Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2018
Максим Ершов, «Марафет»
Сызрань: «Ваш взгляд», 2017
В 2017 году в Сызрани вышла вторая книга Максима Ершова: вместо привычных
астерисков (типографических звездочек, разделяющих фрагменты текста) — над
каждым стихотворением здесь висят три решетки. Решение сугубо авторское —
перевести ли в язык символов собственные вехи, превратить ли их в некий штамп,
протянутый через всю книгу, лишний раз эпатирующий
читателя. На такой «эпатаж» автор имеет право, ибо решетка здесь — не знак
новомодного «хэштега», но важный элемент портрета
лирического героя: «Стихи “Марафета” — судьба нон-фикшн, явленная как факт
литературы… Главное здесь — отчетливый герой, который не отводит взгляда…».
Поэтика подобного рода, действительно, все время находится между заимствованием
и чистым голосом, тащит в себя все без разбору на «высокое» и «низкое», плоское
и глубокое. Подобно прозе «нон-фикшн», создавая порой пересоленный концентрат
человеческого горя и размашистой удали, такая поэтика, все же — призма
отдельного авторского видения. Тем отчетливее здесь возвышение голоса, тем
более сопереживаешь ему в моменты этого возвышения:
Мы вышли в колючий февральский день…
Иль осень кроны рвала на клочья?
А может, все было июньской ночью?
Нет, кажется, — помнишь? — хрустела почва
И мерзла на сером ветру сирень.
Очевидно в этих стихах — «ощущение пути» (как было сказано в предисловии самим автором), достигается оно вопреки и благодаря стилистической неоднородности, отсутствию технического изыска и будто нарочно обходимой причастности к историко-культурному полю. Подчеркнуто — «маргинал», подчеркнуто — «решетка»: ни греческих плясок вокруг жертвенного столба, ни египетских ваз — есть единый исток системы образов, и он русский, с частыми отсылками к двадцатому веку, к небессмысленному повторению есенинской и блоковской лексики, опошленной в координатах уже нашего времени. Автор знает, что со словом обошлись дурно много раз до него, и именно это, пережеванное культурой потребления, замаранное «высокое» слово, обретает в его стихах едва ли не новую чистоту:
Не бойся, не страшно. Теперь торжество осознанья
нас делает тише, послушней, светлей и выше.
В окошке есть плац, намокло на тросе знамя.
И чувствуешь кожей, как лебеди ходят по крыше.
Так о какой стилистической однородности в современной поэзии может идти речь? Даже если говорить не о стилистике конкретного автора, объяснению сегодняшнего времени естественно смешение лексик, соединение несоединимых вещей и понятий, в которых карнавал есть бытописание. Важно удержать баланс, не скатиться ни в пошлость блатняка, ни в тон жеманного интеллигента, «возвышенного поэта» в есенинской рубахе. Стоит только начать бить ногой в такт графоманским песенкам — и ты на плоскости. По книге Ершова, в этом смысле, можно отследить (т. к. в сборнике нет названий циклов, только даты) тенденцию крепчания авторского голоса:
И числа, сроки на стене
огнем наполнены.
И надо закалиться мне —
как гром и молния.
Нечто сродни инициации — проходит слог обывательский, становясь слогом поэтическим (речь именно о нем, а не о графомании, остающейся в русле обывательщины). Автор «наводит марафет» изнанки, понимая: поэтизации не достаточно, мало обрядить лирического героя в цивильный костюм. Так, путем усилий поиска несказанного никем, осуществляется «закаление» слова, стягивающего в себе смыслы, сшибающего их в pro и contra:
Голосом дошлым пролают
галки.
Эхо прострелит двор…
Что это: наши прощанья жалки,
Или октябрь-вор?
И если первые два раздела (стихи в которых расположены хронологически) практически лишены детали, то стихи третьего и четвертого уже полны ею: вещь, жест и явление предстают нам поэтически осмысленными:
Мы живем неумело и кисло.
Но зачем там — промежду дерев —
волейбольная сетка повисла,
панораму собой обогрев?
Думается, именно в обретении абстракцией предметности слово выполняет одну из главных своих функций — становится инструментом объяснения мира через опредмечивание нематериальных явлений, через уподобление бесплотного твердому:
помнишь, помнишь, клен над палисадом?
Значит, знаешь ты, где я стою —
пожелтел, еще не понимая,
что октябрь, колокол вздымая,
вот задел тебя, моя родная, —
кинул листьев в лодочку твою…
Иная высота достигнута: вот она, чистая лирика, рисующая утрату без заламывания рук, любовь — без «слез-глаз-ресниц», без лелеемого графоманами эгоцентризма, отвечающая не законам рынка, но воле Божьей:
И ни мягкого дна, ни покрышки не надо:
дайте мне постоять у знакомых дверей
в тихом танго дождя, в конфетти листопада,
пантомиме кривых оголенных ветвей…
«Чувством пути» обладают единицы, что же касается современной поэзии — это явление почти невозможное: культурное поле жирно, есть чьего потока причаститься, в то время как практически все притязания сводятся к форме и к отысканию «новых смыслов». Многие стихи Ершова кажутся безыскусными, простыми и наивными до лубочности, но по степени воздействия «Марафет» — едва ли не самая горькая в своей правдивости книга стихов, которую мне довелось прочесть. Не важно, какими средствами — пусть даже полным их отсутствием — стихи эти почти физически скручивают по рукам и ногам, не давая отворачиваться от собственной совести. А значит, цель достигнута.