Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 3, 2008
ПОСТОВОЕННЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК
Александру Мелихову
Я к Вам пишу чего попало,
Как пишется пиши пропало,
Как ищется в горах Непала
Потерянное близ Москвы,
А в памяти, пред тем, как слиться,
Мелькают тени, кони, лица,
И этим не с кем поделиться, —
Но, может быть, прочтёте Вы.
Июньский двор послевоенный,
Затопленный бузинной пеной,
Крутится маленькой вселенной,
Неразрушимой изнутри:
Играют в коцы, в чурки-палки,
Взлетает мяч, свистят скакалки,
Звенят дразнилки и считалки,
“Полундра”, “штандер” и “замри”.
Здесь учат “майку” бить носочком,
Нечасто делятся кусочком,
И, чёрный хлеб жуя с песочком,
Воображают шоколад,
Для медных гильз копают ямки,
Проводят пуговицы в дамки,
А бабки-дедки-няньки-мамки
Отсутствуют — не тот расклад.
На крыше “дальнего” сарая —
Наташа, Толя, Юра, Рая,
И я, коленки обдирая,
Туда по дереву ползу,
Чтоб, от восторга замирая,
Победно крикнуть: “Я — вторая!”,
Презреньем в порошок стирая
Трусих, оставшихся внизу…
Что мы видали с этой крыши?
Да то же, в общем, что и ниже:
Дворы… сады… опять они же…
Забор… Фабричная труба…
А в небе (местные детали:
Вчера там “мессеры” летали)
Чего-то, может быть, считали —
И обозначилась судьба.
Судьба же, мать-земля сырая,
Всегда блефует, выбирая:
И я стою у двери рая,
Как пред картиной в витраже, —
Или пасует, привирая,
Или тасует, оттирая, —
И я не третья — я вторая,
А может — первая уже.
В неугасимом прошлом свете
Любая мелочь на примете:
Медаль и брошка на жакете,
Паслён. Сурепка. Молочай.
А во дворе играют дети,
И каждый знает: лишний — третий…
Прощай, двадцатое столетье.
И ты, мой адресат, — прощай.
* * *
Там зарницы блестят на пяти крестах
И синицы свистят на пяти кустах,
А ещё там в доступных детям местах
Оставляют спички.
И по лени, и по привычке.
Там пожар заливают потопом. Потоп
Осушают пожаром. И так нон-стоп
Тыщу лет, заколдованный хронотоп,
Обречённый не измениться.
И свистят на кустах синицы.
Но тому, кто пожил там молодым,
Представляются этот пожар и дым
Негасимым Фаворским светом…
Да не мне она светит, Святая Русь.
Я туда не вернусь.
Не доберусь.
Не разберусь и не соберусь.
Ну и пусть.
И будет об этом.
АНДРЕЮ ГРИЦМАНУ
Ирпень — это память…
Борис Пастернак
Не жди вдохновенья —
Оно не приходит само:
Ты стихотворенье
Представь и пиши как письмо,
И в дальние дали
По воле судеб уходя,
Ему не тогда ли
Стать чем-нибудь вроде дождя?
Его и впускают,
Как ночь, где в окошке гроза,
Как руки ласкают,
Как не наглядятся глаза,
Как слушают уши,
Отрекшись от альф и омег,
Как разные души
Сливаются вмиг и навек,
Как мужество риска
Взрывает условность письма —
И Мэри арфистка
С небес низвергает грома.
* * *
В белый свет, как в копеечку,
Вылетела — живу:
Держит меня, уклеечку,
Удочка на плаву.
Ох, тяжела та удочка,
Да уж я-то — легка,
Вот мне и вышла дудочка
Прямо из поплавка.
Как речка переливается,
Как шелестит листва,
Так из неё прорываются
С пузырьками слова:
— Все-то вы, уловители, —
Те ещё рыбаки:
Только меня и видели —
Хвостик да плавники.
Милый ты мой, доверчивый,
Вся-то я — на слуху —
Ты уж не переперчивай
Будущую уху.
* * *
…А ещё я, сударь, кормлю синицу
Да мараю компьютерную страницу, —
Ну, а что мне, сударь, ночами снится,
То наутро в памяти не хранится.
А с утра я чешу волоса густые
Да украдкой гляжу в небеса пустые:
Журавля не видать, а синица тоже
Окончательно в руки нейдёт, похоже.
