Александр Тимофеевский, «Поговорить бы с пустотою»; Александр Костарев, «Верные. Смешные. Немногие»; Бахыт Кенжеев, «Довоенное»; Лариса Миллер, «Намек на благодать»; Леонид Шваб, «Ваш Николай»; Олег Филипенко, «Стыд»; Любовь Кузнецова, «Мой маршрут оборве
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2016
Александр Тимофеевский,
«Поговорить бы с пустотою»
М.: «Воймега», 2014
Поэт остается верен себе — столь же легок на подъем: его стихи заражают оригинальностью и подвижностью мысли, душевным подъемом, юмор мерцает то тут, то там, а серьезность отличается таким изяществом слога, что видится абсолютно естественной: все на свете выносимо, преодолимо, восполнимо, надо только не удаляться от гармонии и придерживаться разумного взгляда на жизнь, — самоироничного, трезвого — и поэтического, — и эта мысль воплощена даже в миниатюрах-«пустячках»; вот, например, как с высоты своих лет Тимофеевский определяет старость:
Знаешь, что такое старость?
Старость — когда в сердце лед.
Водка с праздников осталась.
Но никто ее не пьет.
Кстати, о возрасте. Часто в книгах авторов, вошедших в позднеосеннюю пору своей жизни, — усталость от бремени многотрудного опыта, серьезно-печальное подведение итогов. Нельзя утверждать, что Тимофеевский от этого свободен, но у него главное другое — мольба о прощении за многогрешную жизнь
<…> Зажмурюсь, рукой закрываю глаза —
Бессмысленно, вижу все то же,
Что видеть нельзя и не видеть нельзя,
Прости меня, господи Боже. <…>
И неустанное благодарение за дар жизни:
И море в странном освещенье,
И туча черной полосой,
И я перед тобой в смущенье
Стою раздетый и босой.
Спасибо, Бог, за все на свете,
Ведь этот миг неповторим —
И море в предзакатном свете,
И туча черная над ним.
Если внимательно вчитаться в стихи Тимофеевского,
можно увидеть, что его более всего интересуют метафизические вопросы: да, он
личностно пропускает через себя социальные, политические, психологические, но в
первую очередь — метафизические проблемы времени, — делая себя объектом
этих проблем, испытывая на себе их давление. Причем он убежден, что
метафизические проблемы в определенной степени зависят от времени и его
антуража; мы видим, что при столкновении с государством герой иных его
стихотворений становится конформистом (а конформизм как опухоль съедает
духовное содержание личности, что неизбежно приводит к деградации: трагически
неразрешимый конфликт!)
Для того чтобы выжить в этой стране, ко всему нужно относиться с улыбкой, ко
всему, начиная, разумеется, с самого себя, — вот какую мысль я вычитываю
в стихах Александра Тимофеевского.
Александр Костарев, «Верные. Смешные. Немногие»
М.: «Воймега», 2014
В том же издательстве вышла книга Лилии Газизовой, где есть строки: «Я бы хотела /Смотреть на тебя/ И стихи писать/ Словно с натуры»; а у екатеринбуржца Александра Костарева есть интересная перекличка; герой предполагает: «Если я вдруг умру» —
Кто-то будет тебя целовать,
кто-то небо молитвой подкормит…
Но кому надиктует слова
губ твоих стихотворная форма?
Это стихотворение, в общем, дает представление о характере всей книги: стихи молодежно-энергичные, с выдумкой, легким юмором, самоиронией; и, вместе с тем, в них растворена условно-поэтическая печаль и, как мне показалось, демонстрируется некоторая искушенность в чувствах — влюбленности и любви. Книга читается легко и светло, но свой голос у автора еще отчетливо не выражен; значит — все впереди.
