Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 9, 2017
ОСТАЛЬНОЕ ПРИЛОЖИТСЯ
* * *
Вы вынесли приговор,
Нам не о чем говорить,
Закончить как Томас Мор —
Имеет свой колорит.
Так головная болезнь
Проходит сама собой,
И Анна, твоя, Болейн
С отрубленной головой.
* * *
Скажи слово «моцарт» и Вольфганг в тебе заиграет,
Скажи слово «врубель» и демон в тебе оживет,
И тот, кто беспечно такие слова называет,
В ночи на балконе свою сигарету жует.
Он курит слова на усыпанном снегом балконе,
Он смотрит бесстрашно в бесстыжие окна домов,
Непризнанный гений в невидимой миру короне,
Простой повелитель страны ослепительных слов.
Когда он сойдет, то слова его съедут с катушки,
В изгнанье сошлют, улюлюкая словом «дурдом»,
Когда он умрет, то слова его — нищие душки,
Поплачут немножко, помолятся Богу о нем.
Ну, а пока он стоит на балконе и курит,
Смотрит сквозь мир на свой собственный внутренний мир,
Если захочет, слова свои грозно нахмурит
И сотворит себе горькое слово «кумир».
* * *
Издалека долго
Прямо на красный свет
На двадцать первой «Волге»
Едет лихой поэт.
Три всего передачи,
Нету зато ремней,
Гонит себе и плачет
По стороне своей.
Чуть повернешь налево —
Встречная сторона:
Снежная королева,
Вечная тишина.
* * *
Таких, как он, не бывает,
И больше таких не будет,
Теперь, когда умирает —
Никто его не осудит.
Он сделал все то, что сделал —
Хорошее и плохое,
Теперь умирает смело
За сделанное собою.
Ну что загрустили, братцы?
Запойте погромче песню!
Незнайка был тунеядцем,
Но станет он всех известней.
А я — безыскусный Цветик —
Работаю — «пакля — рвакля»,
В одной из простых поэтик,
В одном из пустых спектаклей.
* * *
Проснулся в новую субботу,
Сходил бесплатно на работу,
Зашел домой за этой строчкой,
Поехал на метро за дочкой,
Забрал ее на воскресенье,
Провел свой уикенд весенний
И написал простым поэтом
Без злого умысла об этом.
* * *
А ну-ка песню нам пропой, веселый Вертер.
И вейся по ветру с веселой рожей…
Как хорошо, когда опять о смерти.
Как хорошо, когда мороз по коже.
Давай же мы ослабим эти строчки,
И пусть живет, как Гёте, бедный Вертер,
И встретит свою Лотту перед смертью,
У Манна было правильно. и точка.
* * *
Я любил Гауфа, даже не Гофмана,
Даже не слышал про Дастина Хоффмана,
Жрал красный борщ без шафрана и перца,
Шарик жемчужный растил вместо сердца,
Плакал в подушку, день мук проведя,
Плакал и ждал человека дождя.
Там, где доносятся запахи сладкие,
Ходит Тарковский с измятой тетрадкою,
Бродит под окнами злой и голодный,
Просто мальчишка — еще не свободный,
Просит о корке у жадных людей,
В серой тетрадке из слез и соплей.
Где прорываются строчки ущербные
И появляются связи волшебные,
И открывают заветную дверцу,
И заменяют холодное сердце
Теплой горбушкой ячменных стихов
К маленькой жизни в стране мудрецов.
* * *
Тебя излечит Пантелеймон
И искалечит виконт Вальмон,
И повелитель душевных мух
Даст очиститель от детских мук.
Поедем в Павловск, где идиот
Хитро и нагло всех достает,
А лучше в Выборг, где бедный Даль
На глаз свой рыбий надел печаль.
Почти мавроди, мошенник Грёз
В окне разводит Литейный мост,
«Аврору» гложет кровавый сон,
«Потёмкин» тоже — «Пантелеймон».
Стоит Филонов у Нарвских врат,
Купи икону, лети назад.
Пусть Маргарита поет МакSим,
Мечты закрыты под камнем сим:
И Медный всадник и Соня М.,
И книжка «Праздник» и дядя Хэм…
Там за рекою в Ея тени
Перед тобою горят огни,
Ты тоже будешь одним из них,
Когда раскусишь гранитный стих.
* * *
Боже, как я люблю Сказку странствий,
Где Миронов и музыка Шнитке,
После мора, отчаянья, пьянства —
Собирание мира по нитке.
