Истории про людей
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 4, 2008
РАССКАЗ ЧЕТЫРЕХ СЕСТЕР
Повесть
Глава 1.
“Весна и Маша” (Школьное сочинение Анастасии Буланой)
“Маша родилась весной.
Каждая весна хороша по-своему. Бывает здорово, когда в мае вдруг выпадет снег. Или же когда в марте и апреле лед стает, а к маю зазеленеют деревья. Что ранняя оттепель, что нежелание зимы уходить — все кажется необычным и волнует, приятно волнует.
Весна рассказывает о предстоящем годе в целом. Она загадочно улыбается и посылает нам воздушный поцелуй, а мы только к концу осени понимаем, что конкретно она имела в виду.
Маша по характеру похожа на весну. Такая же упрямая и самостоятельная, целеустремленная и мечтательная. Только научилась говорить, тут же потребовала читать ей сказки и стихи. Вскоре знала их наизусть и распевала на всю квартиру.
В четыре года научилась читать, в четыре с половиной — писать. В пять написала первое стихотворение, написала легко, скорее неосознанно, чем сознательно.
Лена обнаружила его среди нарисованных цветов, в альбоме, и поспешила показать маме.
Мама тогда работала на “скорой помощи” и была очень усталой по вечерам. Она, увидев первое Машино стихотворение, оживилась и поспешила похвалить, но вовсе не Машу, а нас.
С того дня Маша стала считаться самой талантливой в семье.
Как только она родилась, мама ушла в декретный отпуск. Она не могла уйти с работы раньше — некому было бы кормить нас, троих старших дочерей.
С отцом они только разошлись. Он мало зарабатывал и не хотел в принципе, чтобы его семья была счастлива, то есть пил, гулял и пропускал службу. А маме приходилось его кормить.
В конце концов она выгнала отца из дома.
Я знаю, что сейчас он снова женат, воспитывает двоих сыновей и по-прежнему не работает. С женой ему, увы, повезло. Она в нем души не чает, ничем не смеет попрекнуть и постоянно его хвалит.
Маша внешне также похожа на весну. Она так хороша с непослушными кудряшками, вздернутым носиком и пухлыми губками! Глаза у нее карие, взгляд строгий. Она могла бы сыграть капризную принцессу на каком-нибудь детском представлении, но воспитатели дают ей не самые блестящие, зато самые сложные роли. У Маши хорошая память и четкая речь.
На одном из новогодних праздников, в детском саду, она изображала котенка. Сама воспитательница написала сценарий, по которому злой черт украл новогоднее настроение вместе с елочными игрушками, а зайчик и котенок искали их по всему лесу. Зайчика играл мальчик Вася. Он все время забывал текст, и Маше приходилось говорить и за себя, и за него. Можно сказать, она одна держала всех зрителей в курсе событий.
Зайчик Вася глядел только в сторону подарков. Он не смотрел на родителей, не замечал бледную воспитательницу в халате, расшитом мехом и блестками, поминутно округляющую глаза и шепчущую на весь зал:
— Вася, ближе к центру. Не вертись. Рассказывай стишок про снежок.
Зайчик Вася тянул руки к алой ленте на самом большом подарке. Маша тянула его за руку в противоположную сторону и просила взглянуть на серебристые снежинки, свисающие с крыши “волшебного домика”. Серьезно так просила. Будто бы сама верила, что картонка с нарисованным на ней кривым окошком — это и вправду дом.
И Таня, и Лена, и я понимаем, что соперничать с Машей бесполезно: она одаренней всех нас. Она с легкостью запоминает длинные тексты, может красиво или смешно их обыгрывать, танцевать, петь и рисовать. Уверенно держится на сцене, воспринимает похвалу как должный и непременный результат всех ее усилий. Мне иногда тоже хочется родиться Машей.
Весной вся наша семья, заражаясь Машиным настроением, начинает ждать перемен и даже чудес.
Маша не замечает мартовской грязи и видит только солнечную воду в лужах, посветлевшее небо и яркую рекламу на зданиях.
Март приносит с собой много цветов: витрины магазинов, лотки возле остановок, рекламные щиты — все расцветает с приходом марта. Нас призывают купить символ весны — цветок — и стать веселее.
Наша семья не покупает цветы ни в марте, ни в апреле. Мы их выращиваем. Дело даже не в том, что наша семья небогата. Мы любим украшать свой дом. А что может быть лучше цветов, когда речь идет об украшении?
Даже у Маши есть свой зеленый уголок. Она выращивает в основном то, что надо редко поливать. То есть кактусы.
Про кактусы Маша знает все. Свой первый кактус она принесла год назад, со школы. Она только стала первоклассницей, с восторгом воспринимала все школьные правила, как, например, учиться целым классом, дружить всем классом, дополнительно ходить в библиотеку, делать домашнее задание, и так далее.
Поэтому она с радостью дежурила в классе. Во время дежурства заметила на окне необычный цветок, который цвел на зеленом “ежике”. Учительница рассказала ей, что это не ежик, а растение с названием “кактус”. Маша удивилась, что такое колючее растение цветет. Учительница отщипнула от кактуса небольшую шишку и отдала Маше. Сказала: мол, посади ее в землю, она вырастет и зацветет у тебя.
Маша послушно посадила зеленую шишку в землю. Наблюдала день, другой. Она не расцветала. Решила полить ее. Она все не хотела расцветать. Перестала поливать, забыв, — и кактус начал расти.
Но не цвел.
Маша пошла в библиотеку и начала читать про разведение кактусов. Оказалось, ухаживать за ним еще сложнее, чем за цветами. Маша стала выращивать кактус по науке. Потом принесла от подружек еще несколько экземпляров. Теперь у нее кактусов тридцать, не меньше. Некоторые даже цветут. Но тот, самый первый, так и не зацвел. Говорят, надо было за него заплатить, самую малость, чисто символически, хоть одну копейку. Маша ничего не отдала взамен, поэтому кактус не прижился.
Еще в нашем доме есть азалии. За них отвечают Лена и Таня. Я и мама выращиваем лимон, какую-то пальму и петрушку.
Март для нас — самый богатый на праздники месяц. Вслед за женским днем идет Машин день рождения. Мама печет торт. Маша задувает свечки. Сначала, конечно, покупает их в магазине, втыкает в торт, зажигает, а потом уже тушит. Мы все дарим ей подарки. Мы с сестрами делаем какие-нибудь сувениры, мама дарит практичные вещи, из одежды или для школы. Она готовит особенные блюда, а мы веселимся на полную катушку.
Весной мир меняется. Маша становится на год старше и старается соответствовать возрасту. В апреле она участвует во все большем количестве фестивалей и творческих конкурсов. Мы получаем пригласительные билеты, причем бесплатно, как родные одной из главных участниц этих конкурсов. Маша выступает с танцем или с песней, а мы сидим в зале и дружно ей аплодируем.
Все значительные городские конкурсы проводятся именно в апреле. В мае проходят отчетные концерты творческих коллективов, а летом эти коллективы распускаются на каникулы.
Весной Маша разрывается между репетициями и занятиями в школе. Она учится прямо-таки отлично. Мама любит ходить на родительские собрания именно к Маше в класс.
Честно говоря, ни на какие другие собрания мама не ходит. А ради Машиного школьного собрания тратит по два часа в месяц.
Сейчас она работает медсестрой в хирургическом отделении горбольницы и часто дежурит дополнительно, не в свою смену. Все ради нашего благополучия.
Ее зарплаты было бы маловато на пять человек, если бы не пособие от государства на каждую из нас и некая сумма, ежемесячно отчисляемая от пособия по безработице отца.
Мы живем в четырехкомнатной квартире. Мамина комната — самая маленькая. У меня и Лены — побольше. У Тани и Маши — самая большая. В зале никто не живет. Мы там обедаем за большим столом и смотрим телевизор, сидя на большом диване.
Маша называет диван “большим”, поскольку сама она мала. Стол же — действительно большой. Он даже на кухне не помещается. А кухня у нас — как наша с Леной комната.
Мама покупает нам красивую одежду. Везет в основном мне, как самой старшей. Сестры донашивают за мной. Еще везет Маше: вещи, которые сменили трех владелиц, доходят до нее в протертом состоянии, и мама покупает ей что-то новое.
Наши знакомые, а также не знакомые лично, но знающие нас люди, удивляются тому, какие мы упитанные, прилично одетые и счастливые на вид. По их мнению, раз многодетная семья осталась без отца, мы все должны недоедать и плохо выглядеть. Особенно обижает такое отношение Машу. Когда ее в десятый раз на дню кто-нибудь останавливает на улице или в школе и расспрашивает, что она ела на обед, не нужна ли нам помощь, то она расстраивается и возвращается домой с угрюмым видом.
Мы, старшие, реагируем более резко. Не стану уточнять, как. В основном ненормативно.
Зато нас боятся спрашивать. А вот Машу мучают своими глупыми предположениями и домыслами. Когда Маша немного подрастет, я научу ее отвечать правильно, так же, как научила двух других сестер.
Мы живем хорошо. Всего у нас достаточно. Растем самостоятельно, без всяких нравоучений и запретов. Нам некогда совершать глупости: из-за маминой занятости в больнице всю домашнюю работу мы выполняем вчетвером.
Маша, по причине чрезвычайной одаренности, отвечает за самые простые дела. Она выносит мусор — по дороге в школу. По пятницам вытирает в квартире пыль. И еще покупает хлеб — по дороге из школы.
Мы любим Машу, как бы ни завидовали ее успехам. Она спасает всю нашу семью от скуки.
Маша — довольно наивный человек. Она любит задавать смешные вопросы и забавно рассуждает на взрослые темы. Получается весело.
В этом мае она поразила нас своими знаниями о Дне Победы и Великой Отечественной войне.
Когда Лена возмутилась за ужином, зачем вообще надо было выигрывать войну, если мы все равно сильно отстали в техническом плане от проигравших держав, Маша, бросив бисер и пайетки, которыми, сидя на диване, расшивала свое бальное платье, закричала на сестру:
— Да ты что?! Да если бы мы не выиграли, мы бы сейчас были рабами у фашистов! Ты бы не сидела перед телевизором и не жевала пряник, а работала бы на заводе или в поле, несмотря на свои двенадцать лет! И получала бы отбросы на обед, и ходила бы в лохмотьях. Да тебя, может, и не было бы вообще на свете! Может, они уничтожили бы весь наш народ, и наша мама бы просто не родилась, как и ты. Никого бы не осталось. Да ты должна бегом бежать на парад девятого мая, размахивать алым большим флагом, а то еще лучше — участвовать в факельном шествии, а потом, рыдая, стоять на коленях перед Вечным огнем!
После Машиных слов мы все подняли глаза на стену — на календарь, а потом — на часы. До Дня Победы оставалось всего два дня с небольшим.
Лена в тот вечер взяла мой учебник по истории России и читала его до первого часа ночи. Мне мешал свет, я все никак не могла уснуть, но все же ничего ей не сказала.
Откуда Маша так хорошо знает историю — стало для нас загадкой. Во втором классе такие предметы не практикуются.
Девятого мая Маша удивила нас еще сильнее.
Наш провинциальный городок не имеет достаточных средств, чтобы проводить большие мероприятия. День Победы страдает год от года. Видимо, вслед за естественным уменьшением числа ветеранов сокращается и праздничный бюджет.
В этот день первые лица города выступили с приветствиями и поздравлениями с трибуны главной городской площади, ветераны прошли колонной и присели на скамейки. Школьники вышли их поздравить, подарить цветы. Прошла минута молчания. Прогремели залпы орудий. Минута молчания завершилась визгом детей, бросившихся подбирать пустые гильзы. Первые лица города, ветераны и прочие граждане выстроились в колонну и двинулись в сторону Вечного огня, на поклон.
Мы держались вчетвером, мама в тот день дежурила в больнице. Медленным шагом, держась за руки, мы прошли весь путь, дождались своей очереди и, наконец, приблизились к пылающему огню. Тут Маша расплакалась. Она закрыла лицо руками и плакала навзрыд. Нас обступили. Одна настырная тетя все кричала: “Чей ребенок? Успокойте его”. Мы отвели Машу в сторону. Она перестала плакать. Строго оглядела нас, прошептала: “Мне на концерт пора”, — и убежала.
Мы побежали следом. Обычно мы помогаем ей переодеваться к концерту, наносить макияж, укладывать волосы. Когда мы догнали ее, уже в гримерной, она отказалась от нашей помощи, провела в зал, указала места и ушла за кулисы.
Мы сидели и ждали начало концерта. Таня говорила про огонь и стену с именами погибших: ей тоже, якобы, захотелось перед нею заплакать, но она сдержалась, поскольку ей уже десять лет. Лена оглядывала зал, разыскивала знакомых, кивала им или кричала на весь зал “Здрасьте!” Я смотрела на занавес, расшитый трехцветными звездами: белыми сверху, синими посредине и красными снизу, слушала Таню и постоянно оборачивалась, чтобы улыбнуться и поздороваться с растревоженными Леной знакомыми.
Концерт был скучным. Бабушки в платочках бодро спели про войну. Стайка детей в белых костюмах прокричала другие военные песни. Мы увидели танцы народов мира. А когда стало невыносимо тоскливо от прыганья и кружения танцоров, зазвучали колокола, и вышла Маша.
Она вышла не одна, было еще много мальчиков и девочек. Одетые в длинные серые балахоны, с распущенными волосами, босые, они двигались под монотонный звон колокола. Сначала им было весело. Потом они стали падать, один за другим. Видимо, от истощения. Видимо, их поработили.
Осталась одна Маша.
Она беспокойно металась по сцене, от одного упавшего к другому. Пыталась их обнять, поднять, возвратить к жизни. Сама она к тому моменту едва держалась на ногах. Маша танцевала так одна, двигаясь все медленнее и медленнее, потом остановилась и начала тихо опускаться на землю.
Тут взошло солнце. Оно разбудило Машу и не дало ей уснуть навсегда.
У меня дух захватило.
Весь зал замер.
Захлюпали носами старички на первых рядах. Оттуда же послышался шелест пакетов.
Ветераны поднялись и, при полной тишине зала, отдали свои цветы Маше.
Зрители зашевелились и стали аплодировать, стоя. Они поднимались, ряд за рядом, и громко аплодировали. Можно было запросто оглохнуть в том зале.
Маша стояла посреди сцены, с охапкой цветов, в сером балахоне, босая и непричесанная, и плакала.
Восьмилетняя девочка напомнила многим людям в зале, что не ценить историю своей родины — стыдно.
Мне показалось, что танец был именно об этом: о безмерных страданиях, которые вынесли наши дедушки и бабушки, прадедушки и прабабушки ради нашего же счастья, о страданиях, про которые мы постепенно забываем, не чувствуем более благодарности. Мы подменяем простое уважение к подвигу какими-то льготами, унизительными табличками в магазинах “обслуживание ветеранов ВОВ без очереди” и прочими ненужными мероприятиями. Думается, ветеранам было бы приятнее, если бы о них вспоминали чаще, чем раз в год, пусть даже без цветов и бесплатных концертов, но чаще.