Бахыт
Кенжеев, «Довоенное»
М.: «ОГИ», 2014
Знакомство с первыми книгами Бахыта Кенжеева убедило меня в том, что он вошел в русскую поэзию
прочно, поскольку настойчиво возвращает нас, читателей, к гармонии, от которой
упорно старается удалиться современная поэзия, — к гармонической школе
пушкинского образца, но значительно обогащенной лексически и образно. Вполне
современный поэт! Однако читая сборники Кенжеева двух
последних десятилетий, ловлю себя на том, что все им созданное не оплачено
глубоким чувством, не выстрадано, но рождено лишь вдохновением: будто поэт
осушил стакан, внутри разлилось блаженное тепло, глаза окрасились
легкой улыбчивой задумчивостью и захотелось что-нибудь сочинить.
Увы, многое у него действительно «сочинено». То тут, то там бьют в глаза
прилагательные и дополнения, о которых автор заботится педантично (а что? —
словарь у него богатый), да только вписаны они будто по правилам «игры в
выразительные средства»: иногда поразительно метко, иногда — без смысловой
необходимости: «Обнаженное время сквозь пальцы текло,/ и в квартире прокуренной
было тепло,/ обязательной смерти назло./ Распевала предательница-звезда,/ и
журчала ей в такт просушка-вода…» Бывает, что и задаешься вопросом: «зачем»? —
вот, например, «стаканы падают наземь, а души падают оземь», —
существенна ли разница в падениях?
Я не придираюсь: просто я пристрастен к творчеству Кенжеева,
читаю его всего и все время жду лучших стихов. В
последней книге я не вижу качественного рывка: поэт, как обычно, добродушен,
разговорчив, стихи его словно бы без напряжения пишутся сами, не оглядываются
на сказанное и нас призывают «расслабиться»… Впрочем, есть в книге и очевидные
удачи. Сборник открывает цикл «Колхида», и эти стихи сразу воспринимаешь на
ощупь и слышишь в них шипение накатывающих на гальку волн:
У черного моря, в одной разоренной стране,
где пахнет платан шелушащийся пылью нездешней,
и схимник ночной, пришепетывая во сне,
нашаривает грешное блюдце с хвостатой черешней,
у черного моря булыжник, друг крови в висках,
обкатан волнами, и галька щекочет подошвы —
я пью и печалюсь, и думаю: Господи, как
легко поскользнуться на собственном прошлом. <…>
Лариса Миллер, «Намек на
благодать»
М.: «Время», 2015
Новая книга Ларисы Миллер вновь убеждает: сколь ни привлекательны стихи
богато метафоричные, интеллектуальные, формально изобретательные, — весь
их блеск, многоцветие, многоплановость кажутся
какими-то бессмысленными рядом с негромкими напевами Миллер, идущими из глубины
сердца, не признающими кокетства, самолюбования, демонстрации мастерства.
Каждое стихотворение — сокровенное признание, мысль, одетая в простые и емкие
слова, нашедшая свои слова, свою мелодию чистого звука, ненарушаемой
гармонии. Тут до наряда ли метафор, до изощренности ли образов? Ее стихи —
художественное предостережение: не пройти мимо счастья, они — призыв: научиться
радоваться простым вещам.
Стихи Миллер — сама природа, бесконечно повторяющая саму себя, из года в год восхищая, радуя, печаля: сменой погоды, времен года, дня
и ночи. Простенькие на первый взгляд, они подчинены строгому
ритму, слово любовно, бережно пристраивается к слову, и явления природы, все ее
детали получают имя, они называются, они превращаются в согласные друг с другом
строки и — плывут, проходят, пролетают мимо нас, змеятся, дрожат, трепещут,
вздыхают, молчат в недвижности. Все эти природные детали — на самом деле
символы, через которые автор выходит прямо на человека, и пишет только о
человеке, и убеждает, теребя: так жить, как жил ты прежде — в мелькании не
всегда отличимых друг от друга дней, недель, месяцев, — уже нельзя.
Стихи автора — лаконично-афористичные высказывания о сферах, которые касаются
каждого: смысл бытия, жизнь и смерть.
Чего же больше? Ну чего же больше?
Коль жизнь моя все слаще и все горше,
Полыни горше, сладостней вина?
Чего же больше, коль она одна
Бывает сразу горестной и сладкой,
Безумно долгой и безумно краткой?
