное сознание временщиков и курортных жителей может вызвать на свет подобные деревни. Источники дурных денег, как правило, имеют обыкновение иссякать. А что потом делать со всей этой глупой роскошью?
Деревенское бытие должно быть основано на веками размеренном и традицией освящённом образе жизни. Вот, на следующий день после Стоунхенджа, мы отправились в богатое южное графство Суррей, в деревню Элстед, которая существует в таком качестве уже с 1066-го года. Мельница на одноимённой речке действовала здесь почти тысячу лет. Но и по сей день стальное (с XVIII века) колесо мельницы вращается водами речушки, каменное здание мельницы стоит, как оно стояло много веков до того, единственно, больше не вращаются жернова, они покоятся обочь, на газоне, в качестве экспонатов, а само гигантское пятиметровое колесо забрано стеклянными рамами и вертится, бесконечно вертится в медитативном круговороте, привлекая туристов и проезжих людей в ресторанчик “Элстед”, куда поставляет лучшее в этом районе пиво пивоварня “Фуллер”. И пока будут существовать подобные старые заведения, до тех пор Англия будет жива.
Дай-то Бог, что бы всё это как можно больше и дольше сохранялось. Уверен, что один из краеугольных камней, на которых стоит мир, это консерватизм Великой Британии. Как бы они не старались уничтожить традицию во всём остальном мире, свою-то они оберегают свято.
…Ваверлейское аббатство, огромная огороженная территория рощ, лугов, прудов и древних руин. Дикие канадские гуси на поляне, несколько из них плавает по плёсу реки Уэй, один ковыляет вдоль берега, приволакивая правое крыло, похоже, отбивался от лисы, и та ему надкусила-таки сухожилие.
Дальше руины монастыря, дуб возрастом более 600 лет, выросший чуть ли не в алтаре бывшего храма (символично!). А рядом, в ста метрах — руины трапезной, один щебенистый фундамент, монастырь был разрушен по приказу Генриха Восьмого во времена религиозной смуты, но на развалины фундамента и части стены упало семечко тисового дерева… И вот прошли века, над руинами трапезной и братского корпуса вырос широкий и могучий тис, он заплёл всё корнями, запутал каменную россыпь и, по сути, сохранил, запечатлел, зажал в горсти время и былую трагедию.
Рядом мостик через речку Уэй, арочный, сложенный из битого камня, вход перекрыт, рядом табличка о том, что это строение XIII века, а на шлагбауме надпись: “private property”, мол, частная территория.
* * *
Чуть поодаль — Годалминг, поместье Березовского.
* * *
А мы останавливаемся в деревне Тилфорд. Совсем неподалёку от неё, в Ахмадийской общине, Равиль прожил три года. Здесь многовековая каменная скамья, на которой плакала по родине Лидия Григорьева. Здесь древнее кладбище с замкнутыми в солярный круг белорусско-кельтскими крестами. Увидев это Казаков воскликнул: “Везде наши предки-белорусы, везде наша бывшая земля!”.
Здесь три дота, охраняющие мост через речку — бетонные панцирные черепахи, в прекрасной сохранности, до сих пор ждущие наступления гитлеровских войск со стороны южного побережья.
А хозяева деревенского паба Тилфорда — прекрасная семейная пара. Он — тяжеловатый флегматичный брит, она — сухопарая милая брюнетка средних лет, французской стати. Это одновременно и ресторанчик, и семейный клуб, и называется по-нашему, по-колхозному: “The Barley Mow”, что означает — “Ячменная жатва”.
* * *
Последний кадр. Вечером, в Лондоне, мы спустились в самый старый паб Англии, “Олд чешир чиз”, “Старый чеширский сыр”, едва ли не единственное помещение, уцелевшее после пожара 1666-го года, поскольку это подвал и огонь сюда не проник. Как и британская деревня, это место традиции, здесь мы не увидели ни одного цветного, это территория аборигенов белой расы. Здесь стоит дикий шум, крики, веселье, здесь очень трудно расслышать соседа, здесь пьют пиво и эль, никакой чопорности, политкорректности и застёгнутости на все пуговицы. Единственное место, где я видел естественных англичан. Но именно в пабе “Старый чеширский сыр” я наблюдал очень странного человека, который весь вечер стоял возле стойки бара, смотря перед собой в одну точку. Он не пил, не общался с соседями, не пытался отвлечься, он откровенно страдал. Одинокий британец, смотрящий перед собой, смотрящий в пустое пространство, не видящий ничего вразумительного ни вокруг, ни в будущем…
Неужели всё так худо?
апрель-май 2008,
Москва-Лондон-Новосибирск