Тем временем Маша спустилась в зал и раздала букеты обратно — ветеранам. Они не сопротивлялись. Две старушки даже поругались из-за одного особо пышного букета: каждая утверждала, что до момента дарения Маше этот букет принадлежал именно ей. Они продолжали ругаться, когда Маша, все такая же босая и мокрая от слез, ушла за кулисы.
Выбежали клоуны, раскидали по залу конфетти, посмеялись друг над другом и убежали со сцены. Я не поняла их номера.
Старушки хватали друг дружку за одежду и выкрикивали оскорбления.
Мне стало страшно.
Стало страшно за Машу. Я больше ни о ком думать не могла…
Весной просыпается все живое. Кажется, что именно эта весна что-то изменит. Весной верится в лучшее.
Эпилог.
Без моей любимой младшей сестренки наша семья никогда бы не заметила, как весна грациозна”.
Глава 2.
Лена Буланая на консультации у психотерапевта
— Лето мы провели всей семьей в городе. Настя поступала в университет, а мы ей помогали.
Настя — самая старшая из нас, самая любимая моя сестра. Я прожила с ней в комнате целых четырнадцать лет! С Таней или Машей я бы столько не выдержала. Они обе очень вредные, потому что младше нас, и более избалованы.
Настя окончила школу на одни “пятерки”. Она хотела поступить на исторический факультет, так как любит историю, по ее объяснению.
Но не поступила туда. В последний момент подала документы в юридический институт. Настя не испугалась. Хотя там и экзамены сложнее, и конкуренция больше. Мы все ее поддержали. Даже я считаю, что юрист в семье всегда пригодится. А мама и сестрички — они тем более не были против.
Настя поступила.
Мы жили в студенческом общежитии целый месяц, пока шли экзамены. Платили сущие копейки и каждый день гуляли по городу. Настя правильно сделала, что уехала из нашего маленького городка в большой город. Там веселее. Много парков, магазинов и машин. Прохожие торопливо обгоняли нас все время, куда бы мы ни шли. Мы и не шли, просто прогуливались. Одна Настя постоянно спешила: то на экзамен, то на собеседование. Я же никуда не торопилась. Осматривалась, мечтала, радовалась. Через два года я тоже должна окончить школу и уехать в город.
Учусь я плохо. Об историческо-юридических факультетах не мечтаю. Мне бы что-нибудь попроще. Я люблю смотреть кино. В городе мы ходили в настоящий кинотеатр. Там звук разборчивый, очень громкий. Я в таких кинотеатрах раньше не бывала. Смотрели современную российскую комедию.
Мне все понравилось. За то я и люблю кино, что там все волшебно: решаются любые проблемы, включая самые нелепые, которые мы в реальной жизни и проблемами-то не считаем. Волшебство!
Насте фильм не понравился. Она все время крутилась на месте и просила соседей с переднего ряда вести себя потише. На переднем ряду сидели мама с дочкой. Дочка, видимо, уже не раз видела тот фильм, так как уверенно комментировала каждую сцену, предвосхищая события, и повторяла для мамы почти каждую сказанную с экрана фразу. Я, честно говоря, не заметила бы их присутствия, если бы не Настя.
В нашем местном кинотеатре очень плохой звук, даже при полной тишине услышать что-либо сложно. А в городском современном кинотеатре все посторонние шорохи, голоса и шаги тонут в громкой музыке и голосах дублеров. Для меня тонут.
Как оказалось, для Насти не потонули. Весь фильм она донимала маму и дочку своей просьбой помолчать. Они не реагировали. Настя нервничала и ничего из фильма не поняла.
Когда мы возвращались в общежитие, я ей пересказала весь сюжет, многие сцены смогла показать. Настя согласилась, что фильм интересный. И предложила мне подумать о работе в кино. Она сказала, что для этого учиться не надо.
Ассистенты — это те же секретари, сказала Настя. Им достаточно молодости, мобильности и сообразительности. Всяким талантливым людям, как, например, режиссерам, актерам, противопоказано отвлекаться на мелочи, иначе они могут потерять вдохновение. Ассистенты занимаются их бытовыми и техническими проблемами.
Это интересно, — уточнила Настя.
Мне стало чуточку обидно. Неужели я так безнадежна? Я ленива. И — несомненно — талантлива. Достаточно немного расшевелиться, как я начинаю блистать.
Недавно сумела написать контрольную по алгебре.
Сначала боялась идти на нее. Какое-то время подумывала о тщательной подготовке. Но учить ничего не пришлось: меня озарило. Стресс растряс мозги, и мне вспомнилось, что у Насти есть задачник с решениями и ответами, из которого математичка брала все задания для контрольных работ. Это такая особая книга, университетская, которую можно купить только в одном, соответственно, университете. Настя получила ее за участие в краевой предметной олимпиаде в качестве приза.
Я стащила задачник у Насти, взяла с собой в школу. Еще на перемене, когда задания только писались на доске, открыла его и нашла нужный билет. В книге задания поделены по билетам, математичка переписывала их подряд. Поэтому я быстро нашла нужную страницу.
Не стала списывать подчистую: наделала ошибок, незначительных, подтерла в нескольких местах пасту резинкой, чтобы получились грязные пятна. Получилось очень талантливо.
Мне захотелось все рассказать Насте в тот чудесный день, когда я получила “четыре с плюсом” и восклицательным знаком. Только Настя не поняла бы моей радости. Она бы расстроилась. И сурово наказала бы меня, как обычно наказывает нас за обман. Сама она говорит только правду.
Как бы ни относилось общество к правдолюбцам — презрительно ли, недоверчиво ли — я довольна тем, что моя сестра Настя такая правильная.
Зато не жалую отличников. Почти все они — подлизы и интриганы. Считают, что хорошие отношения с учителями гарантируют отличные оценки. И они, увы, правы.
У меня есть лишь два исключения из жизненного принципа “не любить отличников”. Первое — это Маша, наша младшенькая. Ей все дается легко. Она умная и одаренная, к тому же скромна. Второе — Настя. В нашей школе нет ни одного учителя, с которым у Насти не было бы серьезных противоречий во взглядах. И, тем не менее, она окончила школу на одни “пятерки”. Я не верила, что у нее получится. Много раз мне приходилась слышать, как она возмущенно ругается или плачет возле учительской. Ее безжалостно доводили до слез, шантажировали оценками, вызывали нашу маму к директору. Настя все равно отчаянно спорила на уроках и ничего не говорила маме.
Мама у нас еще жестче, чем Настя. Она могла бы поругаться со всеми учителями и директором, забрать Настю из школы, перевести в другую и наделать еще много чего, погорячившись.
Я не верила, что один человек может поменять атмосферу целого общества — нашей школы. У Насти получилось заверить меня в обратном. Многие учителя, благодаря ней, изменились. Ученики тоже изменились. Я сама это вижу. На примере Насти я поняла, как важно отстаивать собственное мнение в любых условиях.
Учителя, вроде бы, перестали считать нас сборищем придурков. Стараются подходить к каждому индивидуально, как будто собираясь признать в нас личности. Ученики сообразили, что учителя — тоже люди, у них могут случаться жизненные неприятности, их можно пожалеть или постараться понять.
Настя вовсе не объясняла каждому, что он должен уважать себя и окружающих. Она незаметно изменила всех.
Настя — очень умная. Она ничего не делает напрямую, лишь провоцирует окружающих на правильные поступки.
Но и у нее есть недостатки.
Первый и главный — тот же, что значится во главе ее достоинств — жесткий характер.
Она на меня часто кричит. Особенно когда я не хочу убираться в доме или делать уроки. Бывает, совсем не хочется вставать с дивана, отрываться от телевизора ради уборки. Настя может целый час стоять надо мной с ведром и тряпкой, молча, и ждать, когда я поднимусь. В такие моменты проявляется ее второй недостаток — занудность.
И все-таки она добивается своего. Мне ни разу не удалось переспорить или переубедить ее в чем-то.
Мне хочется быть такой же уверенной в себе, как Настя. Тогда я не боялась бы контрольных.
Вообще хочу перестать бояться. Мне страшно, когда мама дежурит по ночам, а мы остаемся одни. Страшно получить двойку, хотя у меня их уже много. Боюсь плохих новостей и сплетен. Не доверяю врачам — уколы мне делает только мама. Не езжу в городском транспорте, чтобы не подхватить чужие бактерии. Опасаюсь людей, особенно незнакомых. Когда раздается звонок в дверь — я подпрыгиваю от испуга. А если, не дай бог, зазвонит телефон — делаю вид, что не слышу. Мама приписывает это лени. Сестры недовольно бурчат и сами идут открывать дверь или поднимать трубку телефона.
И никто не догадывается, что все это от страха, а не от лени. Учусь плохо — тоже из-за волнения. Как только беру в руки учебник — начинаю думать, спросят ли меня завтра, учить ли мне параграф или нет. Вдруг выучу — и не спросят. Зачем мне в голове лишняя информация? Она мешает полезной информации плотно утрамбовываться, только лежит в памяти мертвым грузом или, того хуже, начнет разлагаться.
Читаю я молодежные журналы, женскую литературу и детективы. Оттуда черпаю свое представление об окружающем мире.
Настя постоянно ругает меня за легкомысленность. Хотя, нет, в последнее время перестала ругать. Видимо, смирилась. Каждый человек хорош по-своему.
Настя выучится и станет адвокатом. Эта специальность как раз для нее. Она будет жить в том же общежитии, где мы обитали этим летом в городе. Там все очень прилично устроено. Есть столовая на первом этаже. И — что самое важное для Насти — совсем недалеко расположена библиотека.
Настя читает такие умные книжки, которые нигде, кроме как в университетской библиотеке, не отыщешь. Она к книгам относится с уважением, благоговением. Когда мы ходили в городской музей, она минут десять, не меньше, стояла перед витриной с древними, уже ценными, книгами. По-моему, там абсолютно не на что было смотреть: лежит темная книга со стертым названием, желтыми страницами, в стеклянном ящике. И все. К ней прикасаться нельзя — такая она старая; чуть тронешь — рассыплется. А Настя заволновалась, обхватила стекло руками и простояла так долго.
Возможно, только через два года, когда окончу школу и вмиг стану умной, пойму, что такого интересного в старых книгах под стеклом…
Когда стану умной — буду поступать в университет. Или в его окрестности.
Нет.
Все-таки, даже если стану вмиг умной, с моими оценками мне светят только окрестности, без университета.
Что ж, я согласна работать в кафе официанткой. Мы однажды зашли в такое чудесное кафе, где рядом со столиками стояли большие куклы в национальных костюмах. Там мы ели вкусные пирожки. Мне бы хотелось там работать.
Или же в магазине игрушек — вроде бы, там тоже интересно. Не знаю, кем быть. В мире много всего любопытного. Боюсь зациклиться на чем-то одном и пропустить все остальное.
Настя в детстве мечтала стать философом. Я ее предупредила тогда, что все философы очень старые. Она не услышала моего предупреждения.
Для меня Настя — именно СТАРШАЯ сестра. У нее всегда готов совет и вязаные носки для младших сестер. Будто ей не шестнадцать, а все шестьдесят.
Таня и Маша — просто сестры. Они мне не ровесницы. Нас разделяет огромная пропасть — в два и четыре года соответственно.
Настя знает все о том, что было задолго до моего рождения. С ней мне нестрашно думать о колоссальных потрясениях, пережитых Землей, о непонятных современных происшествиях и об ориентировочном будущем нашей планеты.
Настя много думает. Она каждую минуту о чем-то думает. Я так не могу.
Еще не могу облачать мысли в слова, как Настя. Она даже сочинения писать умеет.
Для меня школьные сочинения — это такой невероятно противный скрип по доске мелом. Только, представьте, вместо чутких ушей, реагирующих на этот скрип, выступает моя психика…
Я могу чувствовать, иногда умею говорить о своих чувствах. Но для меня настоящая пытка — перекладывать мысли на бумагу. У меня даже своего девичьего дневника нет. Когда кто-нибудь дарит мне блокнот, даже красивый — с замочком, переплетом и надушенными разноцветными страничками — я отдаю его Насте или Тане.
Шариковую или любую другую ручку совершенно невозможно найти в моем шкафу, столе или рюкзаке. Единственное, чего у меня много — это карандашей. Я рисую даже во время уроков в школе, на последних страницах тетрадок.
Люблю рисовать.
Не люблю писать.
Возникает ощущение, будто кто-то стоит у меня за спиной и ехидно смеется, когда пытаюсь написать хоть что-то в сочинении.
Многие произведения из школьной программы — толковые, там много жизни. Насчет них мне в голову приходят кое-какие мысли. Боюсь ими поделиться. Мои мысли — часть меня. Зачем отдавать себя бумаге? Поэтому иду в магазин, покупаю сборник “Сто лучших сочинений” и переписываю слово в слово. Иногда везет, и мне ставят 5. “Тройку” — за грамотность, “четверку” — за содержание. Все-таки не зря “мое” сочинение входит в сотню “лучших”!
Была бы моя воля — не было бы в школе никаких сочинений. Урок литературы проходил бы так.
Вначале проводилась бы “минутка поэзии”, во время которой каждый ученик смог бы рассказать свое любимое стихотворение. Ценю стихи за их лаконичность.
Забыла сказать, что, кроме легкого чтения, типа детективов и женской прозы, часто открываю томик стихов поэтов Серебряного века.
Стихи мне с раннего детства читала Настя. Только научившись, лет в пять, она зачитывала мне милые детские стишки про дружбу и родину. Мне было три года, я только начинала соображать. Стихи те помню до сих пор. Живу в их ритме. Бодро, подобно их интонации, гляжу вокруг. Хочу, чтобы они стали главным объектом изучения на уроке литературы.
После “минутки поэзии”, длящейся на самом деле двадцать пять минут, последует оценка услышанных произведений. Каждый ученик выскажется и оценит понравившиеся стихотворения. Учительница, выслушав каждого желающего, выставит оценки. Оставшиеся пять минут урока разбирается пусть даже прозаическое произведение. Мне не жалко пяти минут на прозу.
Я отменила бы все задания касательно содержания текста и его осмысления. Сами тексты пусть читаются дома, причем по желанию. Заставлять детей читать — неправильно. Я, например, плохо запоминаю прочитанное, если тороплюсь или волнуюсь.
Вместо сочинений ввела бы добровольную сдачу мыслей. Только не в письменной, а в устной форме. И не ограничивала бы полета мысли детей. Пора воспитывать думающее и самостоятельное поколение.
Настя, между прочим, тоже недолюбливает сочинения — за крайнюю требовательность к их оформлению и написанию. Чтобы написать сочинение на “отлично”, нужно, во-первых, писать на неизбитую тему.
Скажите, доктор, откуда в русской литературе взять неизбитую тему? Обо всех образах, композициях, сюжетах исписаны километры листов. Нас с малых лет заставляют копаться в головах авторов, героев, злодеев, понимать их строение и мышление, знать, где, почему и зачем было создано то или иное произведение, заучивать монологи, вступления, диалоги и отступления. А потом оглушают: разберите, мол, образы Наташи и Андрея относительно роли войны в повествовании. Или что-то подобное. Только, пожалуйста, разберите свежо и искренне.
Во-вторых, в сочинениях нельзя писать свои искренние и свежие мысли. Раз принято думать неглубоко — значит, так и думайте, не умничайте.
