Вадим Муратханов, «Узбекские слова»; Евгения Изварина, «Дом для одной свечи»; Сергей Попов, «Конь в пальто»; Ваграм Кеворков, «Гул далеких лавин»; Юрий Калинин, «Я обычно умираю в одиночку»; Сергей Стратановский, «Молотком Некрасова»; Дмитрий Веденяпин, «Стакан хохочет, сигарета рыдает»
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2015
Вадим Муратханов,
«Узбекские слова»
М.: Литературный клуб «Классики ХХI века», 2013
Автор немногословен, стихи в основном короткие и представляют собой законченные миниатюры. Стиховой темп то стремителен, то замедлен, и меня не покидает впечатление, что строки эти к нам пришли откуда-то издалека; культура письма вполне европейская, однако веет оно чем-то экзотическим, таинственным, непривычным. «Внутренний зеленый мир» у Муратханова может быть «вывернут наизнанку», гаснущий день «шелестеть», сосна — переходить дорогу «на краю лакированных вод», а самого поэта накрыть «купол хрустальный апреля». Зная, что юность поэта прошла в Ташкенте, трудно отделаться от ощущения, что Средняя Азия прячется в каждом его стихотворении:
Садовник входит в сад, как входят в дом,
отвыкший от хозяина. Он за ночь
подрос, и сам себе шумит листвой,
и занят собственными чудесами.
А где — вовсе и не прячется:
За тридевять земель обратно не суметь.
Не окунуться вновь в тот воздух, где чинара
в тысяча первый раз примеривает смерть,
смирением своим твой город начиняя.
Не говоря уже о цикле из восьми стихотворений «Узбекские слова»; в каждом (действительно, названном по-узбекски) автор светло вспоминает детство, и традиционный русский стих ему в это время ни к чему. Вот, к примеру, «Курпача» (одеяло):
Толстая гармошка,
свернувшаяся до потолка,
научи меня небу.
Подними меня выше крыши,
выше груши, урюка и одноглазой телевышки,
откуда можно всех пересчитать.
Вторая часть книги — переводы из узбекских поэтов; здесь национальные мотивы проявляются особенно отчетливо.
Евгения Изварина, «Дом для одной
свечи»
М.: Русский Гулливер, 2013
Стихи Извариной легки, воздушны, светлы, нежны, иногда — неуловимы по смыслу; важное в них — стремление к тишине, уход от напряженности; в самых грустных стихах автор скорее вдыхает, нежели плачет. Она говорит о чем-то главном, о земном и небесном, но это главное — невыразимо, а поэтому слова Извариной — скорее ноты, и каждое стихотворение — короткая мелодия, напетая вполголоса и прозвучавшая словно в первый и последний раз, где-то вне времени, в заколдованном пространстве. Ритмические сбои, которые встречаются в сборнике и тут и там, не мешают плавности речи, неизменно гармоничной. Интереснейший случай, когда своеобразная строфика (иногда на грани эксперимента) не нарушает глубокого дыхания; стихи Извариной и написаны для того, «чтобы свет дышал,/ чтобы к сердцу мрак/ близко не подошел».
Слезы на глазах, огоньки в окнах,
преданность, наивная наяву,
переправа на перьях нерасторопных:
сквозь стеклянную синеву
рыжие локоны принесла стая —
из волос осени сплетены
две чаши, полная и пустая:
полная — света,
пустая — тьмы.
Сергей Попов, «Конь в пальто»
М.: Вест-Консалтинг, 2014
Попов — профессор Воронежской государственной медицинской академии, и — автор многих книг стихов. Есть у него такая строка: «в чащобе слов бредешь и бредишь»; она удачно характеризует поэзию Попова: пишет по-мальчишески увлеченно, вдохновенно, от образов едва ли не рябит в глазах; автору словно бы мало того, что он видит перед собой: он поворачивается в разные стороны, стараясь ухватить как можно больше деталей, да и еще впридачу — хочет «припомнить лакомые мелочи/ из жизни, выцветшей что фото». Все увиденное и вспомянутое поэт торопится перенести на бумагу, радуясь возможности высказаться как можно подробней, изобретательней, энергичней. Его равным образом заряжает любое время года: «Все бредит сбыться в мае оголтелом»; «День запаян припоем мороза,/ мела, извести и молока»; и — совсем не печалится в пору увяданья природы:
Водоросли осени осклизлой
изошли в ознобе дождевом.