Леонид Шваб, «Ваш Николай»
М.: «Новое литературное обозрение», 2016
Стихотворения Шваба — сюрреалистические стоп-кадры, причем в каждой его миниатюре кадров несколько: они сведены автором воедино, связаны общим временем и местом. Правда, «время» у Шваба понятие условное: у автора времени нет, и в каждой отдельной строке — явного смысла нет: он проявляется, как правило, только в последних одной-двух строках; все происходит в странном молчании, в ожидающем чего-то сонном, пустом (то есть освобожденном от всего второстепенного) пространстве. Другими словами, мы оказываемся лицом к лицу с объектом и событием, которое связано с этим объектом (как, скажем, на картинах Де Кирико и Дали) — и с ничем более. Кроме наших ощущений, разумеется.
Ты сам просил, чтоб было скучно
Туман окутывает плоский берег
На пляж выходит дикий медведь
Из моря выходит старик в истертых доспехах
Сильнейший удар сотрясает основы земли
И в море как спички горят корабли
Медведь кричит и ходит как больной
Старик снаряжает копье, начинается век золотой
Строки у автора отрывисты, зачастую разной длины, каждая звучит по-своему,
рифмами он пользуется крайне редко — скорее, для усиления иронической окраски
интонации («Как будто я школьник отважный/ Бренчу на
гитаре бумажной»).
Нужно ли как-то понимать эти стихи, или достаточно просто «смотреть» их? Дело
читателя, — можно и просто «смотреть», потому что Шваб интересен,
невероятен, стихотворения щекочут наше сознание. С другой стороны, есть ведь в
книге и высший замысел. Я воспринимаю эти диковинные стихи с наворотами немыслимой конкретики как «театр неожиданного»,
как намек на фантастичность жизни, на ту реальность, которая есть в о о б р а
ж е н и е, на способность воображения создавать живую
картинку, где фантастика и реальность перетекают друг в друга, а предметы и
природа уравнены в правах с людьми, — вплоть до злого абсурда:
Не будет тайн но будет перечень приспособлений <…>
На каждом событии акт о приемке товара <…>
По номеру паспорта видим достаток семьи
Казначейство выходит в народ
Деньги пахнут укропом
Малыми жизнями управляет маленький вертолет
Олег Филипенко,
«Стыд»
М.: «Вест-Консалтинг», 2015
В аннотации сказано: это повесть. Автор — актер кинорежиссер и сценарист — во
вступительном слове признается, что ему трудно определить жанр своего
произведения: повесть это или короткий роман. А в первой главе задает себе
вопрос: «Я все думаю, что может войти в мой дневник?» И далее предупреждает: «я
попытаюсь рассказать историю от своего имени, но предупреждаю, что это не
вполне я». Из чего следует: перед нами — не просто история, но — история
реалистичная, все как в жизни.
Я смело отнес «Стыд» к очерковой прозе, и не вижу в этом ничего плохого, как не
вижу ничего плохого, к примеру, в произведениях Глеба и Николая Успенских.
Неожиданные переплетения сюжетов, беглые штрихи, которыми автор набрасывает
психологические портреты персонажей, переживания главного героя, исторический
фон (начало девяностых), — все это интересно настолько, что мы (особенно
кто не знаком с театральной средой) и сами все переживаем. Исключенный из
театрального института, герой-рассказчик не отказывается от цели — получить
диплом актера и вернуться из столицы домой. События, которые с ним происходят,
нет смысла пересказывать, хочу обратить внимание на два момента в повести. «Не
люблю Набокова. …Ведь слово имеет объем, вес, то есть оно определяется
содержанием, а у него слово имеет цвет, наружность, пестроту, то есть никак не соотносится по внутреннему смыслу». Ну ладно, вопрос
восприятия. Но вызывает улыбку другое место, к модернизму никакого отношение не
имеющее — скорее, к реалистическому, «правдивому», отражающему «конкретную
действительность» письму: «я… нахожу Бёлля средним писателем, во всяком случае не тем человеком, у которого можно искать скрытые
смыслы». Смело сказано, эпатирующе. И не будем
забывать: перед нами проза очень молодого человека. Я думаю, что истинное
призвание Филипенко в литературном поле не только
проза, но и стихи; в них он наследует пушкинской традиции, они легки,
естественны и — дышат сегодняшним днем.