Настя из-за сочинений попадала к директору чаще всего. Ее возмущало учительское неадекватное отношение к взгляду подростка на глубокие мысли авторов.
В одной такой истории даже я оказалась замешана.
Настя написала чудесное сочинение по произведению современного автора. Наша учительница по литературе не слышала о данном авторе и отказалась принять сочинение ввиду отсутствия объекта описания. Учительница эта — очень квалифицированный педагог, с приличным стажем и ворохом литературоведческой периодики на антресолях. Она твердо знала, что с распадом Союза в нашей стране исчезли писатели, все до одного. Поэтому наша задача — бережно хранить литературу прошлого и избегать лотков с сомнительными изданиями настоящего.
Будучи большой интеллектуалкой, она даже не догадывалась, что ошибается. Литература — всего лишь, или к счастью, отражение времени. Все события, зафиксированные в ней, расскажут о нас нашим потомкам много интересного. И все будет правдой… Конечно, они сами решат, что внести в школьную программу, а что отпечатать на качественной бумаге миллионным тиражом. Но это будет потом. Обязательно будет.
Итак, она отказалась принять Настино сочинение.
Через три недели она праздновала свой день рождения, юбилейный. В учительской — суета, цветы, звон бокалов и грохот кастрюль с салатами. А на ближнем к двери столе — подарочная коробка с бантом.
Учительница:
— Это мне? Как красиво! Как приятно! А что это? Можно посмотреть?.. Ой, книга! Как необычно. Кто мне подарил эту книгу? Анна Алексеевна? Таня? Катерина Владимировна? Соня? Юля? Михаил Иванович?.. Что вы молчите? Кто подсунул мне эту дрянь?!
Она минут десять возмущалась нахальству того, кто посмел подарить ей в юбилей книгу современного автора. Пыталась выяснить, кто из учителей совсем ее не уважает. Ничего не добилась, только испортила всем настроение. Раздраженно, с намеренным грохотом, собрала кастрюли и пустые бутылки, прихватила книгу и утопала домой.
На следующий день у нас первым был урок литературы. А учительница не пришла. Настя говорит, что она пришла в школу только к четвертому уроку. Прямо с улицы, миновав учительскую, зашла в ее класс, на урок биологии, прервала ответ одной из учениц, загадочно всем улыбнулась, извинилась и произнесла, глядя на Настю:
— В какое чудесное время мы живем!
Еще раз извинилась и вышла из класса.
Покупка книги и подарочной коробки больно ударила по моему карману: я истратила все свои сбережения, еще и заняла у Насти.
Результат стоил всех этих жертв: учительница публично извинилась перед Настей, а потом еще и похвалила сочинение, поставив за него “отлично”.
Я же восстановила свое финансовое положение нескоро. С помощью сэкономленных карманных денежек через два месяца отдала Насте долг.
Зато поняла, что люди вовсе не такие злые, какими нам кажутся. Они боятся быть добрыми, чтобы о них не подумали неправильно. Достаточно их слегка подтолкнуть, и они согласятся, что были неправы.
Какая же, все-таки, Настя умная!
Как бы мне хотелось хоть капельку быть похожей на нее.
И ничего не бояться…
Глава 3.
Из разговора Тани Буланой с отцом
— Ненавижу осень!
Сморщенные дырявые листья противно хрустят под ногами. Вокруг — пусто, одни серые ветки торчат со всех деревьев. И дождь заляпывает грязью туфли и колготки. Дома, как обычно, услышишь мамино: “Ты где была? По лужам скакала, что ли? Тебе что, делать нечего?”
Ну да, скакала. Вот так взяла и с разбега прыгнула в мутную лужу, покрытую огромными пузырями. И все это под бешеный дождь, лупивший по мне, как по какому-нибудь железному подоконнику…
И где все это время, спрашивается, был мой зонт?
Он лежал в прихожей, на нижней полке шкафа! Никто не сообщил мне о дожде заранее. Никто. Достаточно ведь было просто намекнуть. Я не жду прямых сигналов. Но никто и ничто не предупредило меня, что пойдет дождь!
Нет, совсем я не медиум. Права была Лена, когда говорила, что “невозможно знать о будущем все”. Она как в воду глядела.
Мы, экстрасенсы, иногда ошибаемся. На минутку природа дает нам возможность побыть обычным человеком, отнимая дар.
Все равно обидно. Я вымокла.
В прошлый вторник фраза “Какое чрезвычайное настроение наверху”, исходящая от азалии на окне, была легко мной поймана. Я поняла, что будет ливень, взяла зонт и пришла домой сухая…
Я такая мокрая, что вокруг меня набежала лужа. Конечно, мама уже заметила. Сейчас услышим ее крик.
Вот и он.
И Лены нет рядом, чтобы меня утешить. Одна она меня понимает. Но она сегодня не позвонит. На другом конце земли уже спят.
Лена уже полтора года живет в Америке. Она — фотохудожник.
Два года назад бросила школу, уехала в город и записалась на курсы фотографирования. Ей было столько же, сколько мне сейчас — четырнадцать. Она полгода занималась фотографией, выиграла важный конкурс и уехала в Америку на выставку. Там и осталась.
Часто звонит домой. Говорит, что очень скучает. Но возвращаться не хочет. Она там работает в мастерской знаменитого художника и учится в колледже.
Там ей интереснее, я это чувствую. Она по-русски уже с акцентом говорит. А по-английски, наверное, без акцента.
В нашей школе она так плохо училась, что мама боялась появляться на ее школьных собраниях. А в Америке Лена учится отлично. Она там сама выбирала предметы, которые хочет изучать. Выбрала всемирную историю, английскую и русскую литературу, английский язык и историю искусств.
Ее общежитие, судя вот по этим фотографиям, просто сказка. Видишь, папа? Эти американцы настолько очарованы Лениными творческими работами, что рады оплачивать обучение, проживание, медицинскую страховку и прочие расходы.
Маме пришлось понервничать и побегать по консульствам и нотариусам для оформления разрешения и доверенности руководителю российского посольства в Америке. И всякое такое.
Мама не хотела ее туда отпускать. Я уговорила ее. Мне понравилась эта идея. Лена не могла найти себя в нашей среде — значит, ей нужно было поменять среду.
Лена очень талантлива, но окружающие не давали ей возможности проявить себя. Вся ее энергия уходила в воздух. Или в землю. Как правильно сказать? В общем, уходила впустую. Никто не воспринимал ее всерьез. Лена злилась, но ничего не могла с этим поделать.
Хорошим людям, к счастью, иногда везет. Так повезло и Лене. Ей было предначертано самой судьбой промучиться четырнадцать лет, а потом обрести признание среди окружения.
Лена — моя самая лучшая сестра. Маша слишком самонадеянна, чтобы быть лучшей. Настя, наоборот, слишком пристрастна к себе. Одна Лена никогда не хвасталась успехами и не жаловалась. Она жила кое-как и упорно делала вид, что такая жизнь ей нравится. Вокруг нее мне виделась золотистая, песочная тень. Эта тень оберегала ее от лишних нервных перегрузок. Надеюсь, оберегает и сейчас.
Лена психологически устойчива к различным стрессам. Ее песочная тень замедляла реакцию на обиду. Обидчик изумлялся: почему Лена не плачет? Лена плакала. Но намного позже. Когда ее никто не мог увидеть. Она выдерживала серьезные потрясения, а расстраивалась, якобы, только из-за пустяков… На самом деле из-за пустяков она не расстраивалась. Все дело в замедленной реакции на сильное психологическое давление.
Думаю, свою роль в Лениной удаче сыграл мой вязаный браслетик с бусинками.
Я его связала в один из тягостных осенних вечеров, когда было особенно страшно при мысли о завтрашнем дне. Я смотрела на закат и переживала: ведь солнце завтра снова взойдет! Связала меленький браслетик с девятью бусинками. Причем в каждую бусинку ввязала часть своего страха.
В комнату зашла Лена. Она была расстроена. Посмотрела в окно, пробормотала: “А ведь завтра оно снова взойдет”. Заметила браслетик, примерила, улыбнулась.
Я говорю:
— Бери, я себе еще свяжу.
Лена кивнула.
Через неделю она забрала документы из школы и уехала к Насте в город. Можно сказать, я ее больше не видела. Они обе учились там, мы с Машей — тут, мама по-прежнему работала в больнице.
Иногда Лена звонила из города, рассказывала про свои работы, занятия, выставки. Под Новый год я спросила ее про тот браслетик. Она радостно закричала в трубку:
— Я его не снимаю! Мне везет, когда я хожу с ним. Только сниму — сразу не везет.
После Нового года ее пригласили на ту самую выставку в Америку. В ту самую Америку, откуда она звонит уже полтора года и откуда не может вернуться домой.
Я все чаще шепчу в своей вечерней молитве: “Пожалуйста, пусть Лена потеряет браслетик с бусинками и вернется домой”. Хотя я прекрасно понимаю, что здесь ей будет не так комфортно, как там. Человеку нужно искать хорошее место в жизни. Не прибыльное, а именно хорошее — то есть такое, где ему не будет плохо.
Мне, к примеру, очень хорошо дома. У меня здесь самая большая комната — досталась от Лены и Насти. В моей комнате все устроено по-моему. Вещи расставлены правильно, чтобы не нарушали мою душевную гармонию и способствовали позитивному мышлению.
Я придаю вещам огромное значение, поскольку они обладают энергией, которая в зависимости от местоположения вещи может быть положительной или отрицательной. Вещи могут посылать сигналы опасности, могут утешать, могут подбадривать. Нужно обладать чрезмерной чуткостью, чтобы поймать и расшифровать сигналы. Мне повезло обладать таким даром. Это тяжелая ноша, которую не всякий вынесет.
Я — сильная. Все вынесу.
Еще я умею читать мысли. Это легко. Почти все люди думают одинаково об одинаковых вещах. Они думают очень хорошо о себе и не очень хорошо — об окружающих. Даже когда человек делает кому-то подарок, он думает даже не о подарке, а о том, как он сам выглядит со стороны. В этом нет ничего “такого”. Подобные мысли просто типичны для всех людей. Поэтому читать их очень легко.
Предсказывать будущее тоже просто. Главное — сосредоточиться на пустоте. Садишься прямо и, не закрывая глаз, пытаешься увидеть пустоту. Потом на ее фоне появляются фигуры, слова, картины. Их много, они исчезают, снова всплывают. Это похоже на сон в его короткой фазе. Самое важное — удержать в памяти последние кадры, чтобы затем вытянуть, как за ниточку, все видение.
Я редко прибегаю к возможности предвидения. Ведь если я увижу что-то неприятное — все равно не смогу изменить ход событий. Лучше уж вообще ничего не знать, чем ждать, когда наверняка случится беда, а ты не в силах что-либо изменить.
Как же меня бесит этот отвратительный ветер! Осенью что ни день — то обязательно с ветром или дождем. Всякая пыль взлетает в небо и опускается мне на голову и одежду. Вот: все волосы в пыли и мусоре. Кому может нравиться осень? Только разве отчаявшимся типам, кому — что в душе ветер, что на улице — все одно. Закроюсь в комнате и не пойду на улицу, пока осень не закончится.
Подобной же осенью — невероятно холодной и гадкой — я открыла в себе невероятные способности. Мне было восемь. Я не услышала команду “всем строиться” учительницы по физкультуре и продолжала болтать со своей подружкой. Моя подружка учится в другой школе. В тот день у нее было меньше уроков, и она решила проведать меня. Пришла, отозвала в сторонку и заболтала меня… Учительница разозлилась, когда я не выполнила ее команду. Она выгнала меня с урока. Я, конечно, расстроилась, не хотела уходить. Бродила возле спортивной площадки и смотрела с завистью на одноклассников. После урока учительница взяла мой дневник и поставила в нем “двойку”. И повела за руку к классному руководителю.
Мне было очень стыдно.
Классная руководительница, к ее чести, не дала меня в обиду. Сказала, что она вполне довольна моим поведением, и что я еще очень мала, чтобы выполнять все команды на уроке физкультуры. Она отпустила меня домой.
Я шла и размышляла о злой учительнице физкультуры. Гнев кипел в моей душе, я присела на скамейку, успокоилась и закрыла глаза. Сначала видела пустоту. Потом появилась бутылка и разбилась о камень. Множество стекол заблестело на солнце. Взлетел голубь. Голубь упал. Послышался резкий скрип и тихий хруст.
Когда я восстановила все эти символы, то получилась страшная картина.
Я быстро вернулась домой и записала их в тетрадку. С тех пор постоянно веду дневник, в котором фиксирую все свои видения, а рядом подписываю, что за ними последовало в реальности.
Через два дня наша учительница исчезла, физкультуру вел уже другой человек. Оказалось, та злая учительница страдала от алкоголизма. Но при этом водила машину. В нетрезвом виде она наехала на мальчика, ученика нашей же школы. Мальчик получил травму, но остался жив. А учительницу выгнали с работы, принудительно лечили и выпустили на свободу. Она, кстати, тут же уехала из нашего города, чтобы начать жить с чистого листа в другой местности.
Я же стала внимательно прислушиваться к себе. Получалось, я слышу то, что другие не могут слышать. Знаю многое, недоступное окружающим.
Начала читать Библию. Мне немного полегчало. Дочитав оба Завета до конца, попросила маму покрестить меня. У меня появилась защита. Нам, медиумам, никак не обойтись без защиты. Вера бесценна. Для меня это, если честно, запретная тема…
Иногда помогаю людям. Делаю это осторожно, чтобы никто не догадался о моем даре. Даже мама ничего такого не знает.
Я спасла соседскому мальчишке жизнь: отняла у него рогатку. Один раз проходила мимо него, и мне было видение, по которому в пустоте камень разбивается о стекло. При таком очевидно опасном для мальчика видении нельзя было медлить. Мальчик сидел в песочнице, рядом лежала рогатка. Я подошла, подняла ее и быстро ушла. Мальчик заметил и бросился за мной с криком. Пришлось убегать от него. На следующий день помогла ему строить песочный дом — и он меня простил. Не стала объяснять ему, что из-за рогатки он мог погибнуть. Как такое объяснишь? Можно только почувствовать.
Наша лестница в подъезде вся покрыта слоем грязи. Никто не собирается ее вымыть. Зачем осень так пачкает обувь, что в подъезд страшно зайти? Почему оставляет такие жирные следы? Почему приходит в сентябре на чистую сухую землю, а уходит, оставляя ее мокрой и неопрятной?
И солнца почти не видно. Только взойдет — к обеду — и тут же заходит.
Одно радует — оно спешит согреть мою Лену. Она написала мне из Америки много писем. Оказывается, мы сильно ошибаемся насчет их культуры и образа жизни. Например, то, что мы считаем изысканной американской пищей — жареная картошка, бутерброды с газировкой — у них самая простая еда, которой питаются самые бедные люди. Обеспеченные же предпочитают более дорогую: молочные продукты, натуральные овощи и злаки. Получается, мы едим, по их меркам, как богачи: каждый день у нас картошка, хлеб и молоко.
Лена пишет, что американцы сильно отличаются от нас. Они терпеливы к иноземцам. Она признается, что если бы не их терпимость, ей было бы тяжело там.
