Вера Полозкова. «Осточерчение»; Дмитрий Быков. «Ясно. Новые стихи и письма счастья»
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2016
Вера Полозкова,
«Осточерчение»
М.: Гаятри/Livebook, 2015
Лирическая героиня поэзии В. Полозковой ведет
себя, программирует себя (ибо что ни стихотворение — программное) как будто
поэт: «я отстаиваю права что-то значить / писать, / высказываться/ со своих
пятнадцати», «ну спой же нам, птенчик, спой». Давайте не будем говорить о
поэзии, рискуем перейти к психоэмоциональным воплям,
еще потом заполучить в ответ сельское «завидуете». Поговорим о как будто
поэзии. О технике. Вообще хотелось бы заметить на полях некоторую разницу между
писателем и человеком пишущим.
Кажется, нет ничего криминального в доступности неискушенному читателю.
Криминал — в измене искусству, в измене вкусу, звуку, слову, ритму. Криминально
интеллектуальное и эстетическое мещанство с претензиями.
Вернемся к делам не столь возвышенным. Насчет рифм: точные рифмы постоянно
встречаются в стихотворениях В. Полозковой. Точная
рифма — лишение себя рук, пластики, звука. На первых страницах сборника
(стихотворение «Вряд ли»): огню—меню—перезвоню; движеньица—поженятся;
умирай—самурай.
Стихотворение «Смех» : ощущать—упрощать; лица—отца;
маг—бумаг.
Стихотворение «Грейс»: товаровед—побед;
цвет—побед—диабет.
Стихотворение «Смерть автора»: плошку—ложку; окошко—немножко.
Симптоматично, что строка этого стихотворения «Еще холодно
немножко», с точки зрения языка, звучит несколько странно: во-первых, инверсия
(прямой порядок слов: немного холодно), во-вторых, уменьшительный суффикс.
Думается, это хрестоматийный пример технической слабости.
Один из излюбленных (по-моему, вообще единственный) приемов В. Полозковой — бесконечные ряды однородных членов, служащих
серьезным подспорьем в звукописи. Принцип следующий: нахождение звуковой опоры
(«красивости») в одном эпитете и перенесение найденного звукового эффекта на
последующий ряд однородных членов. Подобное чревато словесной неоправданностью.
«Производство смыслов»:
смыслы трудно есть, особенно чистыми,
без красивостей,
они пересоленные, железистые
они щетинистые, занозистые,
они раздражают порядочным людям слизистые,
а мы же такие тут все счастливые,
антикризисные.
Примечательно описание «чистых» смыслов посредством бесконечных
«красивостей».
Стихотворение «Миссис Корстон» во многом стоит на том
же принципе:
Он умел принимать ее всю как есть: вот такую,
разную
Иногда усталую, бесполезную,
Иногда нелепую, несуразную,
Бестолковую, нелюбезную,
Безотказную, нежелезную.
Прием крайне удобный и совершенно ненужный в своей многобуквенности и малосмысленности. Из-за этого отчасти читать сборник крайне скучно. Пример В. Полозковой другим наука, я тоже попробовала написать подобным образом:
Я беззубая, белозубая
С глупой грубостью
От бессилия говорю
Вам (таким красивым,
С сердцем выеденным,
Сожженным бензином фиолетовым,
Иссини синим):
«Ну какие ж вы дураки».
У Н. Некрасова также можно найти ряды однородных членов, крепко связанных меж собой звуков. Стихотворение «Рыцарь на час»:
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!
Думается, некрасовский пример и пример В. Полозковой несколько отличаются друг от друга. Вероятно,
дело в оправданности и одинаковой силе каждого эпитета, что с точки зрения
звука, что с точки зрения смысла.
Множатся не только эпитеты, но и художественные детали, построенные одинаково,
поэтому непрестанно чувствуешь себя глупцом, которому приходится повторять одно
и то же. Стихотворение «Aeroport brotherhood»:
«так они меняли клепаную кожу на шерсть и твид /
обретали платежеспособный вид» и
Часто предпочитали бессонным нью-йорксим
сквотам
хижины в ланкийской глуши,
чтобы море и ни души
спорам тишину
ноутбукам простые карандаши.
Кажется, подобное удлиняет и «разжижает» поэтический текст.
