Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 6, 2008
когда за снег
когда за снег, в котором неизбывен
пустой трамвай (примета опозданья
к тому, в котором голос изобилен
на искорки бегущего созданья),
когда за снег, что вещь (а мы с тобою
не вещи — ибо ангелы, чье тело —
цветение ума, и нам обоим
не ведомо, что жизнь так опустела),
когда за снег (он как бы изобильный
лес корабельный, и корабль плывущий
к убитой птице, к сломленной рябине,
к любви твоей — от сущего к не-сущим),
когда за снег (чья пестрая завеса
имен божественных — рука и рукоделье
из отношенья, качества и веса, —
и свет за ней темней ее паденья)…
* * *
хлобыщет огражденье жестяное
под мощью налетающего шквала,
спускаемся — и кто тому виною,
что лестница как камень пустовала,
что грушевое древо обмелело,
охваченное детскими руками —
отыщешь ли доступные пределы
и чуждые, паря под облаками?
зачем мы открываемся в начале
пылающей и златолистой вести —
и мы в печали, и она в печали —
у грушевого деревца в предместье?
* * *
как шар над золотистыми холмами,
над облачною пагодой во взоре
восходит — то, конечно, он не с нами,
но с жизнью исчезающею спорит:
над пеною залива развернутся
рыбачьих лодок бедные обличья,
все в золоте, — такому захолустью
неведомое ранее двуличие, —
то рыбьей чешуей сверкнут — и снова
скрываются за розовой грядою
лодчонки — мимолетная основа
для семицветья, сотканного морем…
полдень
мы выйдем к тяжкому морю,
холодному морю детства,
и словно бы взяли трою,
и некуда больше деться
от сонной заставы кленов,
от птиц, осторожно свитых
городом из зеленой
листвы их, бесчинно сбитой
в облако-ожиданье,
в пестрые тени счастья…
и в море кораблик дальний
нашего безучастья…
* * *
хлопочут о грядущем без исхода,
занозистые ящики разносят
даров счастливых, у водопровода
качаются, как горные колосья,
в земле летящей… воздух остывает
раскатистый темно и изнуренно,
и девочка-таджичка омывает
тоскующую сливу как ребенка
ей верности неведомой; и чудом
жизнь предстает: цветной и непорочный
их урожай, таинственный отсюда,
плоды их, округлившиеся прочно…
тюльпаны
тюльпаны расцветут, мы выйдем в город
за черною землей среди зимы,
и сами станем черною землею,
в цветение свое вознесены:
тогда поймем сверкание начала
кратчайшего — цветет для никого
пустое благо, и всему виною
летучее движение его…
мы выйдем в город, как накидку землю
на плечи бросив: вот они, смотри —
как никому тюльпаны отворяют
нам темное сияние земли…
* * *
любовь земная веточкой миндальной
взмахнет еще — но почему бы здесь
не видеть за границею недальней
простого глаза — тень ее и весть,
ее небесность (над кольчужной кладкой
времен Союза) в луковке цветной
фонарной, разливающей украдкой
не свет, но задыханье надо мной…
так скверик мал… от лучших умалений
миндаль нижайший розоват и чист,
в толковом недеянии и лени
трепещет лист и не трепещет лист —
и я стою — нелепое стоянье,
установленье: нечто, отчего
нет разницы в вещах, но лишь сиянье,
что льнет ко мне — не выйдя от Него…
фейерверк
нуждаются ли отблески и светы,
окно своим метанием почтившие,
в дыхании твоем перед рассветом,
когда ты спишь, надолго отлучивши
мир от себя, и все что его частью
неслось к нам в исступлении начала,
и гасло в темном небе безучастья…
в негаснущих руках тебя качало
большое море ночи, озаряя
рассыпавшейся ветвью фейерверка
любовь твою, и словно бы теряя
тебя, в нем одинокую, наверное…
* * *
дымов или снегов существованье…
к исходу лета мыслимое чудо —
чье здешнее приложено старанье? —
январский свет как будто ниоткуда:
в ведерке жестяном осипших яблок
уже слышнее славное гниенье,
живущее таинственно и явно
за гранью равно запаха и зренья…
и мы ли в этой ясности — иные,
вспомоществуем тягостному пенью:
раскачиваем ветви расписные,
склоняем полдень к долгому паденью,
на пустоши предметы расставляем
чернеть без пестроты — но больше славен
Господь: плоды в ведерке оплавляет
безбытное и замкнутое пламя.
* * *
…и если я сейчас не опечален,
то потому что знаю — там, в далеком,
жемчужно-сером, как слеза, начале,
ты удивлялась шумному полету
птиц у окна, открытого для света,
их пестроте и темени, жестокой
для светлого, — и повторялось это
в самом начале вестью одинокой;
…чернее пашни, наша кровь в итоге
к бесцветности вернется, и мы станем
соломинками во вселенском стоге
в начале пестро-светлого верстанья…