Я за нее совершенно спокойна. Она живет в хорошем сообществе.
Я всегда знала, что мир разнообразен, и каждому в нем найдется место. Расскажу, как спасла Лену от самоубийства.
Мне не было никаких видений. Одна пустота — она чернела в Лениных глазах и пугала меня. Ей только исполнилось четырнадцать. Шел сентябрь. Летом мы ездили в город, где Настя сдавала экзамены в университет.
Лена целыми днями ходила задумчивая. Она сидела дома, никуда не ходила, ничего не делала. Прогуливала школу. Мама голос сорвала, крича на нее, заставляя сделать по дому хоть что-нибудь. Лена просто не слышала ее. У нее был странный взгляд. Когда я спрашивала, в чем дело, она молча пожимала плечами в знак недоумения.
В конце сентября она проглотила бутылёк сильного снотворного. Она была бледная, недвижимая. Я вызвала “скорую”. Лене промыли желудок, подержали несколько дней на капельнице, потом выписали, сразу после посещения психиатра.
Мы ходили к психиатру втроем: Лена, я и Маша. Лена зашла в кабинет и сразу начала рассказывать про лето, проведенное нами в городе. Она говорила очень долго. Я слышала, как она оживлялась, когда говорила про Настю. Мне даже было чуточку обидно, что про меня она ничего не сказала.
Я ругала себя за то, что заранее ничего не почувствовала и не смогла предотвратить такую ситуацию. Я плакала, когда Лену, едва живую, увезла из дома “скорая”. В тот момент, находясь перед дверью в кабинет психотерапевта, я осознала, что могла навсегда потерять Лену. У меня от этой мысли снизилась температура, и я начала дрожать, как от холода. Сидела и стучала зубами, а Маша вертелась и постоянно задавала какие-то дурацкие вопросы.
Когда мы вернулись домой, Лена стала такой же молчаливой, какой была последние две недели. В тот первый вечер после ее выписки я связала браслетик с бусинками. Тот самый, что изменил Ленину жизнь…
Папа, а ведь в происшедшем есть и твоя вина. Тебя здесь не было — это верно. Но самое главное — здесь не было ТЕБЯ! Вторая семья не снимает ответственности за первую.
Нам не нужно от тебя подарков. Посещай нас в год два раза — и всё. Приходи и спрашивай, как мы поживаем. Что тебе мешает?..
Однополюсная система воспитания недостаточна для развития полноценной личности. Мама — хорошо, но должен быть и кто-то другой, кроме нее. Как в фильме про напарников-полицейских: один — добрый, один — злой.
Тебе часто икается?.. Странно, что не часто. Мы тебя вспоминаем каждый день. Мы считаем, что ты добрый, но эгоистичный. Удивляемся, почему так похожи внешне и не похожи с тобой по характеру.
Еще мы сильные, ты — нет. Мы, в отличие от тебя, самостоятельны. Ты же привык, что кто-то постоянно о тебе заботится. Мы заботимся о себе сами.
Мама много работает. Она все еще помогает Насте, хотя та уже начала подрабатывать в библиотеке университетской. Ей не хватает денег, и мама высылает ей каждый месяц.
Через два года я окончу школу. Мне бы не хотелось тебя ни о чем просить. Но — увы. Заступись, пожалуйста, за меня перед мамой. Я не хочу уезжать далеко от дома. Учиться можно и в нашем филиале института. Он — напротив больницы, на соседней улице. Очень удобно!
Да и маме станет полегче. А то у нас еще Маша растет — та точно захочет учиться в самом престижном университете мира…
Зачем ты снимаешь часы с руки? Не надо мне ничего дарить. Молодец, что зашел. Три года тебя не видела. Спасибо за беседу. Заходи как-нибудь еще. Ага. Пока.
Да уж.
Осень может кому угодно разбередить душу своими тягостными вечерами. Даже отца потянуло поговорить с дочерью от первого брака. Наверное, ему жалко, что лето закончилось. Все мы думаем, что будем всегда молоды, и что всегда будет солнечное лето.
Ненавижу осень!
Мусорные мешки носятся по улице, так и норовя опуститься мне на голову. Прохожие чихают на меня. Иногда кашляют в мою сторону.
Удивительно, как сильно я завишу от погоды и времени года.
Похоже, все люди зависят. Не только я. Это психологический момент. То есть — внутренний, душевный. И никакой медиум его не изменит.
Тонкая наука — эта самая психология.
Кто бы мог подумать…
Глава 4.
Письмо паломницы Марии Буланой маме
“Здравствуй, мама! Извини, что долго не писала. У меня под Рождество было много работы. Мы репетировали с хором, расчищали территорию, убирали общежитие, учились в школе.
Я выдержала пост! В Новый год хотелось, конечно, по привычке повеселиться. Молилась полтора часа — и желание отпало. Мне тут правда легче.
Несколько раз приезжал тот психотерапевт, что беседовал со мной после каждой из трех моих попыток. Я так и не знаю, как его зовут. Во время наших бесед постоянно забываю спросить его имя. Ты не знаешь?
Я теперь молюсь и за него тоже. Все-таки он хороший. Он приезжал за декабрь трижды. Спрашивал о моем настроении, питании, оценках и учителях. Мы говорили в течение десяти минут. Столько здесь отводится на разговоры с посетителями. Потом пришла сестра Ольга и увела меня на занятия.
Осенью пришло письмо от Лены, с фотографией. Она стала еще красивее. Живет в том же общежитии, но чаще не живет в нем, а путешествует по Америке с выставками. Она стала очень знаменитой.
Настя звонила на Рождество — обещала приехать летом, после сессии. Впрочем, ты-то лучше меня знаешь про их успехи.
Одна Таня ни разу не дала о себе знать. Как она поживает? Настя говорит, Таня все же поступила в университет. Говорит, она еще летом выкинула из своей комнаты все вещи. Неужели? На помойку выкинула, вроде бы. Не жалко?
Мне бы очень хотелось поговорить с Таней. Она ведь умеет разбираться в чужих мыслях. Ей интересен потусторонний мир — так я смогла бы рассказать о нем много интересного… Не буду пугать тебя описанием моих клинических смертей. Хотелось бы попугать ими Таню.
Так, говорят, она перестала слышать голоса? Лишилась своего дара? Если так — то к лучшему. Пусть она начнет жить по-человечески, без всяких выкрутасов. Помнишь эту ее любимую фразу: “Я не пойду в магазин, там атмосфера негативная”?
Жизнь гораздо проще, чем нам внушают через телевизор, книги и школу. Только прийти к пониманию этого достаточно сложно. Мне понадобилось захотеть умереть и почти уйти из жизни, прежде чем я поняла это. Извини за все, кстати. Ну, за все, что тебе пришлось пережить тогда из-за меня. Извини, пожалуйста.
Здесь вовсе не так скучно, как ты думаешь. Я постоянно что-то делаю: то ухаживаю за цветами, то протираю окна в монастыре, то мою посуду. Здесь много работы. Она называется “послушанием”. Для меня это необременительная работа. Наверное, потому что я работаю для себя и своих близких.
Ты пообещаешь приехать ко мне в этом году? В прошлом не получилось — ничего страшного. Тем более, ты в больнице очень занята. В этом году обязательно приезжай.
Кстати, я неправильно высказалась. Не обещай. Обещать — грех. Нельзя знать, что дальше нас ждет. И гарантировать, что будущее вообще наступит, — нельзя. Только Творец знает, что, зачем и когда случится.
Постарайся приехать. Я попрошу отвести тебе целую комнату. Меня отпустят с занятий и освободят от работы на весь день. Мы увидимся и, наконец, поговорим.
Я не держу на тебя зла. Понимаю, что ты могла чувствовать, когда из-за моего рождения от тебя ушел муж. Конечно, после такого несчастья ты не могла любить меня.
Я же всегда любила тебя. Люблю и сейчас. Жаль, что ты совсем не ходила на мои концерты. Я выступала только для тебя.
В нашем церковном хоре нет солистов. Каждый поет в меру своих возможностей. Результат получается изумительный. Люблю быть как все.
У нас за эту зиму выпало много снега. Мы ходим в лес и на речку. Здешний климат сильно отличается от вашего. У нас тут зимой очень морозно, снежно. У вас не так.
Наш монастырь расположен за городом, на его окраине. Очень тихо и чисто. Здесь царит своеобразный деревенский уклад. Местные жители доброжелательны к нам. С нами в школе занимаются соседские дети, совсем обычные.
Да и мы тоже — не особенные. Обычные.
Здесь много таких же, как я. Многие дети, оказывается, уже устали жить. Кого-то привели родители, или врачи, или воспитатели детских домов. Одна я пришла сама. Мы здесь называемся паломниками.
Не хочу никуда отсюда уходить.
Не обижайся. Ты не виновата. Кто же мог знать, что после четвертой родившейся дочери отец потеряет терпение и уйдет из семьи?
Неужели, если бы родился мальчик, все было бы иначе?
Отец бы не ушел, я была сейчас дома, все были бы счастливы?
Нет, я бы не жила сейчас дома. Меня бы вообще не было. Жил бы какой-то мальчик. Нет, так я не согласна. Пусть остается, как есть.
Почему же Таня ничего мне не напишет, не позвонит? Наверное, она стыдится того, что ее сестра — паломница в монастыре.
Таня всегда была доброй ко мне. Добрее Лены, Насти и тебя, вместе взятых. Она спокойно относилась к моим успехам, даже радовалась за меня.
Помню, однажды ты отругала меня за невымытую посуду и неубранный зал. Настя и Лена сумели оправдаться, и попало от тебя именно мне. Я стояла на кухне и сдерживалась изо всех сил, чтобы не заплакать. Лена и Настя сидели в другой комнате и дружно смеялись над рассказанной тобой историей. Вы все делали вид, что ничего не произошло. С улицы зашла Таня. Сначала прошла в комнату, о чем-то с вами поговорила, потом забежала на кухню, обрадовалась увидеть меня, высыпала пригоршню семечек на стол и убежала по своим делам. Я до этого не любила семечки. Но они, тем не менее, спасли меня.
Равнодушию двух сестер и мамы не сравниться со вниманием всего одной, но любимой, сестры. Мне стало тепло при взгляде на ту горстку семечек. Я простила вас всех. Помыла посуду и убралась в зале. Молча, не держа ни на кого зла.
Скорее всего, Таня не придала значения моим слезам и своим семечкам. В том-то и дело, что она добрая от природы, а не от необходимости кому-то понравиться. Таня — самая лучшая из твоих дочерей. Не обижай ее, мама.
Постоянно думаю о Тане. Как, должно быть, трудно слышать, видеть и выносить все то, что обычные люди неспособны увидеть и услышать. Считаю, что она сделала правильный шаг, поступив на факультет психологии. Нужно помогать людям. Передай, пожалуйста, что я желаю ей всего самого лучшего.
Она сильная, поэтому справится со всеми жизненными испытаниями. Не сомневаюсь. Жизнь, и вправду, прекрасна. Каждый, занявший в ней свое место, не может быть несчастлив.
Когда я выйду замуж, лет через десять или немного раньше, у меня будет четверо детей. Можно даже одного пола. Я предупрежу своего жениха, что у нас будет много детей. Это — чтобы он не сбежал потом, испугавшись ответственности, и не бросил детей.
Я обязательно полюблю хорошего человека, а он непременно полюбит меня. Как захочу — так и будет. Моя жизнь — только то, что я думаю. Еще Таня научила меня так думать. Она хорошо разбирается в жизни.
Люди отвыкли думать о смерти, о смысле, о рае. Между тем, такие мысли способны предотвратить многие преступления и нехорошие деяния. Абсолютного добра не бывает. Мир устроен умно. Не обманешь — не выживешь. Обманывать можно, только — без подлости. Во благо. Таня научила меня так думать.
Мне часто снится дом. Будто мы вместе встречаем Новый год: разворачиваем подарки, едим праздничные пельмени и смотрим на фейерверк. Будто отец празднует вместе с нами. Ты, будто, счастлива быть рядом с ним. Мы, вроде, счастливы видеть тебя такой… Это просто сон.
Даже если я не выйду замуж за хорошего человека, все равно буду жить с благодарностью Творцу. Не буду его ни в чем винить. Не стану вымещать свое недовольство на окружающих. Тем более, не стану вредить людям из зависти.
Жить трудно. Так везде на земле. Это норма. Страдания и трудности — самое интересное в жизни. Без них нет смысла. Нет ничего.
Не скажу, что мне нравится страдать. Никому неохота. Но без этого я не чувствую, что живу. Ты должна согласиться. Люблю жизнь, потому мучаюсь и сомневаюсь.
Сон про наш семейный Новый год мне снится часто. Первое время было не по себе от такого веселого сновидения. Слишком приукрашал действительность. Нет, не действительность, прошлое приукрашал. Я только недавно поняла, что мне хочется помнить наше прошлое именно таким. Память хранит только приятные воспоминания. Иначе сниться будут кошмары: страхи и сомнения захватят все сознание.
В моей голове все выглядит так: отец нас не покидал, мама любила меня и сестер, у меня не было трех попыток самоубийства. Так просто, по своей воле, я ушла в монастырь в четырнадцать лет. Исключительно ради семейного благополучия. Я молюсь за вас, и вам ничего не грозит. И все мы потом попадем в рай.
Но лучше, все-таки, на земле. Научитесь жить тут, чтобы ни о чем не жалеть там.
Мама, как твоя работа? Ты все еще работаешь в реанимации или перешла обратно в хирургию? Я всегда гордилась тобой и твоей работой. Не понимаю, почему ты так стыдилась себя. Почему в школе, на собраниях моего класса, никогда не упоминала место своей работы и запрещала мне его называть. Ты ходила ко мне на собрания, хотя и старалась сидеть тихо, незаметно. Не задавала вопросов, избегала ответов. Но все же ходила…
Думаю, ты сидела там и ушам своим не верила: твоя младшенькая дочь, нежеланная, оказалась умней всех детей школы. Ты ходила на собрания каждый месяц, из года в год. И все не могла простить мне факт моего рождения…
Прервусь на молитву.
Я позволила себе непочтительность по отношению к матери. Раскаиваюсь. Мама, прости меня за выше написанное.
Благодаря жизни в монастыре я стала мягче, проще. Не повышаю голос и не распаляюсь в разговоре. Раньше я считала себя разумной девочкой и спорила из-за любой неточности, высказанной собеседником. И сейчас я разумна, но проявляется это иначе: мне хватает ума ни с кем ни о чем не спорить.
Я научилась печь хлеб. При нашем монастыре есть своя пекарня. Туда допускают самых лучших учениц — помогать монахиням. Мне нравится печь. Это — все равно что быть солнцем и освещать землю, давать ей тепло, получать тепло взамен… Получилась неуклюжая метафора. Мне хотелось этим сказать, что я занята важным и полезным делом. У человека, который занят таким делом, не может быть неугодных мыслей.
Мама, ты уже гордишься мной?
Если нет, то напишу про лед.
В монастыре нет водопровода, и мы носим воду с речки. Каждый житель монастыря приносит в день по ведру воды. Хватает на основные нужды.