Встречаются и слабости стилистического порядка: «мы сожгли друг друга дотла»,
«солнце золотило ему волосы и ресницы».
Насчет ритмики: В. Полозкова часто пишет акцентным
стихом, который характерен в том числе для рэпа. Заметим, что проблематика поэзии В. Полозковой в большой степени созвучна текстам этого
музыкального направления. Осуждение меркантильной составляющей
действительности, обилие реалий массовой культуры, многоцветные описания
развлечений и современного «формата» отношений между полами. И если бы не
поэтические претензии, можно было бы, сохраняя душевное равновесие,
констатировать новый жанр в рэпе (рэп
без бита, бумажный рэп) и разойтись.
Часто встречается дольник и тактовик (размеры
простые, скорее играющую дурную роль для текстов В. Полозковой
с их незамысловатыми рифмами и растянутыми, не концентрированными смыслами).
Нередко стихотворения (или некоторые строки) пишутся анапестом. Скажем, строка:
«май мерцает и плещет у самой его двери <…> пустота у него внутри».
Анапест. Ничего страшного, все хорошо. Но гумилёвская
«Гондла» тоже анапест с пропуском
ударения на первой стопе:
Обманули меня. Насмеялись
Над горбатым своим королем.
А когда-то друзьями казались,
Дом их был мой единственный дом.
Отчего анапест Н. Гумилёва и анапест В. Полозковой — разные вещи? Возможно, дело в звукописи, возможно, в точности слова, возможно, в пропуске ударения, в этом неточном, не строгом по школьной метрике рисунке, который и дает жизнь. Как правило, если В. Полозкова обращается к силлабо-тоническим размерам, то действует крайне сухо, та-та-там, та-та-там, никакого движения. Возможно, поэтому перемена привычной строфики не позволяет В. Полозковой переиграть ритмический рисунок, достигнуть плавности, границы все равно точно различимы и с измененной строфикой (Стихотворение «Бобби Диллиган»):
Уже ночь, на стекла ложится влага, оседает во
тьму
округа. Небеса черней, чем зрачки у мага, и свежо, если
ехать с юга. Из больницы в Джерси пришла бумага, очень
скоро придется туго; «это для твоего же блага», повторяет
ему подруга.
Ритмическое, тематическое постоянство, повторность приемов не позволяет, что
логично, лирической героине поменять маску. В стихотворении «Профессор музыки»
нет и намека на оного, ни смены лексики, ни ритмической перемены, снова
умноженье эпитетов и даже есть сравнение музыки с потоком воды и рафта, что очень в духе лирической героини В. Полозковой, но никак не оправдывает якобы наличие
заявленного в начале программы профессора музыки.
Однако необходимо обозначить удачные и приятные метафоры, сравнения, слова,
точные замечания в поэзии В. Полозковой, которые, к
сожалению, тают в «разжиженных» текстах: «чтоб стал гладким, словно каштан»,
«должность у меня писательская и чтецкая. / жизнь дурацкая», «и дымы ложатся
на стылый воздух и растворяются вдалеке, / как цвет чая со дна расходится в
кипятке», «только птицы под небом плавают, как чаинки».
С ожиданием неминуемых «завидует-завидует»,
человек, полностью прочитавший сборник В. Полозковой.
Дмитрий Быков, «Ясно. Новые стихи
и письма счастья»
М.: «АСТ»: Редакция Елены Шубиной, 2015
Песенные, фольклорные корни поэзии никогда и никуда, строго говоря, пропасть
не могут. От песни — ритм, от народного творчества — принцип
обличения, овеществления идеи в образе, закон действия (описание через
поступки), более характерный, конечно, для эпики.
Стихотворения Д. Быкова действенны, сюжетны и совершенно не лиричны. И
думается, что дело вовсе не в отсутствии вскрытия эмоциональной подноготной или
в тематическом несоответствии. Это в литературоведении есть соответствия и
несоответствия, а не в искусстве, где критерий (при долгой работе топором
упрощения) сводится к одному: есть жизнь или нет. На месте «нет» может стоять
эстетика, форма, что угодно: есть жизнь или одна крепко сбитая эстетика, есть
жизнь или только выкорчеванная форма и т. д. и т. п. Все это — общее место.
