Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2016
Сергей Попов — поэт. Родился в 1962 году. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Печатался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Арион», «Москва», «Юность», «Зарубежные записки», «Интерпоэзия», «Волга», «Дети Ра», «Новая юность», «Футурум АРТ», «Литературная учеба», «Крещатик», «Зинзивер», «Подъём» и других. Автор многих книг стихов и прозы (в их числе — Папоротник. Стихи. — Спб: ЛИО «Редактор», 1992; Транзит. Стихи. — Воронеж: Литературный фонд России, 1997; Вопрос времени. Стихи, поэмы. — Воронеж: Издательство им. Е. А. Болховитинова, 2005; Встречи без продолжений. Роман. — Спб: Алетейя, 2007; Воронеж etc. Книга стихов. — М.: Вест-Консалтинг, 2011; Мыльный пузырь. Роман. — Спб: Алетейя, 2011 [переведен на нем.]; Страшное дело. Стихи и поэмы. — М.: Вест-Консалтинг, 2015). Победитель Всероссийского литературного конкурса им. Маковского в номинациях «стихи» и «поэмы» (2004). Победитель Международного поэтического конкурса «Перекресток» (Германия) журнала «Крещатик» (2007). Обладатель Специального приза Союза российских писателей Международной Волошинской премии за лучшую поэтическую книгу года (2010). Финалист Всероссийской литературной премии им. Валерия Прокошина (2014). Лауреат премии журнала «Дети Ра» за лучшую поэтическую публикацию года (2011, 2014). Лауреат премии литературной газеты «Поэтоград» за лучшую поэтическую публикацию года (2011). Лауреат премии газеты «Литературные известия» за лучшую поэтическую публикацию года (2014). Лауреат премии журнала «Зинзивер» за лучшую поэтическую публикацию года (2015). Член ПЕН-клуба (Русский ПЕН-центр), Союза российских писателей и Союза писателей ХХI века. Живет в Воронеже.
* * *
Голубятни тающего города.
Окна слуховые на торцах.
Птичьего предмартовского голода
горловая свежая пыльца.
Пальцы сводит. Кровли водосточные
подставляют мятые бока.
Новости летят ближневосточные,
поражая цель наверняка.
И вразброс все скрипы, лязги, шорохи,
колкая угрюмая капель
в пасмурном свиногриппозном мороке
несколько простуженных недель.
Право дело, видится как слышится:
в переплеске — волнорез крыла.
Мытарю прописная ижица
лишь вначале буквою была.
Сызмальства раскачивая дворики,
позднезимье, связки разогрев,
обаянье собственной риторики
чует лишь по скрежету дерев.
И одно безлиственное кружево —
вся до капли подать бытия,
чтобы вновь, бедна, но не разрушена,
воскресала азбука твоя.
* * *
Март озорует. Мотор кровяной сбоит,
выскочить вон норовит из гусиной кожи.
Ворох пустых побед и густых обид
по непогоде множить себе дороже.
Жалуй забвение, прежние дружбы рви
с опроверженьем тьмы, ожиданьем света —
отколобродило прожитое в крови,
всеми ветрами тутошними отпето.
Но не заглядывай в тамошние поля,
ведь весела вода по окрестным склонам —
здесь не настолько выстудилась земля,
чтоб согревать железом ее каленым.
Пусть пробирает сиверка до кости,
губы, как водится, истово обметало,
но не темнеет вечером и к шести —
даром по наледи блики скользят металла.
Хоть и сработан из крови и плоти, из
бредней о лучших днях, дармовой теплыни —
не залезай в сосудистый свой каприз,
не призывай того, что в ущербе ныне.
Время равно себе. А не ты — ему…
Крутится-вертится по пустырям поземка,
дабы не велся на местную кутерьму —
лишь на сквозняк с межоблачного проселка.
* * *
Озноб весны респираторной.
Огняк в общественной уборной.
Дворов сырая темнота.
Поход в ближайшую общагу.
Любезна бравому варягу
и эта пассия, и та.
Летают шуточки над бездной.
В окне чернеет свод небесный.
Дымится скверный никотин.