Зимой речка замерзает, и мы возим в санках лед. Старшие его колют на речке, а младшие возят на санках. Эта зима выдалась очень теплой. Иногда морозной, но в целом — снежной и теплой. Мы с Аленой поехали за льдом, уже наколотым и лежащим у берега на слегка подтаявшей поверхности реки. Мы затащили большой кусок, и санки и тут же провалились в воду.
Я до сих пор не умею плавать. Ты не возила нас на море, не отпускала в бассейн, говорила, что там много бактерий. Я не могла удержаться на поверхности, лед вокруг обламывался, когда я пыталась выбраться.
Алена младше меня, но она уже умет плавать. Она ни капельки не испугалась, не растерялась, вытащила меня из воды, подтолкнув снизу. Выловила санки. Выбралась сама. Мы добежали до монастыря, мокрые, с санками. Нас переодели, натерли, укрыли, дали выпить горькой настойки. Я заснула сразу же. Выздоровела только на третий день. Алену пришлось отправлять в городскую больницу, за сорок километров. Она вернулась под самое Рождество. Пела со мной в хоре.
Вот к чему я это рассказываю: хочу научиться плавать. Я так и сказала матушке Антонине, когда Алена вернулась. Матушка согласилась, что это важно. Летом мы все будем учиться плавать на речке.
Хорошо быть обычным ребенком…
В свой последний визит психотерапевт оставил мне Настино сочинение. Она в школе писала сочинение про весну и по ходу написания сравнивала ее со мной. Очень красиво. Но — неискренне.
Психолог думал растрогать меня и вернуть в семью. Ни за что! Каждый человек видит определенную ситуацию по-своему. Насте я казалась избалованной неженкой, горделивой и талантливой. Никогда не считала себя такой.
Вообще наша семья — пять небольших мирков, по одному на каждую из сестер и на тебя, мама. Мы соседствуем, но не приятельствуем. Каждый из нас живет сам по себе, в своем углу.
Мне было очень одиноко дома. И я туда не вернусь.
Разорвала Настино сочинение на мелкие кусочки. Сочинение хорошее. Но не имеет ко мне никакого отношения.
Настю можно понять. Ей в доме было не менее одиноко, чем мне. Лена тоже страдала от этого. Как и Таня. Каждой из нас хотелось стать выдающейся личностью и завоевать уважение всей семьи. Всем удалось самоутвердиться, все заняли оригинальное место в жизни, даже я со своим монастырем.
Но по-прежнему существует проблема с уважением. Мы все зациклены на себе самих и не видим выдающихся способностей родных сестер. Не хотим признать друг в друге личность.
Своих детей я воспитаю иным образом. Научу их помогать друг другу. Объясню, что вместе они смогут решить любую проблему. И главное — что они все для меня одинаково любимы. Пусть дом стоит вверх дном от их игр — я не стану отводить каждому отдельный угол и требовать в доме тишины.
Мама, я обязательно привезу к тебе моих детей. Уважение к бабушке — важная часть воспитательного процесса. Пусть знают, что жизнь началась раньше их появления и закончится нескоро.
Да.
О чем бы еще написать?
Может, тебе интересно что-то другое? Не мои мысли, а мой быт?
Напишу об этом поподробнее.
Мы питаемся три раза в день, в столовой. Утром едим молочную кашу с хлебом, пьем чай с молоком. На обед у нас — рассольник или борщ, все с хлебом. И салат из овощей. На ужин — каша с мясом и хлебом. В пост — без мяса. Можно с рыбой.
Все овощи и мясо мы получаем из своего подсобного хозяйства. Крупу меняем в городе на мясо и молоко.
В нашем монастыре живет больше сотни монахинь и паломниц. Каждая трудится на благо монастыря: кто — в теплицах, кто — на ферме или кухне. Каждая при деле.
Одежду мы шьем сами. Матушка Мария шьет платья из ткани, купленной в городе. Она преподает у нас почти все предметы в школе, кроме богословских. Богословские ведет матушка Антонина.
Она обещала научить меня шить, когда вырасту. Пока мне доверяют только простую работу. Послушание.
Я рассказала о своей жизни абсолютно все. Пусть Таня мне напишет. Пусть Настя станет мягче. Пусть Лена вернется домой и повидает вас. Приезжайте ко мне все. Жду.
Ваша Маша.
Березовый монастырь.
Не надо меня жалеть…”
КУДА УХОДИТ МОЛОДОСТЬ
Рассказ
Девушке Зое было скучно жить и она придумала давать название каждой предстоящей неделе, а потом жить, соответствуя ему. Поначалу было весело. Названия выдумывались несложные, запросто ассоциировались, легко находили фон и мелодику, и время проходило незаметно, одна неделя за другой. До той поры, пока одна из недель самовольно не назвалась так: пина-колада.
Впервые Зоя услышала это слово в новом магазине, в отделе чая. Стояла жара, и невозможно было пройти мимо свежевыкрашенной пристройки к жилому зданию, превращенной в магазин. Там хотя бы работал вентилятор на длинной ножке, возле которого разрешалось постоять, даже ничего не купив.
У Зои совсем не было денег, и она не могла приобрести что-то “из благодарности”. Позволив ветерку обдуть себя со всех сторон, встряхнула майку и пошла прогуляться по магазину. Вкуснее всего пахло в отделе чая. Едва шуршали голоса продавца и покупателя. Они оба с удовольствием, но по секрету, хвалили что-то. Говорили ритмично, с чувством гордости, намеренно понижая голос. Будто обсуждали общее увлечение. Рефреном звучало странное сочетание “пина-колада”.
Так Зоя услышала его. Воздух стал еще более липким, перед глазами поплыли белые круги, и в распухшей от жары голове возникла такая проиллюстрированная история: длинная зеленая змея плыла в грязной реке посреди джунглей, ее выловили индейцы, убили и высушили, разрезали на крохотные кусочки и разослали по всему миру; каждый, кому посчастливилось найти такой кусочек в белом, без обратного адреса, конверте в своем почтовом ящике, обретал мир, покой, большое счастье и удовольствие от жизни.
Название для новой недели нашлось само. Пина-колада вползла тихо и заняла удобное, прочное место в мыслях, чтобы никогда уже не покинуть Зою.
Девушка Зоя нигде не работала. Она числилась на бирже труда и получала пособие по безработице. По образованию была педагогом младших классов, по диагнозу — инвалидом второй группы из-за эпилепсии. Иногда ей было страшно жить. Но в основном — только скучно.
Впрочем, на пособие по безработице и пенсию по инвалидности никому еще не удавалось прожить весело. Зоя клянчила деньги у отца, когда тот возвращался в поселок, но это случалось редко, раз в месяц, а то и в два. Отец много лет назад ушел к другой женщине. Вернее, уехал совсем в другой город. Иногда он возвращался в поселок — навестить свою маменьку, взять у нее немного денег на жизнь, повидаться с дочерью, отдать (неохотно) половину денег ей, а потом вернуться к другой семье.
Отца Зоя совсем не ждала. Он никогда не сдерживал обещания и не приезжал в обещанный срок. Она не думала о нем вовсе. Не вспоминала, пока он не появлялся на пороге с виноватой (фальшивой) улыбкой.
С бабушкой не общалась, поскольку та считала Зою умственно неполноценной.
Мать не помнила. Однажды та исчезла. Это произошло за год до побега отца в другой город. Точнее Зоя не могла вспомнить. После инсульта, в двадцать два года, она многое забыла. Не помнила, куда исчезла мама, что именно привело ее к инсульту, не помнила школу, друзей, педучилище и много других хороших и плохих обстоятельств.
С тех пор жила в таинственном мире, полном чудесных загадок. Та же “пина-колада” была увлекательным звучным словом. Могла хранить чей-то секрет, привести к сокровищам и Большому Счастью. Хотя порой обычные слова могли быть смертельно опасны, и Зоя понимала, что нельзя им доверять, поэтому нельзя полностью погружаться в их атмосферу.
Но пина-колада сама выбрала ее. Невозможно было отказаться. Не было выбора.
В понедельник утром, очнувшись после сна про долину реки Амазонка, Зоя просмотрела вещи в платяном шкафу и нарядилось соответственно настроению. В этом наряде она очень походила на индейца, и немного — на эскимоса. Она натянула одно поверх другого белые брюки, желтое платье, полосатую, как тельняшка, кофту и пятнистый газовый шарф. Обула на ноги легкие сандалии и вышла на улицу.
На улице Арсеньева, главной улице поселка, было пусто. Учреждения открывались в восемь, магазины — в десять часов утра. Зоя попала во временной промежуток между этими двумя событиями, поэтому мало кто мог полюбоваться ее нарядом.
Она шла на юг, бормотала сочетание “пина-колада” себе под нос, время от времени подскакивала на месте от чистой радости и думала так: “Пина-колада ведет меня к сокровищам. Они закопаны на юге, в лесу, под скалой”. Лес мог превратиться в джунгли, известняковая скала — в заброшенный храм.
Когда улица Арсеньева, главная улица поселка, закончилась, Зою действительно со всех сторон окружили деревья.
— О! Широкие мангровые листья, как на Амазонке! — воскликнула она, будто маленький ребенок при виде неожиданного подарка.
У Зои перехватило дыхание: она “взаправду” за еловыми и кедровыми стволами заметила лианы, пальмы, уловила тяжелый гнилой запах, стала терять сознание от непереносимой влажности экватора.
Вся Центральная Америка была как на ладони. Горы Анды источали аромат сокровищ. На пути повстречалась бурная река. Зоя остановила игру и перешла реку вброд. На самом деле вода едва доставала ей до колен. Речка сильно обмелела после массовых вырубок леса выше по течению.
На тропинке за рекой лежала большая крепкая ветка, сломанная туристами или ветром. Зоя очистила ее от мелких сучков и ловко обратила в посох. Сама Зоя превратилась в старую-престарую индейскую женщину, отыскивающую чудесные корешки.
Но палка только мешала идти.
Наконец, она зацепилась за торчащий корень и потянула Зою к земле. Та завертелась на месте, желая сохранить равновесие. Удержалась, но палка по ошибке не уперлась в землю, а оперлась на камень, заскользила по его ровной поверхности и улизнула вон с тропинки, утянув Зою в кусты шиповника, растущие под высокой осиной. Так Зоя упала, ударилась, оцарапала руки и лицо и потеряла интерес к сокровищам.
Вокруг шумел июльский лес. Время приближалось к полудню, солнце жарило, шарф и тельняшка, а также брюки — взмокли. Зоя сняла их, оставшись в желтом платье.
Стрекотали кузнечики, пели птицы, откуда-то с реки кричали дети. На душе стало необычайно спокойно, сердце не выскакивало из груди, давление не сдавливало мозг, пульс был в норме. Но все же Зоя вспомнила про таблетки. Ей нужно принять две зеленые и одну красную, выпить успокоительный настой, а потом пообедать. Так говорил доктор.
Доктор — единственный из всех людей на свете находил время поговорить с Зоей о ней самой. Она ему доверяла. И не спешила обманывать.
Она с тоской оглядела лес, прощаясь до завтра. Вдруг заметила тонкую светлую змейку, выползшую погреться на солнце. Змейка выползла из щели в скале, той самой, которой так и не удалось стать заброшенным храмом. В этой скале жили большие семейства змей. Удивительно, что на большой, плоский, залитый солнцем камень выползла только одна, самая маленькая змея.
Зоя не испугалась. Она подумала: “Ого! Я даже не испугалась!” — и стала осторожно обходить скалу, заглядывая в щели. Змеи действительно лежали внутри или грелись поблизости и лениво посматривали на девушку. Ей было очень приятно, что они не испугались, не набросились и не покусали ее. Зоя решила, что они хорошие и симпатичные, раз почувствовали в ней неопасного человека.
В последнее время, то есть после инсульта, она питала нежность к тем существам, которые не шарахались от нее, как от чумной.
Горы Анды затмили своими сокровищами и добротой змей, их населяющих, вежливого доктора. Зоя отмахнулась от мысли выпить лекарства и пошла по тропинке дальше.
Впереди послышалось:
— А где Миха?
— Он в глубине или в России.
Зоя перепугалась: “Утонул? Ребенок утонул? Караул!”
Она проговорила услышанную фразу еще раз, поняла ее алогичность, выровняла дыхание. Высмотрела впереди на тропинке двух мальчишек, окликнула их, задала свой вопрос:
— Глубина — это страна?
Мальчики засмеялись.
— Нет такой страны.
— Но вы же только что сказали: “Он в глубине или в России”?
— Это два игровых салона, где мы играем в компьютер. Стреляем!
— “Россия” — салон?
— Да! — ответили оба сразу.
— “Глубина” — тоже салон? — Зоя уловила смысл.
— Ага!
— Ну, ладно. Идите, идите отсюда. Куда вы там шли?
— А мы и идем!
Мальчишки, так же как и прочие обитатели чудесных джунглей, не испугались Зою. Поначалу, было, увидев на реке девчонку в зимних шмотках, они вслух назвали ее “больной”, но к моменту встречи она избавилась от всего лишнего, а платье очень ей шло, к тому же, она вела себя спокойно, говорила как нормальная, а потому они вовсе перестали бояться ее и не называли больше “больной”. Пошли, куда им было надо — в поселок.
Зоя углубилась в лес.
Пока ей нравилось путешествовать. Потому она шла и улыбалась. Улыбка ее украшала. Зоя была симпатичной рыжей девушкой, с веснушками и зелеными глазами. Обычно черты ее лица были заострены, глаза пусты, уголки губ опущены или искривлены в усмешке. Когда улыбалась, она становилась привлекательной, очень похожей на себя маленькую, когда оба родителя находились рядом, и все жили дружно. Зоя росла непослушным ребенком. Часто ссорилась с родителями, убегала гулять на улицу и забывала делать уроки. Но тогда она светилась от счастья. И радовалась всему, даже своим “двойкам” за поведение.
Зоя шла по широкой дороге, проложенной в лесу валочной техникой. Приморская природа цвела буйно, сочно. Но был в ней один недостаток, достаточно коварный — клещи. Эти маленькие насекомые осаждали все до единого листики и травинки вдоль дорог, поджидая прохожих, чтобы зацепиться за одежду, найти чистый участок кожи, впиться в него и насосаться крови. Некоторые из них — энцефалитные — заражали кровь человека, вызывая страшные реакции организма.
Обойдя скалу и зайдя поглубже в лес, Зоя вырвала из кожи первого клеща, через пару метров — второго. Через сто метров — пятидесятого. У нее зудело все тело, постоянно мерещились укусы. Пришлось повернуть назад.
Каждый раз, снимая очередного клеща, она припоминала что-то смешное, теплое, хорошее и, в то же время, опасное. Что-то кружило в воздухе, маячило на фоне ярко-синего неба, напоминая по очертаниям облачко, и теребило Зоину память.
Только добежав до дома, Зоя вспомнила.
Это случилось восемь лет назад, в десятом классе. Окончив учебный год, они всем классом отправились отдыхать в лес, проигнорировав угрозу укуса клеща, который, по данным врачей, в тот сезон был особенно опасен. Они едва дошли до скалы, прошли всего несколько метров по лесу и вынуждены были вернуться назад — так яростно клещи набросились и начали кусаться и ввинчиваться в кожу. Уже через десять минут весь класс был возле Зоиного дома — запыхавшийся, уставший от бега, от мании преследования, от укусов, от зуда.