Закрываешь сборник Д. Быкова и, по собственному скудоумию, ничего в собственной
черепной коробке не встречаешь, кроме слов Ильфа и Петрова: «Театру предстояло
в пути показывать пьесы, в которых популяризовалась идея госзаймов». Рифма —
оратор более успешный, чем прозаическое витийство. Стихи — форма доступная. И,
кажется, доступность формы победила всякие возрожденческие
понятия об искусстве. Забота о звуке, слове, образе? В этом нет никакой
необходимости. Довольно обратиться к классическим (читай: «архаичным») приемам
и изложить (всегда сюжетно) в популярной форме взгляды, мнения или сиюминутные
переживания. Конечно, любое устоявшееся явление может быть развернуто и
обыграно так, что к нему неминуемо прилепится приставка — нео.
Но надо же развернуть, перевернуть и вообще сбросить с парохода современности,
воскресив отжившее. В стихотворениях Д. Быкова,
кажется, некоторые приемы употреблены в своей первозданной простоте, т. е.
устоявшейся классичности. Так, например, происходит с краткими прилагательными:
«Пока ты качаешь меня, как шлюпку, мой свитер, дерзостен и лукав, /Лезет к тебе
рукавом под юбку». Потом с удивлением обнаруживаешь у Д. Быкова (у него-то!)
какие-то подозрительные технические переклички с В. Полозковой
в виде бесконечных смысловых повторов:
Отними у слепого старца собаку-поводыря,
У последнего переулка — свет последнего фонаря,
Отними у последних последнее, попросту говоря,
Ни мольбы не слушая, ни обета,
У окруженного капитана — его маневр,
У прожженного графомана — его шедевр,
И тогда, может быть, мы не будем больше терпеть
Все это.
Возможно, что моя беда, ко всему прочему, еще и в извечном непонимании и неприятии прямоты вопросов в поэзии. Задавать в лоб, значит, во-первых, ожидать определенный ответ, надеяться на него или даже знать точный. Во-вторых, прямые вопросы — удел журналистики, но не искусства. Прошу простить мне романтизм, но у поэзии — звук, слово, образ, а не сердобольный сюжет, изложенный в доступной рифмованной форме, пусть даже с проверенными временем (но скучными) художественными приемами:
Неужели, когда уже отняты суть и честь,
И осталась лишь дребезжащая, словно жесть,
Сухая, как корка, стертая, как монета,
Вот эта жизнь, безропотна и длинна, —
Надо будет отнять лишь такую дрянь, как она,
Чтобы все они перестали терпеть
Все это?
Постоянна и неизбывна «архаичная» образность: «прямоугольник световой»,
«скверы многолюдны», «сладость безделья».
Поэзия — не одна лишь форма. Но отсутствие заботы о ней, необходимости ее
трансформировать или найти тот самый звук, тот самый ритм заставляет задаться
вопросом: «А почему вообще в стихах? Написали бы в прозе — и замечательно».
Наиболее огорчительно в стихотворениях Д. Быкова (не балующих поэтическими
поисками) встречать зарифмованные и несколько переработанные не самые блестящие
«народные» (они же — сетевые, интернетовские) мысли:
Если я сплю не один, то это разврат.
Если один, то и для разврата я слишком плох.
Я грабитель, если богат,
А если беден, то лох.
Понятно-понятно. Так же доступно, как комикс про осла, мужа, жену и толпу,
осуждающий любое распределение сил на несчастном вьючном животном. Так же
прозрачно, как замечательное наблюдение: если у мужчины много женщин, он
ловелас, а если у женщины разнообразна интимная жизнь… впрочем, не будем
углубляться.
Некоторые строки Д. Быкова, конечно, читаются с удовольствием. Дело и в
юмористическом начале, и в культурном фундаменте. Каждому приятно встретить
«своего» человека: «Гнались за мною, как взгляд Рогожина / Всюду
преследовал князя Мышкина».
Безусловно, Д. Быков — автор современный, хотя бы потому, что включен в
своеобразную художественную полемику. Кажется, строки Д. Быкова:
Продвинутый пользователь стесняется слова «Бог».
— Wi-Fi, — думает он.
— Wi-Fi
в каком-то смысле обращены к строкам А. Кабанова: «Бог
— еще один фактор риска» или «смерть — сетевой маркетинг».
Все это, конечно, умно, написано доступно и любимыми уху приемами, но песни
нет. И зачем тогда, получается, затянули куплет?