Окруженный выцветшей отчизной,
в сумрачном кольце сторожевом
вспомнишь непонятные детали,
смятые значенья, миражи,
хмарью загороженные дали —
все безделки прежние свежи. <…>
Что-то в Сергее Попове есть раннепастернаковское: стихотворения впитывают в себя много чувственных оттенков; но если Пастернак скорее самозабвенен до «высокого косноязычия», Попов — продумывает каждую строку, строго управляет речевым потоком, отчего ему не всегда удается избежать книжности.
Ваграм
Кеворков, «Гул далеких лавин»
М.: «Книжный сад», 2013
Книга открывается символичным для Кеворкова
рассказом «Прозрение Василия Нельсона». Герой лежит в палате глазников; уже все
соседи рассказали истории из своей жизни; а Василий думает: вот бы написать про
это! Подошло время выписки, снята с глаз повязка; началась новая жизнь. Однажды ночью он сел к столу, положил перед собой чистый лист — и
стали оживать пациенты больницы и жизнь самого Василия… Герой рассказа — это,
собственно, сам автор, осознавший на восьмом десятке, что пусть его
артистическая и режиссерская биография в прошлом (телевидению и эстраде Кеворков отдал всю жизнь), творческий путь не завершен:
прошлое можно сохранить, если облечь в художественную прозу!
Новеллы написаны грамотным языком, в тонах, по-чеховски
приглушенных, и даже восторженные ноты звучат печально — или, лучше сказать:
сентиментально-радостно; это радость воспоминания о безвозвратном,
радость человека, задерживающего, сохраняющего радости давно ушедшие.
Удивительно, как, восклицая едва ли не в каждой строке, он умудряется не
впадать в утомительно-наивную аффектацию, сохранять мужскую сдержанность.
Как писатель Кеворков стремится избавиться от прямой
авторской речи, и ему это удается, хотя и тогда чувствуется автобиографичность,
«подслушанность» житейских историй у друзей и
знакомых. Здесь и артистическая жизнь в цыганском ансамбле «Ромэн»,
и сложные семейные отношения, и переплетение любовных связей, и взгляд на мир
глазами ребенка, юноши, зрелого человека, старика… Есть
и деревенская тематика: рассказ о председателе колхоза, Герое Труда «Семён»;
вроде как бытописание (сплошь житейские подробности), — а все динамично, тепло,
светло, с трогательной симпатией к главному герою, к другим хорошим людям; и
эта теплота, этот свет не заданны автором намеренно, но как бы сами излучаются
из глубинной его сущности.
Юрий Калинин, «Я обычно умираю в
одиночку»
М.: «Э.РА», 2013
Очень странная книга. Автор (1947–2010) — выпускник Щукинского
театрального училища, одно время — режиссер Центрального телевидения, снявший
несколько публицистических и учебных фильмов, сочинитель стихов, фортепианных
этюдов и песен. Однако не будучи усидчивым и впадавший
в длительные временные провалы, особенно в последние годы жизни (у названия
книги есть многое объясняющий подзаголовок: «Монолог за
бутылкой водки»), он не смог оставить после себя большего, чем напетые на
магнитофон песни, а также клочки бумаг с обрывками записей. Как пишет в
предисловии составитель книги Валентин Герман, в ней читатель сможет услышать
«голос ее автора, его тембр и его диапазон», почувствовать «его собственное
дыхание и пластику».
Как относиться к этим вроде бы самодостаточным, но
безумным репликам? Как к сочинениям Льва Рубинштейна, старающегося «выявить»
поэзию, поэтический ритм в простых фразах, которые может произнести любой
человек? «— Я / полночи / не спал / в алкогольном дыму…»; «— Я / угасаю / с
каждой / новой рюмкой»; «— Я / замечательно шатаюсь — / в отличие / от прочих /
пьяных…»; «— Я / одеваюсь / на пиво! / Экое диво! / Экое диво! / Я / одеваюсь н
а п и в о!..» Впрочем,
вместе с этим бредом встречаются довольно неожиданные повороты мысли, например:
Вот
сидит
ч е л о в е к,
с коим все хорошо,
перед ним —
б л а г о р о д с т в о
з а к у с к и…
Или – уход от алкогольной темы к жизнеутверждающей философии:
— Смысл жизни
заключается не в том,
чтобы ее п о н я т ь
или п р о ж и т ь…
Смысл жизни
заключается в з а г а д к е…
На таких нотах книга, увы, не заканчивается; пожалуй, ее тональность определяется формулой бодрой и трагичной одновременно:
— Жизнь
люблю я за то,
что
м о г у е щ е ж
и т ь!..