Еще долго после того случая им всем казалось, что кто-то маленький постоянно впивается, создает угрозу для жизни, тихонько убивает. Первую неделю они не могли уснуть — так страшно было забыться и не почувствовать укус, а поутру проснуться уже безнадежно больными, с пораженным мозгом.
Тогда Зоя зареклась ходить дальше реки. Но забыла об этом из-за болезни. И вот, снова оказавшись среди клещей и страха, вспомнила давно забытые дела.
Вернувшись, она выпила прописанные таблетки и успокоительный настой, съела суп. Было крайне важно остановить разрастающееся беспокойство, не дать ему перерасти в страх, а тому — в нервный припадок…
Зое всегда хотелось быть лучшей. Она так нервничала, когда проигрывала, что заставляла сердце яростно колотиться. Сердце перегревалось, уставало и болело. Зоя не обращала на него внимания, продолжала стремиться к лидерству и нервничать.
Самое распространенное заболевание молодых — лихорадочное желание быть лучше всех остальных. Кто отстал, опоздал, не пожелал участвовать в гонке — тот в обязательном порядке высмеивался, уничтожался. Ему не полагалось быть среди молодых лидеров. Успех считался единственным жизненным приоритетом. Не знания, не жизненный опыт, а признание сверстников, их восхищение, зависть — то есть доказательство собственной значимости — играло главную роль в жизни.
Прогулка по лесу и побег от клещей помог вспомнить несколько школьных дней. Кроме похода всего класса до скалы, всплыло такое воспоминание. Зоя с Пашей — своим молодым человеком — сбежала с урока математики, чтобы покататься на роликовых коньках в парке. Там их заметил завуч, возвратил в школу и заставил писать объяснительную. Хотелось писать всякие глупости, но завуча это не устраивало. Через некоторое время, устав от смешливой самоуверенной парочки, он сам надиктовал текст, где от имени Зои и Паши извинялся перед собой и школой, просил разрешения вернуться на урок и впредь вести себя подобающим образом.
На следующий день оба сбежали с урока литературы и спрятались в библиотеке, в которой их ни за что бы не нашел завуч, если бы Паша не захотел пить и не побежал в столовую, где и столкнулся с ним. В тот раз объяснительную диктовал сам директор школы.
Паша и Зоя дружили с первого класса. Их дружба носила космический характер и воспринималась окружающими как образец чистой любви, которой суждено пылать от первого взгляда до последнего вздоха. Они понимали друг друга без слов. Одновременно подхватывали простуду или грипп, одинаково температурили, чихали с разницей в секунду, заболевали одной и той же песней и распевали ее на переменах в унисон. Очень красиво ссорились. Их мирила вся школа, получалось тоже красиво. Создавали дружескую атмосферу во всем “А” классе, за что их любили учителя и отчитывали на собраниях руководители школы.
За ними — двумя лидерами — остальные ребята были готовы пойти на любые авантюры. Влюбленность этих двоих, такая искренняя, вызывала зависть окружающих, тоже весьма искреннюю. Им подражали внешне. С ними торопились дружить — чтобы хотя бы так приблизиться к собственной мечте о большой любви. Впрочем, любовь этих двоих стирала в пыль мечту любого другого человека о подобном счастье. Но быть рядом с Зоей и Пашей, копировать их поведение — стремились все ученики школы номер три.
Друзья Зои и Паши составляли большую компанию, достаточно разноликую, но гармоничную и шумную. Друзья служили для этих двоих идеальным фоном. Общими усилиями устраивались модные вечеринки, за которые платил, впрочем, только Паша, как единственный сын обеспеченных родителей. К тому же, его родители не сидели на месте, постоянно находились в отъезде, поскольку были людьми творческими и нуждались в свежих впечатлениях. Квартира пустовала, денег оставлялось много. Паша с радостью принимал друзей, знакомых, их товарищей и просто хороших людей, которым нечего было делать в данный вечер и день.
Всем было хорошо. Когда же деньги закончились, а родители перестали уезжать, разочаровавшись в силе искусства и навсегда осев в родном поселке, Паша уже не мог не быть лучшим хозяином. Он стал искать работу…
В целом прогулка по лесу помогла Зое. Хотя сокровище и не было найдено, первый шаг к нему был сделан.
Следующим утром она разложила на полу карту мира, долго рассматривала материки и острова. Отыскала Анды, Тихий океан, государство Перу. Прорисовала красным карандашом пунктирную линию через материк — свой, так называемый, вчерашний путь.
Снова захотелось найти сокровище, чтобы доказать окружающим свою значимость. Тогда бы никто больше не косился на нее, дети не показывали бы пальцем и не смеялись, бабушка бросилась бы к ней с распростертыми объятьями, а она сама сказала бы так: “Вы мне больше не нужны. И вообще мне никто не нужен”. И с нею бы легко согласились, поскольку сокровище позволяет вести себя как заблагорассудится, не опасаясь дальнейших последствий.
В глубине шкафа нашлась шляпа с широкими полями, соломенная и слегка помятая. Вместе с нею выпало кружевное платье. Оно, должно быть, принадлежало еще матери, а то и прабабушке — такое было выцветшее и слежавшееся.
Зоя надела его и повернулась к зеркалу: получилось дивно, как на картинках в книжке с восточными сказками. Зачарованная своим отражением, она еще некоторое время простояла перед зеркалом, а потом решила найти среди фотографий настоящую владелицу платья.
Лица на фото были ей незнакомы. Зато платье определилось быстро. Девушка, одетая в него, держала под руку пожилую женщину на фоне школьной доски с надписью “Выпускной”. Рыжие пряди девушки были уложены в аккуратную прическу, зеленые глаза блестели, легкий макияж освежал личико.
Зоя обрадовалась, увидев знакомое платье. Девушку на фото не узнала.
На самом деле это была сама Зоя, с учительницей по истории. Тогда она с Пашей собрала всех лучших выпускников школы для празднования Дня свободы. Вино и водка лились рекой, за пультом трудились лучшие музыканты соседних городов, гуляли почти три дня, хотя можно и дольше, но многим ребятам необходимо было ехать на вступительные экзамены или подготовительные курсы, и веселье пришлось остановить.
За те три дня Паша потратил все деньги, скопленные за полгода. Правда, заработал он в несколько раз больше — за те же самые три дня. Он торговал некоторыми запрещенными медицинскими препаратами, популярными в среде продвинутой молодежи. В этом и заключалась его работа, которой он вынужден был заняться с тех пор, как родители ушли в запой и перестали финансировать его вечеринки.
Он стал заложником собственной щедрости и вынужден был поступиться некоторыми принципами. Можно сказать, что виноват в этом был не сам Паша, а взрослые с их манипуляциями. Ведь к понятию “успех” именно они приписывали большие жертвы и уступки совести. Взрослые делали вид, что для достижения поставленной в юности цели они лишились множества достоинств, что деньги — единственное ценное приобретение, которое может покрыть все изъяны души. Они агрессивно доказывали, что обман необходим для продвижения собственной персоны по жизни. Вот Паша и поверил.
На самом деле ему нужна была только свобода.
А Зое — для успеха, для счастья — был нужен только Пашка. Он один на всем свете заботился о ней.
Паша сложил заработанные на выпускном балу деньги в коробку из-под обуви, посадил Зою в родительскую машину, которая более не была тем нужна, и поехал работать в город. Они сняли квартиру в центре и покупали самые красивые и дорогие вещи из возможных в то время. Паша быстро устроился на работу: в городе с миллионным населением четверть составляли студенты, и их нужно было отвлекать от рутины университетских будней. Зоя поступила в педагогическое училище на учителя младших классов.
Городская молодежь оказалась еще наивнее, чем провинциальная. Ее вкусами тоже руководили лидеры, она еще более зависела от моды. Жизнь предлагала Зое и Паше все свои сокровища. Особенно после встреч с бывшими одноклассниками, товарищами по школьным вечеринкам, они все сильнее убеждались в своей избранности: тем приходилось несладко. Желая закрепиться в городе, их бывшие друзья хватались за всякую, даже грязную, работу. Временами забывались за бутылкой, а потом возвращались к действительности, к той же мерзости, что и прежде.
Повезло единицам. Кроме самих Зои и Паши, удачно устроилась девочка Вероника. Она, красавица, вышла замуж за очень богатого человека. Когда-то она дружила с Зоей, но была отдалена после обнаружения ее тайной влюбленности в Пашу.
Муж Вероники баловал ее, запрещал работать и учиться, но — самое главное — любил больше жизни.
Накануне свадьбы с Зоей, сразу после получения Зоей диплома, Пашка разбился на своей новой машине. Причем разбился не один. Утянул за собой на тот свет Веронику. Как они оказались вместе — волновало не только Зою, но и мужа Вероники, и его с Вероникой маленького сына. По мнению экспертов, оба погибших были в невменяемом состоянии из-за действия психотропных препаратов. А в машине нашли очень много граммов этого страшного препарата.
Зоя так и не узнала, чем закончилось следствие, она попала в больницу с инсультом. А потом потеряла память…
После выписки из городской больницы ее вернули в поселок. Она поселилась в своей старой квартире, отмыла окна и полы, стала получать пособие по безработице и пенсию по инвалидности, и развлекала себя тем, что придумывала каждой неделе название, а потом семь дней жила под его девизом…
На том выпускном, в школе, Зоя изображала японскую певицу, лишенную слуха. Тогда она надела кимоно, взяла в руки зажженные благовония и стала завывать, будто бы на иностранном языке. Весь зал смеялся.
Сидя на полу в кружевном платье среди разбросанных фотографий, Зоя вспомнила, как была увлечена Востоком, особенно японской культурой и мультфильмами. Она и одевалась, и улыбалась, как героини тех мультфильмов. Особенно ей подходили гольфы и хвостики на голове.
Невероятное сочетание “пина-колада” дало толчок к цепочке воспоминаний. Одно оно сделало то, в чем бессильными оказались лучшие врачи. Просто сотворило чудо…
Зоя снова отправилась в путь, захватив карту и карандаш. В этот раз она шла строго по красной пунктирной линии, но через полчаса обнаружила перед собой не сокровище, а кладбище.
Это было новое кладбище, расположенное на сопке над поселком, на глиняной местности, отчего могилы постепенно проваливались, ужасая живых родственников и навевая мысли о каре небесной.
Паша был похоронен именно здесь. Зоя не помнила про это обстоятельство, потому бесцельно бродила меж могил, иногда читая подписи под фотографиями.
Кладбище называлось “новым” по двум причинам. Во-первых, оно было открыто с целью заменить (в некотором смысле) старое, раскинувшееся вдоль районной трассы, зажатое между дачами и частными домами, поскольку тому некуда было расширяться.
Во-вторых, принимало оно к себе в основном молодежь.
За последнее десятилетие люди почти перестали умирать от старости. Главная причина смертности молодых людей — борьба за место под солнцем. Коварные взрослые пустили слух, что счастливую беззаботную жизнь можно обрести благодаря безнравственности и жестокости. Этим взрослым нужна была свежая кровь для достижения своих личных целей. Но для подлости не было места в нашем светлом мире, и молодые люди (а вместе с ними и коварные взрослые) гибли один за другим, расширяя своими могилами площадь новых кладбищ по всей стране.
Зоя устала разглядывать юные сияющие лица на памятниках. Ей внезапно стало жаль себя. Тяжело повздыхав о своей тяжелой доле, уставшая от поисков сокровища, она вышла к соседней сопке, обойдя кладбище.
На следующей сопке росли деревья, а на них жили клещи, и Зоя снова бегом вернулась домой. Дома взяла большой лист бумаги и весь оставшийся день старательно выводила на нем змей…
В среду утром в новостях сообщили, что в Перу произошло землетрясение. Зоя собрала по комнатам ненужные вещи и бросилась на помощь перуанцам.
На этот раз она держалась подальше от леса. Прошла центр поселка, автовокзал и торговую площадь, вышла к частным домам. Дорога стала неровной, по ней проезжали машины, оставляя за собой тучи пыли. Улица петляла, заводила в тупик, выворачивала к реке, распадалась на две, возвращалась к предыдущему перекрестку. В конце концов Зоя устала. Мешок с вещами для перуанцев оттягивал руки. Между тем, Перу и жертвы землетрясения оставались недосягаемыми.
За дальними огородами засверкало озеро. Зоя пошла к нему напролом, перемахивая через заборы, отбиваясь от собак, ругаясь с хозяевами участков. Озеро терпеливо подождало, пока девушка дойдет, а потом засверкало пуще прежнего, приглашая Зою отдохнуть на его берегу.
Кроме нее, вокруг озера расположились дети, все в одинаковых майках и шортиках. “Как из детского дома”, — подумала Зоя.
— Миша, отойди от воды, лежи на берегу, — попросила одна из загорающих теть.
— Ксения Семеновна, меня Дима ударил, — пожаловалась той тете одна из девочек.
— Наташенька, не подходи к Диме, сядь возле меня, — посоветовала ей тетя добрым голосом.
— А мы пойдем гулять? — спросил чумазый мальчик.
— Мы и так гуляем, Димочка, — повернулась к нему тетя. — Посмотри, как красиво вокруг. Вон там — видишь, зеленая крыша? — наш детский дом.
— А я хочу гулять среди домов, — уверенно твердил Дима.
Тетя не растерялась:
— Среди домов много машин, что опасно для прогулки и вредно для здоровья. Вам лучше быть на свежем воздухе.
— Пить хочу, — не отставал Дима.
Тетя из детского дома развернула пакет с бутылками воды, подбежавший Дима выбрал одну, отпил из нее глоток и вернул бутылку обратно.
— Я тоже хочу пить!
— Дайте мне!
— И мне!
Дети подбегали к воспитательнице, отпивали по глотку и, довольные, возвращались к озеру.
Зоя зажмурилась и, задержав дыхание, попробовала подойти поближе. Не дойдя до воспитательницы, она запнулась и упала. Дети внезапно оставили все разговоры и занятия, подбежали к ней — помочь подняться.
Кто-то протянул ей бутылку с водой. Это была сама воспитательница. Зоя пробормотала, глядя на нее умоляюще:
— Вам не нужны вещи? Хорошие.
— А ну-ка, покажите, — скомандовала Ксения Семеновна, тетя из детского дома.
— Вот эти — совсем почти как новые. А эти — вообще новые, ну, почти, чуть-чуть, едва одеванные.
— Большое спасибо. Думаю, мы разберемся.
Зоя испугалась, что теперь ее могут прогнать от озера. Ксения Семеновна глядела на нее строго, дети молчали.
— А как вас зовут? — спросила воспитательница.
— Меня? — удивилась Зоя. Ей давно не задавали такой вопрос.
— Вы так дрожите, будто сейчас не плюс тридцать, а минус тридцать. Вас морозит? Болеете?
Зоя поняла, что нужно что-то говорить, иначе ее примут за сумасшедшую и удалят от детей и доброй тети из детского дома.
— Нет. Зоя. Не болею!..
