Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 9, 2007
ХАМ ТОРЖЕСТВУЮЩИЙ
Пора, мой друг, прощаться со стихами, поэта жребий горек и тяжел,
Не вспоминая о “грядущем Хаме”: ведь он давным-давно уже пришел
И над собраньем прелестей районных распространил хулы и глума свет,
Но нас, друг в друга бешено влюбленных, между его избранниками нет.
Хам, безусловно, ненавидит пасху и злодеяньем платит за добро,
Выдавливая, как зубную пасту, лихих людей из тюбика метро.
Размноженное хамское отродье цветет по обе стороны реки,
И обращенье “Ваше благородье” с презреньем упраздняют босяки.
В тупик самозабвения ты загнан, где пузырится мертвая вода,
Судьба судьбу, перекрестив зигзагом, ведет из ниоткуда в никуда.
Ни дна тебе не будет ни покрышки, а только перемешанная муть,
И глаз прекрасной дамы фотовспышки тебя уже не смогут обмануть.
Но не мытьем, так катаньем ты атом заставишь на мгновенье побледнеть,
Чтоб страх вселенной фотоаппаратом на память смог дурак запечатлеть,
А после предоставить в обозренье научных достижений и побед
Для собственного умопомраченья подопытного узника портрет.
Пока народ шумит за горизонтом, как вещь в себе, непознанный никем,
Зачем на Мерседесе шестисотом дурак спешит отправиться в Эдем?
Бездарно жизнь на мелочи истратив, не может он спросить: “кто я такой?”
У зеркала, честнейшего из братьев, когда уже курносая с косой
Сопит и ждет удобного момента, чтоб, у Творца не требуя наград,
В карете скорой помощи клиента без проволочек выпроводить в ад.
Хотя свой образ, выстроенный дивно, душа благоустраивать должна:
Раба страстей судьба бесперспективна, и ждет его с улыбкой сатана …
* * *
Холодная, дождливая неделя ландшафты трансформировала в суп,
Где плавает, как в фильме Бунюэля, зарезанной мечты ветвистый труп.
И люди, не сочувствуя забаве, согласны наблюдать со стороны,
Как демоны железными зубами рвут тело обездвиженной страны.
Одно спасенье — старый, добрый вермут,
поскольку ночью волей властных сил
Преображенью город был подвергнут и пал, в конце концов, как Измаил.
Живя в кромешной самообороне, цедя сквозь зубы новый-старый гимн,
Ты в переименованном районе в десятый раз становишься другим…
Покамест бремя хамского недуга не раздробило своды бытия,
Давай-ка выпьем, верная подруга, по рюмке ординарного питья!
Никто вокруг не примет нас за пьяниц, глотком вина утешься, сибарит,
И злого счастья девичий румянец ланиты бледной дамы озарит.
А лучше чай заварим зверобоем, пусть застит очи ее платья ткань,
Когда глядит в окно на нас с тобою Новосибирск, а не Тьмутаракань.
Он, оглушенный монотонной тенью столицы, откровенно в год свиньи
Представит нам обширные владенья и выставит сокровища свои…
Где с песней в перестроечном дурмане, пренебрегая рыночной тропой,
То в душегубство бросятся крестьяне, то в эсхатологический запой.
А в городе приезжие мужчины в лесостепном и водном паспарту
Преображают фабрики в руины и делают из порта сироту…
Хоть площади украшены дворцами, и иномарки мчат во весь опор,
Кто мы и где, уже не знаем сами, и глохнет сердца пламенный мотор.
За барахолкой тракт гусино-бродский, автомобили провожая в путь,
От ласточек, рисующих наброски, с собою сходства требует чуть-чуть.
Они штрихами легкими хотя бы попробовали б выразить, смеясь,
Как мучат проезжающих ухабы, колдобины, коричневая грязь…
О, жадная проселочная глина, целующая путников в засос,
Съест с потрохами даже исполина, а тракторы оставит без колес…
Но выпестует ворох летней лени когда-нибудь за городом июль,
В тумане термоягодных варений кусают пауты больнее пуль.
Столб воздуха настоян на полыни, как выпьешь полстакана — тянет спать,
Под гнетом доморощенной гордыни душа начнет о вечности роптать…
Над телом промотавшегося сына в сосновой телогрейке и с горбом
Спит западно-сибирская равнина, в рекламный помещенная альбом.
А мы поодиночке и попарно, сойдясь к реке, устанем от степей,
Где по-провинциальному вульгарно луна прилипла к небу, как репей.
Но, ощутив, что мы великороссы, войдем гурьбой по щиколотки в Обь,
И камешков на дне цветная россыпь уймет метафизическую скорбь.
Листочек по течению без цели на север отправляется пешком,
А счастье наше Богом неужели погребено под глиной и песком?
Тоска по золотым шестидесятым встревожит сердце, несмотря на стыд,
Ведь детство надувным аэростатом всегда в пространстве памяти парит.
Переварив времен песок и гравий поймешь, как хитроумный Одиссей:
Нет лютого мороза величавей, а оттепели — хуже и грязней.
Когда взойдет звезда капитализма, российское пространство закоптив,
Ужели нашу жизнь звезды харизма оставит сразу без альтернатив,
И ветер Богом проклятое семя в беспечные забросит города,
Чтоб хамы, презираемые всеми, там утвердились раз и навсегда…
Блажен, кто примирился с горькой тайной
и возлюбил старорежимный хлам,
Где пиццу тишины патриархальной вкушают земляки по вечерам
И сосуществованье еле длится, пар выпущен, и в комнате темно…
Но почему душа всегда стремится на огонек наивного кино?