И на хранилищах печали
никем не сорваны печати.
И все кураж неукротим.
Бушует дикая причуда,
что будет высверк ниотсюда,
ночная спичка, верный знак,
девчачья резкая усмешка —
и враз орлом очнется решка,
рублем обломится пятак.
Восторга доза великанья
на расстояния дыханья.
Вот-вот расплавится мотор.
В зрачках гремучая подначка.
В ладонях скомканная пачка.
Луна шальная из-за штор.
Мерцала жидкая заварка.
Мигала жирная товарка.
Для крови плоть была мала.
Но сколь не выгадалось
знаков,
закон сбывался одинаков.
И ночь по-черному цвела.
Все до утра огня просили.
И, отыскать его не в силе,
атаковали время вброд —
те спички напрочь отсырели
в отпетом ливнями апреле.
И мая не было в тот год.
* * *
Перехватив бутерброд с колбасой
и полстакана почти чифиря,
на подработку трусишь по косой,
не опоздать порываясь зазря.
Это не выйдет ни нынче, ни впредь —
время, не мешкай, а лошадь — вези,
чтоб никогда никуда не успеть,
хоть и везде все при всем на мази.
Дни, они не равнозначны трудам.
Есть еще возгласы, слава тебе…
«Я никому ни за что не отдам!
Я заслужила тебя по судьбе!»
Сивка натянет свои постромки,
стукнет копытом в знакомую дверь.
С голоду пухнуть ему не с руки.
Жди, дорогая, и в лучшее верь.
Денег опять не хватает на всех.
Ты хоть успел — все одно опоздал.
Кто-то уже прикарманил успех,
чтобы с цветами отбыть на вокзал.
Чтоб на железного прыгнуть коня
и помахать вислоухой братве.
Деньги — не главное. Время — броня.
«Не опоздать бы!» — стучит в голове.
* * *
Пока залысины глумливо
ласкает вешний ветерок,
философ местного разлива
в себя закачивает впрок
какой-то мерзости гремучей
шальной флакон очередной
и коченеет туча тучей,
и тормозит как неродной.
Его хреновой перспективы
опознаваем окоем.
Ау, кладбищенские ивы
и бабки с приторным нытьем!
Все к одному идет как едет
мытьем да катаньем в черед,
покуда в мученики метит
осоловелый мыслеплет.
Где, дескать, пагуба в развязке?
Мы попадались столько раз!
Все это песенки да сказки.
Не заговаривайте нас.
* * *
На водохранилище масленых пятен
набор необъятен и глазу приятен.
Там лев забавляется, плавится овен,
и множество прочих теснится диковин.
И бьет рыбарей хоровая икота
от ярой игры нефтяного налета.
То наглая рыба становится раком,
то деве стрелец циклопический лаком.
То снова — ни зги, то обратно — атака
низвергнутых карикатур зодиака.
Кромешного августа звездные недра
все преображают лукаво и щедро.
И матерным шепотом благоговейно
здесь припоминается эра портвейна,
чтоб одурь потрепанной временем ряхи
цвела в темноте как эпоха на плахе,
но месяц стальной, от вина хорошея,
не стыл за спиной и не метил, где шея.
* * *
Вдоль всю излазил и поперек.
С кем не братался? Кого не клял?
Чай не кончается, чифирек,
хоть и казалось, что чайник мал.
Все подливаешь — а он горяч,
иссиня-бурый до черноты.
Сколько дымилось дурных удач
в сказках, куда сожжены мосты?
Сколько потом допотопных бед
в былях, куда хоть сейчас кати…
Но если стукнет сто лет в обед —
с прежними днями не по пути.
Нужно с заваркою колдовать,
чудные свойства ее блюсти.
В десять проследовать на кровать,
а задремать как всегда к шести.
День прибывает, свисток поет
песню про тронутого сурка.
Сызнова терпок рассветный йод.
А сокрушался — что коротка…
* * *
Дробью помельче гречи — взбалмошный что дитя —
паузы, вспышки речи, наплывы плача
дождь прожигает истово, бьет наповал шутя
в здешних краях, где гибло чудит удача.