Ксения Семеновна задумчиво глядела на Зою. Она вспомнила давнюю историю про вернувшуюся из города девушку со второй группой инвалидности. По поселку в то время ходили грязные сплетни насчет ее связи с ныне покойным сыном Лиманских, в прошлом знаменитых фотохудожников, объездивших весь мир, но в последние годы забросивших все дела на свете, включая родного сына, из-за пристрастия к алкоголю. Известно было также, что именно свело их сына Павла в могилу.
Но все же Зоя понравилась воспитательнице.
— Скажите, какое нынче жаркое лето!
— Да, — подтвердила Зоя. В тот момент больше всего на свете ей хотелось казаться адекватной.
— Может, искупаешься, Зоя? Ничего, что я к тебе на “ты”?
— Да, конечно, можно и так.
— Это нашим детям нельзя купаться, врач пока не разрешает. А тебе почему бы не освежиться?
— Я не умею плавать, — с сожалением воскликнула Зоя. Ей все больше нравилось отвечать на вопросы другого человека, не лечащего доктора, а простой воспитательницы.
— А куда ты шла с вещами?
— Прямо к вам, — соврала Зоя, не моргнув, как в старые добрые времена, когда не было никакого инсульта. — Я слышала, что вам очень нужны вещи для детей.
Они обе помолчали, глядя на озеро. Обеим приятно было сидеть на берегу, в тени, среди детей, и думать о своем добром сердце и о бедных сиротах, нуждающихся в его тепле.
Иногда раздавались детские крики:
— Отдай мою панаму!
— Дурак, отстань!
— Можно, я пойду купаться?
Но в целом было тихо, прохладно, и хотелось говорить.
Зоя подумала, что детский дом — как большая семья: все воспитываются в равных условиях, учатся жить дружно и делить поровну конфеты.
— Но, — неожиданно произнесла Зоя вслух, — единственный, пожалуй, недостаток большой семьи — в том, что она не учит жить самостоятельно, создавать свой собственный мир, формировать свои интересы и идти своим путем.
— Да, — быстро согласилась Ксения Семеновна. — Поэтому детям из детских домов зачастую сложно жить самостоятельно после выпуска, создавать свою семью.
— Они не знают, как наладить отношения с окружающими?
— Да, Зоинька. Как жаль, что нет таких специалистов, которые превращали бы детей из детских домов в успешных семьянинов.
— Мне бы хотелась, — серьезно поведала Зоя, — найти сокровище и построить здесь реабилитационный центр для всех этих детей.
Тетя тепло улыбнулась и потрепала Зоину щеку. Для нее все детдомовские дети были родными, да и вообще, все дети вызывали симпатию.
Зоя растрогалась:
— Я ведь тоже росла как сирота, одна. Моя мама… мама ушла к другому мужчине, папа — к другой женщине, а я осталась одна, сама по себе.
Ксения Семеновна раскраснелась и стала громко возмущаться поведением современных родителей, которые в заботах о собственном счастье забыли о детях, игнорировали прямые обязанности, что могло привести к ранней гибели молодых людей.
— Можно, я буду приходить и читать детям книги? У нас дома хорошая библиотека — когда еще мы жили вместе, родители собирали.
— Можно. Очень хорошо, что ты это придумала. Только книги для детей мы будем подбирать вместе.
— Да, я знаю, чтобы не повлиять на них плохо. Нам так в училище говорили.
— Ты окончила училище?
— Да, педагогическое. Я — педагог младших классов. Но из-за инвалидности и эпилепсии мне нельзя преподавать.
— Ну, преподавать ты у нас не будешь. А вот книжки читать — пожалуйста, — подмигнула Зое воспитательница. — И отдел образования ничего не узнает.
— Тогда я приду завтра. Можно утром?
— После завтрака, в девять тридцать. Ждем.
Зоя поднялась, попрощалась с тетей. Дети разом протянули:
— До-сви-да-ни-я!
Зоя помахала им.
Ксения Семеновна проводила ее взглядом до огородов, через которые девушка пошла напрямик, облаиваемая собаками и хозяевами участков. Три дня назад Ксения Семеновна забрела в новый магазин, пристроенный к жилому дому, появившийся в тот жаркий день из раскаленного воздуха, как мираж. У нее нестерпимо болела голова, ныла спина, отчего хотелось уйти на пенсию и оставить детей на попечение других воспитателей. За прилавком продавец уговаривал кого-то купить чай под странным названием. Забыла, под каким. Пожилая женщина произнесла тогда это слово вслух, и голова разом перестала болеть, в спине больше не ломило, захотелось и дальше работать с детьми, и — вообще — жить еще долго — так долго, пока на земле есть дети, брошенные собственными родителями. Жить вечно…
ПОСМОТРИТЕ НА НАШУ МОЛОДЕЖЬ!
Рассказ
Я заметила его не сразу. Сначала мы ездили в одном автобусе, но я его не замечала. Потом он уступил мне место в том самом автобусе. Уже был июль.
Я начала ездить на курсы в мае. А уже в июле он уступил мне место. Это случилось во второй раз, когда все места были заняты. В первый — мне пришлось ехать стоя.
В третий раз мне снова никто не уступил место. Помню, какой сильный шел дождь. Я вымокла под зонтом за те три минуты, что ждала автобус. Видимо, молодой человек очень переживал, что ему придется работать в дождь, и поэтому не заметил меня, стоящую. Он работал на стройке.
Мне казалось, что это была любовь с первого взгляда. Но я точно не помнила, когда увидела его в первый раз.
Я ездила на курсы английского и мечтала стать переводчиком. Он садился за одну остановку до моей, держа в руках пакет с обедом и сменной рабочей одеждой. Он был прекрасен.
В тот день, когда он впервые уступил мне место, я с удовольствием и благодарностью разглядела его. Он совсем не сутулился, держал спину прямо. Тонкая шея и небритые щеки выдавали в нем интеллигента. Он выглядел счастливым молодым человеком. Совсем не похожим на рабочего со стройки.
И все же он был простым рабочим. Мы выходили на одной остановке, и я видела, как он заходил в ворота строящегося дома.
Он мне нравился. Меня не смущала его профессия. В то время я считала, что любовь может покорить мир, и не переживала по поводу возможной негативной реакции родителей.
Молодой человек заговорил со мной внезапно. В тот дождливый день мы вышли из автобуса и прошли уже сотню метров, когда он закричал чуть ли не в ухо:
— Кеша, ты где вчера был?
Я покачнулась и едва не упала. Мне захотелось оглянуться и увидеть Кешу. Глаза же мои никого, кроме молодого человека, видеть не желали. Потому не позволили мне оглянуться.
Он крикнул еще раз:
— Если прогуливаешь работу, то хотя бы ключи от погрузчика оставляй!..
Потом он улыбнулся. На щеках появились ямочки. Мне показалось, молодой человек даже покраснел. Под щетиной было плохо видно, так ли это. Он спросил меня, который час. На всякий случай я огляделась по сторонам. Вокруг было много людей, но никто не спешил ответить на его вопрос. Тогда я и решила, что он спросил именно меня.
Достала мобильный телефон и молча протянула ему, включив подсветку. Он посмотрел на экран лишь мельком, осторожно взял телефон в правую руку и набрал несколько цифр, затем нажал зеленую кнопку. Вернул мне телефон.
Когда через секунду запел его мобильник, сбросил вызов и сохранил номер. Он спросил мое имя и записал его рядом с номером телефона.
— Я — Егор. Ну, пока!
Я ответила:
— Пока, — и загрустила. Мне хотелось поговорить с ним. Уже несколько дней я продумывала сценарий нашего знакомства. Нам следовало много смеяться и незаметно, за разговором, дойти до набережной, забыв про работу и учебу. Любовь прощает прогулы и подразумевает веселье.
Я не была готова к тому, что он лишь выманит номер телефона и спросит имя. Мечтала о романтическом знакомстве.
На стройке визжал какой-то механизм, монотонно стучали железные штуки. Я познакомилась с мужчиной своей мечты, но жизнь моя осталась той же. И вообще, в мире ничего не изменилось. Курсы английского начались по расписанию, строительство дома не было прервано.
“Тогда почему же утверждают, что любовь покоряет мир? — думала я. — Мы познакомились почти в автобусе, городском и некрасивом, грязном от дождя, переполненном хмурыми людьми. И никто не похвалил за смелость, не порадовался за нас. Даже дождь не посчитал нужным закончиться. А было бы очень символично: два человека нашли друг друга, и мир стал светлее и солнечнее”.
Разочарование банальностью знакомства помогло мне пережить суточную разлуку безболезненно.
Следующим утром мы сидели в автобусе рядом. Егор специально для меня “держал” место рядом со своим. Он со смехом рассказал, как трудно ему было объяснить остальным пассажирам, почему он сидит на двух сиденьях сразу. Суровые тети и дяди держались за поручни и свысока глядели на хохочущих нас. Кто-то недовольно прогнусавил:
— Посмотрите на нашу молодежь!..
Егор рассказал мне о своем напарнике Кеше, который часто уходил на больничный и постоянно оставался без денег. Кеша мало работал, но в начале каждого месяца обязательно выпрашивал аванс на текущую жизнь. В итоге он задолжал работодателю крупную сумму, и из компании его не уволили бы еще долго.
Мы вышли вместе. Молча добрели до ворот строящегося дома. Он спросил, почему я вчера не позвонила.
— Кому? — уточнила я.
— Мне! — был ответ.
Я не нашлась, что сказать. По-моему, покраснела от неловкости. Егор помахал мне рукой и зашел в ворота.
В тот день я часто думала о нем. Его голос заглушал все остальные звуки в моей голове, в том числе популярную мелодию, занимавшую мое сознание последние три дня. У него был приятный голос — низкий, чуть грубый, но при этом оставляющий теплоту в сердце. Впрочем, теплота могла быть вызвана не голосом, а общим впечатлением от беседы с Егором.
Я таяла от нежности и постоянно глядела на часы, мысленно высчитывая минуты до прихода утреннего автобуса.
Но следующим днем неожиданно стала суббота. Я узнала об этом слишком поздно. Будильник не сработал, поскольку не был запрограммирован будить меня по выходным. Проснулась я только к полудню.
Весь день проплакала. Сокрушалась, почему я такая неправильная, почему влюблялась только в тех людей, с которыми у меня не было ничего общего. Мои отношения с ними изначально были обречены, а я отказывалась это понимать. Плакала и с каждой слезинкой убеждалась, что мои чувства к Егору настоящие. В конце концов, наплакавшись, я ему позвонила.
Он быстро проговорил, что занят на работе и пообещал перезвонить позже. Я ждала его звонка до утра воскресенья, выпивая одну чашку кофе за другой и мучая себя просмотром музыкального канала. Он не перезвонил.
Когда за окном рассвело, отключила телефон и уснула. Мне снилась заснеженная пустыня, которую необходимо было пройти и спасти Егора. Он сам сидел на льдине, посреди океана, и глядел на воду. Через несколько километров лед под моими ногами стал крошиться и проваливаться. Я шла по ледяной жиже, не задумываясь о том, что впереди меня ждет открытый океан с крошечной льдиной на горизонте. Я думала только о Егоре. Твердо знала, что нужна ему. Не могла его подвести. Не могла бросить.
Конечно, я спасла Егора. Доплыла до льдины, мы обнялись. Через секунду оказались на цветущем материке. Жалко было покидать его.
И все же к вечеру я проснулась, включила телефон и решила начать новую жизнь — продуманную и радостную. И тут же раздался звонок. Егор приглашал погулять по набережной. Я согласилась. Решение было тщательно продумано, радостно мною принято, а затем уже озвучено.
Мы пили молочный коктейль, рассматривали парусники и яхты, вспоминали схожее у нас во многом детство. Егор тоже воспитывался бабушкой, так же редко видел родителей, отказывался ездить в летний лагерь и посещал художественную школу. На стройке он был разнорабочим. Заочно учился в Архитектурном институте. Хотел побывать за границей. Еще мечтал найти тихое место в городе и поселиться там.
Мне понравилось наше воскресное свидание. Я так и записала в дневнике. Еще написала, что у нас с Егором не могло быть будущего. Я на дух не переносила мечтателей. Что может быть печальней, чем мечта найти тихое место в городе? Да и поездка за границу — не такая уж невыполнимая задача, чтобы о ней много размышлять.
В понедельник утром мы сидели в автобусе и молчали. Во вторник он ехал стоя, уступив мне место. В среду мы даже не поздоровались. В четверг я решила прогулять занятие и никуда не поехала.
А в пятницу он пригласил меня на свой день рождения. Я спросила, кто еще приглашен.
— Мои родители.
Мне это понравилось. Ужин в семейном кругу, домашняя атмосфера, уют и неспешный разговор — вот чего я хотела. Мы договорились встретиться на моей остановке. Мне было просто любопытно, что у него за родители.
Егор меня обманул. В тот и ближайшие дни у него не было дня рождения. Когда я подплыла к остановке, наряженная, как актриса на вручении престижной кинопремии, он уже ждал меня и сразу признался, что его настоящий день рождения — в ноябре. При этом он забрал из моих рук подарочную коробку и поблагодарил за внимание.
Я была немного сбита с толку:
— И что мне теперь делать? Домой идти?
— Нет! — Егор взял меня за руку. — Мы идем знакомиться с моими родителями. Я живу отдельно от них. Всегда жил отдельно от них.
При этом он пообещал, что они меня не обидят, и попросил быть к ним снисходительной.
Я постаралась, хотя было сложно. Родители Егора ругались между собой все время, пока я находилась в их доме. Они мягко разговаривали со мной, но при этом грубо одергивали и язвительно комментировали друг друга.
Мы просидели за столом целый час. Потом Егор поднялся и сообщил, что нам пора уходить. Он не выпускал из рук мой подарок. Мы доехали до набережной, он открыл коробку и воскликнул:
— Зачем мне портфель?
Я стала объяснять, для чего люди носят портфель, куда носят и зачем. Он смеялся, пока я говорила…
Мы поженились через два месяца, в сентябре, в день рождения моей бабушки. На регистрацию приехали мои родители, правда, для этого пришлось их долго упрашивать. Родители Егора напряженно молчали во время церемонии, но после выхода из ЗАГСа все-таки природа взяла свое, и они принялись громко выяснять отношения.
Моей бабушки не было. Она умерла одиннадцать лет назад, в июне. В день двенадцатой годовщины ее смерти у нас с Егором родилась дочь. Ее назвали Феклой, в честь моей бабушки. Муж настоял на этом. Я была только рада.
Мы прожили с Егором много лет. Были исключительно счастливы. И умерли в один день. Как раз в годовщину нашего знакомства, да еще возле того самого дома, возле которого познакомились. Мы поселились в том доме вскоре после окончания строительства. Строил его Егор. Да, это тот самый дом.
Мы возвращались с прогулки, когда возле него взорвался автомобиль. Нас обоих вмиг не стало.
Шестьдесят лет назад, когда умерла бабушка, я успокаивала себя мыслью, что смерть — лишь миг, зато жизнь — вечность.
Теперь же я узнала, что так оно и есть.
К тому же, на момент взрыва мы были очень старые и бесполезные.
Так что никаких обид…
ПРО ТУ СТЕРВУ,
МОЮ ДОРОГУЮ СЕСТРУ
Рассказ
Она выбросила сердце. Лепестки в нем начали загнивать, покрылись плесенью и дурно запахли. Сначала она хотела выбросить только лепестки. Но вся коробочка в виде сердца была от них неотделима. Она срослась с лепестками.