Где комочки прижитой надежды
Отрывают от сердца щипцами,
Только раз я восстал в Будапеште,
Но поныне влачу это пламя.
* * *
«Белые кувшинки»
Написал Моне,
Скрыто на картинке,
Что лежит на дне:
Палки и стекляшки,
Всяческий отстой,
Голубые чашки,
Ключик золотой.
* * *
Теперь ты тоже съездил в Выборг
И посмотрел на Монрепо,
И соблазнительные виды
Загнал в планшетное депо.
Звонок — «когдавернешьсяпапа»,
Вернешься и начнешь опять:
Пузырь, соломинка и лапоть
Пошли дрова заготовлять.
* * *
Друг д’Артаньяна больше не пьет,
На справедливое дело идет,
Это тебе хороший пример:
Благородный граф де Ла Фер.
Граф Монте-Кристо входит в Париж,
Ты ее любишь — значит, простишь,
В этом тебе лучший пример:
Благородный граф де Ла Фер.
Коля Резанов — мудрый граф,
Добрый и честный, но он не прав.
В этом тебе тоже пример:
Самый несчастный граф де Ла Фер.
* * *
Наталии Санниковой
У моей бабушки был комод,
С кучею ужаснейшего тряпья,
У моей бабушки был и кот,
И теперь об этом вдруг вспомнил я.
Приходил ободранным блудный кот,
Бабушка материла его.
И брала зеленку, нет-нет, не йод,
И зеленкой смазывала его.
* * *
Мальчик услышал Уитмена у Касоны,
Только не знал, что это было — Уитмен.
Мальчик, укравший горсть травы у газона,
Что же ты вырос с горьким бальзамом «Биттнер»?
Кап-кап-кап-кап — на этот раз прокатит,
Но все равно приводит к разрыву с сердцем,
Слушай Шопена тот, кто ему заплатит,
Так хоронили много единоверцев.
Эти бальзамы, прочие панацеи
Не помогают, если ты мертвый духом,
Не убивают, делают нас сильнее,
Быстро сгорают в нас тополиным пухом.
* * *
Остальное приложится
К своевольным стишкам,
Если что-то не сложится —
Виноват только сам.
Виноватое зеркало,
Не пеняй на пенька,
Я, и жарясь на вертеле,
Не меняю конька.
* * *
Мы учили с сыном чужой язык,
А язык чужой я совсем забыл.
Там крестьянин, фермер, простой мужик,
Сыновей троих своих всех любил.
Он хотел для них нетакую жизнь,
Чтобы happy, happy to be они,
А их жизнь катилась, катилась вниз,
Безнадежные проходили дни.
Что поделать тут — сыновья полка
Пряники жуют, варят холодец,
На своем посту — дни, года, века,
И белеет парус, блестит венец.
Но в учебнике будет хорошо,
Там Иванушка — русский Форрест Гамп
Счастье на земле для себя нашел,
А мы тоже — только счастливый штамп.
* * *
Почему-то мне так хорошо в августовском бору,
Что мне кажется даже, что я проживу еще год,
И пишу я тебе не «люблю», а что «я не умру»,
И письмо пусть дойдет и потом пусть со мною умрет.
Ты — несчастная баба, маркиза моя де Мертей,
Ты — обычная осень уральских сосновых лесов.
Наступает период несбывшихся вовсе смертей,
Наступает сезон ненаписанных кровью стихов.
* * *
То, что не можешь сказать про прошедшее лето,
Это не значит совсем, что на сердце не больно.
Как ты прекрасен поэт, выпивающий Лету,
Как ты ужасен поэт, распевающий вольно.
Будет еще одна неповторимая осень,
Строчки прольются об этих утраченных мигах,
Что остаются в цинично пронзительных книгах,
Тех, о которых так публика светская просит.
Рвется душа от прошедшего мокрого лета,
Режут ремни из меня эти мрачные муки.
Зря притворялся циничным, холодным поэтом,
Куклой пустой, издающей красивые звуки.
* * *
Можно отказаться от плохих стихов,
Словно отказаться от больных детей,
Ну, ты наловил, бедный стихолов,
В свой сачок не бабочек, а один репей.
Неуклюжий ты, кузенбенедикт,
От тебя тебе сердцу веселей,
Робеспьер Сенжюст вынесет вердикт,
И Дантон отправится собирать червей.
Мог бы кто другой поиграть в слова,
У кого сачок будет покрупней,
От тебя тебе кругом голова,
И плохой стишок расцветает в ней.
* * *
Мы поехали в дом, где живет мастер Бо,
А над нами летел ворон Эдгара По.