Каши подоблачной не расхлебать сполна —
силься за маму с папой, за брата, за ради бога —
но не видны окрест ни солнце и ни луна
и за полшага уже не ясна дорога.
Донные залежи огнеопасных слез
и молоко кругом по губам пострела,
в жизнь ни о чем не плакавшего всерьез.
Но полило — и мать стремительно постарела.
Занепогодило вдосталь — и
звезды ушли на дно
канувшей крови, простывшей смуты, порожней тары.
Вот и случилось, что с дуриком заодно —
слякоть в груди, корвалол да к утру кошмары.
Зубы для злаковой жижи лишь хороши.
Пульс жжет чечетку зло и замысловато.
И постарел пострел, но пляшется от души —
с бешеной прытью подвядшего психопата.
И начинает вовсю казаться, что раз, два, три —
и Млечный путь перед носом рассыплет крохи —
редкие злаки с нездешним огнем внутри
по-над распутицей сумеречной эпохи.
* * *
Выискиватель звезд
средь непогоды манной
печалится всерьез
о жизни безобманной,
о ясном колесе
у круговерти снежной,
о том, что вся и все
сверкнут на спице смежной.
Перемигнется явь
с небытием природы
и разбежится вплавь
сквозь города и годы.
Оконная зима,
угрюма и безуста,
сполна и задарма
явит твое безумство.
Привычку наблюдать
беззвучный ветер резкий,
немую благодать,
отдернув занавески.
Надежду разглядеть,
переморочку видеть,
всю зелень, кровь и медь,
что не желает выдать
охочий до светил
буран в оконной раме,
что намертво схватил
их высверки и грани
водоворотом туч,
причудой перемеса.
И свет, что снег, колюч
в очах ночного беса.
Ему все мишура —
что нынче, что в начале.
Пора, мой друг, пора
не умножать печали.
* * *
Пахло хлоркой и влажным ватином,
И разбухшей древесной корой.
Март артачился. И по плотинам
Било сиверкою сырой.
Тучи корчились. И поплатиться
До отчаяния, дотла
Светом, выплеснутым на лица,
Обрела сливная мгла,
Что в сливовых разводах пряча,
Обескровливала воровски
Рвы, обрывы, обрывки плача,
Ударяющего в виски.
Холоднее. Смелей. Многоводней.
Властелином растравленных вод —
Прелесть прелости прошлогодней,
Осеняющая разброд.
Вперемешку — зашептанный опыт
Тощих фраз и разящая злость
Перепутных коротких хлопот,
Где смятенье не улеглось.
Но не ими бродили почки,
Где вовсю по садам — содом
Очаровывающей отсрочки
Неслучившегося потом.
* * *
Лучше выращивай кактусы, каланхоэ,
фикусы, флоксы, всяческие бамбуки.
Переходи, душа моя, на сухое
для изучения дома сельхознауки.
Не разумеешь разницы между астрой
и цикламеном в малоцветочном быте?
Но ведь зато научишься быть бесстрастной
и всепрощающей — что уж теперь — живите.
Я ведь и сам не гурман по разряду флоры —
только по части, разве, спиртных диковин.
Не забывай, что в жизни важны повторы.
Если они случаются — я спокоен.
Утром поливка, на ночь стаканчик «Кьянти».
Что еще нужно душе на помин былого?
Не возражай, я тоже настроен анти-
агроцентрично — а вот попомни слово.
Да и курить средь стеблей грешно сверх меры,
припоминать разборки, итожить счеты —
есть же достойные следования примеры —
благочестивы, бестии, до икоты.
Ты различать приладишься честь по чести
с полоборота гортензию от герани.
И со спокойной совестью снова вместе,
будешь бесчинства видеть лишь на экране.
И выступать из ванной ты станешь павой,
чтоб учинить поверку горшков и плошек,
и над картинкой жареной и кровавой
будут сиять герань и халат в горошек.
* * *
Мартовский дождь умножает печали —
нужно вычеркивать из записной…
Присно весна наступает в Аиде,
но в своем победительном виде —
в мареве сумрачном, в робком начале…
В царстве живых пробирает весной.