Пришлось выбросить сердце.
* * *
Аркадий сразу понял, что она может читать его мысли. Он сам был из таких. Получалось, ему не удалось скрыть от нее свою влюбленность. Она видела его насквозь и могла делать с ним что захочет.
Только она ничего не делала. Она сама влюбилась. А так как он тоже умел читать мысли, для него не были загадкой ее чувства. Вот так вмиг они оба стали несчастны.
Он только хотел подойти к ней в офисе, как она уже знала, что он скажет и что спросит. Она находила лишний повод зайти к нему в кабинет, а он уже сидел там с довольной улыбкой, ничуть не удивившись ее появлению.
Все было прозрачно, ясно и не волнительно — становилось тягостно. Прекрасно понимая, что влюблены, и их любовь взаимна, они мучались от предсказуемости всего происходящего.
Он не пытался злоупотребить ее слабостью. Ведь его собственные чувства были в полной безопасности. Она любила, потому не могла причинить ему боль.
Для окружающих поведение этих двоих не вызывало большого интереса. Они не флиртовали, не обменивались заговорщическими взглядами, не уединялись в офисе. Мало разговаривали. Да им и незачем было разговаривать. Они считывали информацию по глазам, жестам, дыханию — то есть общались на тонком уровне, мысленно.
Они не встречались помимо работы, не целовались. Считали себя особенными, свысока глядели на окружающих и очень много врали.
Во всяком случае, она часто врала нашим родителям и мне. При этом говорила, что ложь помогает избавиться от чувства, что ее обманули. Особенно много она врала в тот год, когда закончился (впрочем, и начался) роман, который, по ее мнению, должен был завершиться только со смертью, но загас в самом начале жизни.
Она постоянно врала, когда кто-нибудь спрашивал о Федоре. Всякий раз называла его по-другому. Не Федором, а Аркадием или Виталием. Постепенно я тоже стала называть его Аркадием. Но на самом деле его звали Федором.
Я слышала несколько десятков версий этого романа. Мне стоило большого труда собрать все версии в одну, откинуть ложные факты и очистить историю от вымышленных событий. На самом деле было так.
После окончания курсов машинописи ее взяли в единственную приличную контору нашего поселка. Она влюбилась к концу первого рабочего дня. Федор работал там же, был ведущим специалистом. Он доброжелательно отнесся к новенькой, и она растаяла. Она по жизни питала слабость к воспитанным, умным людям.
Первое время она не могла найти общий язык с коллегами. Ее не воспринимали всерьез, загружали однообразной муторной работой, не имевшей большого смысла. Иногда посылали в магазин за печеньем. Покуда она не умела вести бухгалтерские расчеты, ее не считали полноправным работником и держали для мелких поручений.
Первый рабочий день длился, по ее собственному признанию, бесконечно. Если бы не Федор, она бы вообще туда не вернулась. Но захотелось увидеть его снова.
Он обладал идеальным характером: был всегда весел, собран, легок в общении, готов решить любую проблему, и ничего не боялся.
Федор не подшучивал над ней, не старался понравиться, не кричал и не обзывал обидными словами. Когда видел, что она уставала от беготни по офису, сам приносил чай и вежливо с ней беседовал. Он был обаятелен и при этом скромен.
Но покорило сестру вот что. Он носил рубашки в клетку и туфли с брюками, а не джинсы с кроссовками, как все мальчики из нашей школы и многие взрослые парни. Его туфли блестели независимо от погоды. А рубашки были самые разные, всяких цветов, но обязательно в клетку. Благодаря этому облик Федора приобретал легкость, независимость и стильность.
Вслед за ним остальные работники стали относиться к ней по-человечески.
А дальше история путала следы и завершалась.
Что важно, сестра совсем не умела читать мысли.
Чаще всего звучала версия, по которой Федор уехал в Австралию. Его позвал туда университетский товарищ, и он бросил работу в единственной приличной конторе нашего поселка.
Всем нравился такой исход событий. Подруги завистливо вздыхали, родители понимающе кивали, и абсолютно все жалели сестру.
Она долго хранила лепестки розы, подаренные Федором в один из государственных праздников. Он подарил именно лепестки, а не цветок. Она принесла вечером с работы прозрачный пакет, перевернула дом в поисках красивой вазы или банки, потом заметила мою коробку “для драгоценностей” в виде сердца, схватила без спроса, высыпала из нее на пол пластмассовые серьги и блестящие заколки, аккуратно сложила туда лепестки, каждый отдельно, и просидела в обнимку с коробкой целый вечер.
Когда я попыталась забрать коробку обратно, указывая на высыпанные “драгоценности”, она лишь отмахнулась, не заметив ни моего горя из-за утраты дорогой вещи, ни переживаний родителей из-за ее крайне странного поведения.
Мне было пять лет…
Когда надоели завистливые вздохи, понимающие кивки и всеобщая жалость, она решила уехать из дома.
Поругалась с коллегами. Нагрубила директору. В конце концов объявила о своем решении родителям. Сначала — по секрету — маме. Потом — со скандалом — папе. Она вообще не хотела ему говорить. Но однажды он упрекнул ее в том, что содержит уже девятнадцать лет.
Это было на самом деле так. Но все равно сестра обиделась. Она получала мало денег, тратила их в первый после получки день, вычеркивала из списка “крайне нужных вещей” два-три пункта и шла к папе занимать деньги на остальное.
Ей мечталось о большом городе, красивом доме. Ее раздражали просьбы мамы вынести мусор или сделать что-нибудь по дому. Зато она любила подолгу разговаривать по телефону с подружками и гулять. Она постоянно жаловалась на скуку поселка и хотела из него уехать.
Спасение пришло вскоре. Мамина двоюродная сестра, тетя Лена, пригласила ее жить к себе, в Арсеньев. Арсеньев — небольшой город, но гораздо больше нашего поселка, поэтому там не могло быть скучно. Сестра уволилась. Уехала в Арсеньев.
Там она устроилась работать официанткой в кафе, которое считалось культурной достопримечательностью города. Ей нравилось работать. Посетители улыбались, вели себя прилично. Первая зарплата показалось щедрой. Захотелось купить красивых вещей. Но тетя Лена отреагировала мгновенно: она забрала деньги в счет оплаты комнаты и питания за прошедший месяц.
Сестра ушла жить к подруге. Она унесла свои вещи и не взяла ничего из вещей тети Лены. Но урок усвоила отлично: больше никому не доверяла.
В кафе прослужила около года. Затем перешла работать консультантом в супермаркет. Она разумно распоряжалась деньгами. Покупала себе хорошие недорогие вещи и косметику, старалась правильно питаться. Жила скромно. Но ей очень хотелось быть богатой и ни от кого не зависеть. Она считала, что богатые люди никому ничего не должны, они выше бытовых проблем. Ей даже иногда было обидно, что ее не принимают за богатую. Она специально одевалась во все сверкающее, блестящее, с нашитыми повсюду камешками, чтобы быть похожей на богатую девушку. Но никто не считал ее такой. И никто не влюблялся.
Из всех сказок сестра любила “Про Золушку”. Ее устраивала подобная судьба. Потому-то в юности она и была терпеливой, доброй, что ждала принца.
Но с ним не везло. В клубы и дискотеки все молодые люди, могущие быть принцами, приходили со спутницами. В одиночку ходили пьяные и нахальные. С ними не хотелось знакомиться.
В супермаркете было трудно разговорить покупателей. Их интересовали только товары. Они не пытались разглядеть в консультанте любовь всей жизни или девушку мечты.
В общем, принц так удачно маскировался, что невозможно было очаровать его.
Когда же последние угольки терпения и доброты угасли в ее глазах, она встретила старого знакомого.
Когда-то они учились в одной школе, изредка общались. В то время Антон интересовался только боксом, тяжелой атлетикой и драками с мальчишками из других школ. На момент встречи он сильно изменился. Развалившись в большом черном автомобиле, разговаривал по мобильному телефону и пил пиво дорогой марки.
Он первый узнал ее и потому окликнул.
Она прониклась к нему доверием после двух минут разговора. За это время успело открыться, что Антон холост, занят перепродажей цветных металлов, а потому ему не хватает времени на поиски супруги.
Ей и раньше везло. Иногда — выиграть в лотерею, иногда — в кафе с чаевыми. Но вот так, по-крупному, повезло впервые.
Она вышла замуж за Антона, поменяла фамилию и поселилась в роскошной квартире, обшитой деревом, с расписанным потолком.
Первые три года замужества занималась собой, домом и дочерью. Супруг старался баловать ее, но ей все равно не хватало внимания. Хотелось дружить с лучшими дамами города, быть уважаемой ими. Поэтому необходимо было, помимо отличной репутации жены своего мужа, найти себе занятие и восхитить окружающих достойных людей.
Однажды обоим супругам довелось встретиться с адвокатом, крепкой женщиной почтенных лет, стремительно теряющей зрение, но не желающей уступать свое прибыльное место.
Сестру осенило: вот ее призвание! Быть адвокатом, выступать в судах, защищать оскорбленных, зарабатывать горы денег. Она толкнула мужа локтем в бок и завела разговор о своей любви к российскому закону. Муж поддержал разговор.
Старушка оживилась, тут же вспомнила, что ей необходима помощница. Особенно обрадовалась, когда узнала, что у молодой женщины, моей сестры, есть права и водительский стаж, опыт работы с компьютером, она коммуникабельна и быстро обучаема.
Так она стала помощником адвоката. Поступила в университет на заочное отделение, возила старушку по судам, готовила ей документы, отправляла по почте корреспонденцию, гуляла с собачкой и записывала все важные моменты в желтую кожаную записную книжку.
Когда желтых книжек скопилось больше сотни штук, старушка, наконец, оставила практику и переехала жить в санаторий, переписав все имущество на молодого адвоката, свою бывшую помощницу.
Тут сестра разошлась не на шутку. Она выкупила новое помещение, наняла штат служащих, увеличила объем консультаций и работала без выходных, почти без сна, никому не отказывая в помощи, за что получала щедрое вознаграждение и лестную репутацию “жуткой стервы”, что в юридических кругах означало “грамотный специалист и большая умница”.
Она много и с удовольствием работала, оставляя дочь под присмотром няни и домработницы. Не забывала следить за своей внешностью, и на школьном выпускном балу глава города, перепутав ее с дочерью, вручил аттестат об окончании образования именно ей, чем несказанно ее порадовал, обидев ненароком дочь, и вызвал восхищенные возгласы зрителей зала: “Такая молодая мама! Да это же наш лучший адвокат!”
Дочь была лишена маминого самолюбия, потому не сильно переживала из-за своей внешности. Она росла ленивой и изнеженной, в шестнадцать лет весила восемьдесят килограммов и нисколько не стеснялась этого.
Когда девочка окончила школу, вся семья переехала жить в столицу. Родители открыли адвокатское бюро, ребенок поступил в Институт международных отношений. Благодаря своему железному характеру, моя сестра поставила дело на ноги, обзавелась несколькими крупными клиентами и оказалась очень востребованной даже в столице.
С годами она становилась все красивее. У нее было много поклонников. Но она оставалась верна мужу. Пока не влюбилась.
Молодой перспективный адвокат, нанятый в столице в качестве помощника, был всегда весел, собран, легок в общении, готов решить любую проблему, и ничего не боялся. Он стал причиной развода и новым мужем моей сестры. Он не был так уж неотразимо красив. Не казался чудовищно умным. Но был послушен и мягок, а еще — добр.
Она все чаще отвлекалась от работы, больше времени уделяла хорошему массажу и посещению косметолога, часами консультировалась в магазинах модной одежды и много времени проводила с молодым мужем.
А потом начала его ревновать.
Иногда нападала с бранью, обвиняла во флирте с прислугой. Потом в слезах просила простить ее за безосновательные подозрения.
Однажды, сходя с ума от ревности к мужу, рано утром примчалась вслед за ним в свою контору и увидела его разговаривающего с секретаршей. Она разозлилась, отчитала девушку за пренебрежение основными обязанностями и уволила ее. Муж принес воды, попросил успокоиться, объяснил суть разговора с девушкой, который состоял в распределении графика работы. Он был мил и необыкновенно терпелив.
Пришлось извиниться перед ним.
Он принял извинения, но попросил впоследствии сдерживать себя, иначе такое поведение могло бы негативно сказаться на рабочем процессе.
Она пообещала.
Выйдя после этого на улицу, задержалась у входа и зябко поежилась. Накинула на плечи платок и впервые взглянула на противоположную сторону дороги. Оказывается, все это время там находился парк. И, к тому же, в нем наступила осень.
Листва на деревьях сильно выцвела, местами облетела. Ветер сбивал сухие листки в стайку, переносил их с места на место, украшая таким образом бледную из-за выгоревшей травы землю. Пахло костром. Небо сияло вполне переносимо, не вызывая раздражения глаз, как бывало летом. Чувствовалось, что жарких дней больше не будет. Не будет никогда.
Ее посетило необычное чувство.
Маленькой девочкой, учась в школе, она больше всего любила осень. Ей нравилось наряжаться в ожидании первого сентября, разыскивать по садам соседей цветы для букета, собирать портфель и мечтать о новом, что придет осенью и обязательно наполнит ее жизнь большим смыслом и радостью.
Постепенно осенняя погода портилась, школьные будни из праздника превращались в тягостную повинность. Но само ощущение свежести ранней осени и ожидание больших перемен было прекрасно. После школы оно забылось. И только сейчас, много лет спустя, неожиданно вернулось.
Она возвратилась в контору, заперлась с мужем в кабинете и сказала вот что:
— Жаль, что я влюбилась. Я начала сходить с ума. Говорят, что мы не ценим близких людей и ищем настоящую любовь далеко от дома. Я люблю тебя, городского парня, не потому что ты лучше провинциала, и не потому что гораздо моложе меня. А потому что ты понимаешь меня. Давным-давно, будучи такой же, как она, юной девушкой, я влюбилась в своего земляка, простого парня из нашего поселка. Когда я призналась ему в любви, он несколько раз повторил, что у моих родителей старая машина, и что мы вообще — старомодная семья. С тех пор я запретила себе влюбляться и вскоре вышла замуж — за хорошего человека. Мы прожили вместе почти двадцать лет. А потом я влюбилась. В тебя. И сошла с ума. Жаль.
— Быть сумасшедшим удобно, — заметил ее муж.
— Да.
— Главное — соблюдать меру. Ты — не сумасшедшая. Ты просто ревнуешь меня к своей сестре. Прими ее обратно на работу, и мы забудем об этой истории. Все будет как раньше — хорошо.
Она нежно улыбнулась. Так нежно, что лицо ее осветилось…
* * *
Меня приняли обратно, секретарем адвокатского бюро. Я ни капельки не благодарна мужу сестры за свое возращение.
По-настоящему, за все хорошее благодарю коробку в виде сердца и лепестки розы, сгнившие вместе и выброшенные за ненадобностью. Если бы они не покрылись плесенью и не наполнили гнилыми запахами нашу квартиру, если бы их не было вовсе, то судьба моей сестры сложилась бы совсем иначе — ровнее и проще. То есть так, как у многих прочих.