Сергей Стратановский,
«Молотком Некрасова»
СПб.: «Пушкинский фонд», 2014
Стратановский, конечно, автор выдающийся. Он нашел
свою нишу; едва ли возможно ему подражать. Это поэт
рассказывающий и одновременно мыслящий; его занимает история России (особенно
ее трагические повороты), современность, — как правило, с точки зрения
абсурдности происходящего, бессмысленности многих жизненных ситуаций, их
двойственного, иногда трагического смысла. Его ирония (и порой — сарказм)
подчеркивается, главным образом, графикой стиха, в котором он пародирует
изящную словесность и щедро использует книжные обороты. Стратановский
занят и тем, что вскрывает неискренность людских
побуждений, несправедливость, которая вовсе не изначально задана миром, а
творится как простыми смертными, так и сильными мира сего. Излюбленный прием
поэта — приставлять к существительным неожиданные прилагательные, нередко им
самим придуманные: что следует, видимо, воспринимать как горькую усмешку или
изощренную колкость: «Ночь спустя/ после гибели рейха вампирного,/
в полдень мира руинного…»; «С липким взглядом завистливым/ на небоскребы нью-йоркные…»; «Видишь, на остров офшорный,/
в полдень тяжелозмейный,/ Секс-богиня выходит на
берег пляжный»…
В новой книге (название — отсылка к мандельштамовскому
«Как будто вколачивал гвозди/ Некрасова здесь молоток») — Стратановский,
хорошо нам знакомый. Некоторые стихотворения говорят о том, что манера автора
уже испытывает усталость, оборачивается какой-то безнадежной монотонностью; что
сюжеты старательно сочиняются, а ирония работает автоматически. Ну что ж — похожий на себя, вполне добротный Стратановский!
Дело долга и совести
крестный облет вертолетами
Православных обителей,
всех в управляемой области.
Коллективный залет,
чтобы все обыватели видели
Благочестье начальства,
когда оно тайно печалится,
И тогда с ним случается:
в храме на службе стоянье,
И чаи с настоятелем
(в пост — сухари монастырские),
Ну и просьбы настырные
к Богу о росте доходов,
Иногда покаянье
и непритворное вроде бы…
Правда, нужно сделать оговорку: напряжение текста к концу книги усиливается: автора очень беспокоит сегодняшняя политическая ситуация.
Дмитрий Веденяпин, «Стакан
хохочет, сигарета рыдает»
М.: «Воймега», 2015
Название вызывающе несерьезное, однако первое стихотворение в книге
нисколько не веселое: «немножко грустный стих / Кружится
по двору…» Словно автор предупреждает, что сборник по настроению противоречив.
Да и технически стихи отличаются друг от друга; размах — от верлибров с
трогательными сюжетами из памятного поэту прошлого — до классически организованного
стиха. Звучание книги неровное: Веденяпин — принципиальный противник плавной
речи, его строки полны разговорных междометий, перебивающих слов рассудочного
либо эмоционального характера; они рассчитанно-небрежны,
словно каждое стихотворение рождается из вольной беседы и задумано изначально
как не поддающееся правке и отделке. Исключение составляют стилизации
старомодной «романтической лирики» с вкраплениями раскавыченных
цитат, которые, скорее, требуются автору для интонационно-ритмических, нежели
смысловых целей.
Пишет Веденяпин смело, уверенно, в рифмованных стихах опрятен
(хотя может зарифмовать и «слезы» — «философ», и «вéка»
— «университета», а то и вовсе ускользнуть от рифмы), избегает пафоса, прибегая
к нарочитому примитивизму:
Люблю свои стихи за их прозрачный свет,
Который в них — тьфу-тьфу — присутствует, поскольку
Не будь его, и их бы не было — о, нет! –
А был бы стыд-позор — и только.
Пожалуй, основная цель автора — терапия души читателя, издерганного отрицательными эмоциями, попытка поговорить с ним спокойно, без драматизма, полушутя.