А часы идут, и синица свищет
И в порожнем блюдечке корму ищет,
Да от липы — по осени — тень сквозная…
Ну, а больше я ничего не знаю:
Умножающий знанье — печаль умножит…
Обещался любить, да, видать, не может…
* * *
Вдохновлённые бравыми маршами,
Мы шагали в колоннах за старшими
И стремили полёт наших птиц.
А внизу не хватало яиц,
Молока не хватало и сала,
Да и хлеба порой не хватало —
Мы росли попечением каш.
Но зато мы построили наш
Новый мир дураков и героев —
И расстроились, оный построив.
Не печальтесь: уже ничего —
Мы сумели разрушить его.
* * *
…Ну, а чем мы становимся старше,
Тем упорней нам снится кино,
Где играют военные марши,
А судьбой уже всё решено,
И на самом рассвете помстится,
Что уже за тобою пришли…
И летят перелётные птицы —
Журавли, журавли, журавли.
* * *
Когда придёт желанное “потом”,
Нам объяснят случившиеся рядом,
Что в той стране, вполне сравнимой с адом,
Мы были — пусть не так-таки скотом,
Но всё-таки вполне послушным стадом.
Но если долго прививать любовь
(Не говоря, такому поголовью),
Она, наверно, переходит в кровь
И, может быть, передаётся с кровью…
ПОПЫТКА ВЕРЛИБРА
В китчеватой немецкой кафешке
под ненавязчивый шелест
венгерского танца Брамса
итальянец и два еврея
ведут беседу по-русски.
Терпкая Valpolicella смягчает неловкость
Первого часа знакомства.
— Все хотят быть Римом, — говорит итальянец, —
вон, германская нация, или та же Россия —
Третьим Римом себя возомнила,
между тем как…
— Между тем как, — думаю я, но помалкиваю,
опасаясь задеть итальянца, —
они им всё-таки были,
и Вторым, и, наверно, Третьим —
в им отпущенной мере
времени и пространства,
как умели, ведь подражанье —
столп и основа культуры,
видимо, и цивилизаций.
Впрочем, первому, главному Риму
мы, пожалуй, обязаны этим свиданьем.
…— Между тем как — это мы были Римом,
мы же им и остались:
население внутренних провинций
с варварами так и не смешалось.
— Между тем как, — думаю я, — четвёртый,
не причастный к этой беседе,
уже написал о признаках краха
последнего, заокеанского Рима,
и он бы здесь, несомненно,
был уместней Valpolicell’ы.
Вечереющие окна кафешки
открывают оживлённую площадь,
где тяжёлая серая громада
знаменитой Галереи полководцев,
повидавшая те ещё виды,
пребывает в непреложном соседстве —
через узкую улочку напротив —
итальянской барочной церкви,
чья бледно-жёлтая штукатурка
растворяется в таком же свете
заходящего неяркого солнца.
Дует фён, и темнеет быстро.
* * *
Вдоль моего случайного рассказа —
И вдоль пути — произрастают вязы,
Растрёпанны, худы и долговязы —
Где им до респектабельности лип? —
До старости подростки. Это тип
Вообще, быть может, отношенья к миру:
Ну, как настроить и пристроить лиру,
Качать или наследовать права…
И может, все на свете существа —
Пример того или иного типа:
Вяз и берёза — и платан, и липа,
Фазан — и горихвостка, ты — и я…
Бегут собаки, дети и машины,
Поёт клаксон, шуршит асфальт о шины…
Качаются зелёные вершины,
Пленительнейший образ бытия.
* * *
Мне достался не худший клочок земли,
Чтоб смотреть на него в окно.
Тот, кто ангелу смерти прикажет: “Пли!”,
Сам любуется им давно,
Кто рисует теперь для него кружок,
Выбирал цвета и цветы,
Может, Он ему скажет: “Постой, дружок,
Полюбуйся чуть-чуть и ты”.
НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО
Уж осень в тамошних лесах,
Деревья голы…
А здесь в лазурных небесах
Летят глаголы,
Они торопятся на юг
Из Вашей дали,
Но здесь их, как и нас, мой друг,
Увы, не ждали —
Летят, навроде лебедей,
Под небесами
И, не зажег сердца людей,
Сгорают сами.
Но стынет горнее тепло
Внизу, в буржуях…
А я сижу, треплым-трепло,
Полёт слежу их.
И Божий мир в моём окне
Поёт и дышит…
Давным-давно оттуда мне
Никто не пишет.
г. Мюнхен