Любовь Кузнецова, «Мой маршрут
оборвется часов в пять утра, далеко в горах»»
М.: «Вест-Консалтинг», 2016
Бродский в одном из интервью сказал: не существует поэзии женской и мужской. И все же бывает, что женский голос — никуда не деть, — женских нот, женских оборотов, женской наивности стиля, — это относится, в основном, к молодым авторам, увлекающимся живейшими, реальными впечатлениями, преданным своей влюбленности, в которой слишком много еще фантазии, идеализации порывистых чувств и их предмета, чтобы назвать влюбленность любовью. «Мне в тебе так хочется потеряться./ Не вернуться, не вынырнуть — никогда./ Перекрыть расстоянии, скрестить города:/ Больше чувственности, меньше глянца», — напишет ли так мужчина — призывно, звонко, раскованно? В таком настроении выдержана почти вся книга Кузнецовой — первый серьезный выход к читателю, разбег, — талантливый, уверенный. Несомненно, слух у автора «поставлен» на Ахматовой (ахматовские ноты проскальзывают то тут, то там, перебиваемые — если это не случайное сходство, конечно, — шуточными жалобами в духе Нины Красновой, например — «Я осталась в этом сценарии далеко за титрами…»). Есть чувство слова, смелость в рифмовке и в ритмической походке; кто, как не поэт, способен написать: «Утро прячется по дворам, переулкам./ Серебрится прудами, рыжеет пасмурно»? Да: именно те стихотворения, в которых не выражен узнаваемо-женский голос, мне кажутся лучшими; в них — не оттенки личных чувств и переживаний — а выход в нечто большее, чем свое я, — в мир. Здесь-то и проявляются зоркий глаз, наблюдательность, оригинальное остроумие — не без занимательного психологизма. Что за этим последует — и последует ли вообще — зависит от любви автора к поэзии, от упорства и целеустремленности… Вот любимое мое стихотворение в книге — и тут-то я доволен, что о девушках говорится от лица девушки. Однофамилец Любови Юрий Поликарпович утверждал, что в творчестве ни одна женщина не раскрыла мир женской души (это за них сделали мужчины), она видит только детали — и не видит целого. Ну и что? Любовь Кузнецова пока что не великий поэт, пусть она видит детали — тем более что порой она видит их очень талантливо. Вот пример с замечательной кодой:
Девушки бывают глянцевито-холеными,
С кошачьими томными ужимками и повадками.
Со стрелками на веках — непременно черными,
С насмешливым взглядом, да духами сладкими.
Девушки бывают воробьино-взъерошенными — такими, в конверсах,
С ключицами острыми и ресницами без конца.
Того и гляди — то ли в обморок от голода грохнутся,
Ну или высочат замуж за рок-певца.
Девушки бывают романтично-воздушными, в туманах и рюшах,
Задумчиво теребят кольцо, или даже читают книжку бумажную.
Рассеянны, улыбчивы, всегда слегка смущены и
простужены —
Беспомощно озираются по сторонам, боясь пропустить что-то важное.
Девушки бывают фальшиво-ненастоящими.
Любят подолгу предаваться псевдопечалям
по подоконникам с обязательным кофе.
В стразах, в сомнениях, в мещанском быту погрязшие…
Фотографируются на айфоны — 350 вариантов,
анфас и профиль.
Девушки бывают похожи на генералов важных:
Осанка, мерный стук каблучков и командный менторский тон.
Матерятся вкусно, стараются быть хладнокровно-отважными —
Но иногда отпускают кабацкую вольную душу в соседний притон.
Девушки могут быть спокойными или взрывоопасными.
Нужными и не очень, вставшими с той ноги или не с той..
Главное — чтобы все они были по-настоящему счастливы
и умели смеяться — над жизнью и над собой.