Мы приехали в степь, где живет доктор Хе…
Ритм красив, только что отразилось в стихе?
Может быть, это вдох перед новым стихом,
Может быть, это смерть со счастливым концом.
Или это болезнь — что-нибудь написать,
Прекратишь, но оно подступает опять.
Открывается степь, открывается степь,
Закрывается смерть — невозможно успеть.
А за ритмом скрывается хитрый старик,
Повторишь этот ритм — сохранишь этот крик.
* * *
Я возьму две вещи в свою картину:
Первую — из романа Ремарка
Женщины обнаженную спину,
От которой сеттером вою жалко.
А другую — стихотворение с парком,
С Огарёвым, что задолго до Блока,
Поздравляю с днем рождения жалко,
Потому что можно теперь до срока.
Это ли поэзия — я не знаю,
Но иначе только пиши пропало.
Потому я медленно выживаю
За протяжный вой светлого металла.
* * *
Рифмовал бы, как Вознесенский,
Смех с короткой и легкой смертью,
Но рифмую, как бедный Ленский,
Смерть — с котеджной Верхней Сысертью.
Там вчера за футбол с пин-понгом
Получил две крутых медали,
Раздается идущий с Богом
Шаг победных моих сандалий.
Почему Бог еще нас любит
И прощает слепую мерзость,
Пожалеет и приголубит
За словесную нашу дерзость?
* * *
Где-то в других мирах
Между чужых стихов
Я выхожу за страх
И покидаю кров.
Шариками воздушными
Ходят стихи бездушные,
Ниточек на них нет.
Не ухватить, не выполнить,
Больше тебя не выгонят,
Дома и ада нет.
* * *
В стаи собираются алкоголики,
Чтобы алкоголизмом позаниматься,
Только в сказках бывают белые кролики,
Что вечно спешат и на всех матерятся.
Правда жизни — простая, и путь к спасению
Я обрел для себя совершенно случайно,
И кому посвящаю стихотворение,
Пусть моей останется маленькой тайной.
И стихотворение почти нанизано,
Лишь осталось добавить пару строчек,
А за пазухой бьется ненаписанный
Аленький полевой цветочек.
* * *
Мы двух Георгиев, Иванова
И Адамовича, тот свет
Любили больше того самого,
Кого на этом свете нет.
Мы создавали себе ангелов
По этим образам точь-в-точь…
Затмение от Микеланджело
Антониони или ночь.
* * *
В мире видел я и хороших женщин,
И одна из них подарилась мне,
Не хочу ни больше я, но ни меньше,
Ты пришла ко мне по своей вине.
И ты шла босая по битым стеклам,
Иногда не верила, что дойдешь,
Под снегами мерзла, дождями мокла,
Но носила в сердце другую дрожь.
Потому дошла и присела рядом,
И сказала робко: «Вот, я пришла»,
Посмотрела скромным и тихим взглядом
И спокойно сердце мне разожгла.
* * *
Если бы эти «если бы»
Шли по другому «да»,
Ты бы моей невестою
Не стала бы никогда.
Мы не зажили вместе бы,
Не родилась бы дочь,
Если бы эти «если бы»
Нам не смогли бы помочь.
Я написал все песни бы
Про разлуку и смерть,
А не про эти «если бы»,
Не про подаренный свет.
«Если бы» — это, ясли, вы
Перед пузатым «да»,
Были бы мы так счастливы?
Не были бы никогда.
* * *
И в пустыне есть оазисы,
Только это миражи.
Про невиданные заросли
Ты мне сказку расскажи.
Не напиться, не насытиться,
Да дырявый мой носок.
Замки из песка рассыплются,
И останется песок.
* * *
Поэзия не эпичнеет
До философского труда.
Элегичнеет, лиричнеет,
Не эпичнеет никогда.
И мы не будем эпичнеять,
И мы останемся детьми.
Балбесно будем чародеять
Своими дряхлыми костьми.
Андрей Торопов — поэт. Родился в 1978 году в городе Каменске-Уральском Свердловской области. Окончил исторический факультет, аспирантуру Уральского госуниверситета, кандидат исторических наук, доцент, автор научных трудов по истории уральской промышленности. Стихи публиковались в журналах «Урал», «Дети Ра», «Зинзивер», «Новая реальность», «Воздух», «Белый ворон», «Байкал», в «Литературной газете», газете «Поэтоград» и др. Автор трех поэтических книг. Живет в Екатеринбурге. Работает главным специалистом в Управлении архивами Свердловской области.