Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2014
Юрий Проскуряков (Москва) — поэт, прозаик, драматург, художник, филолог, лингвист. Автор книги «Оверлеи, или Как облегчить себе жизнь в трудные времена» (М., 1999) и многочисленных публикаций. Основатель магестетики — новой концепции человеческой деятельности, являющейся областью на границе жанров искусства, психотерапии, поведенческих новаций и динамического проектирования.
* * *
Буква.
Темен закон букв.
Бессонней ночной тьмы,
Аморальней дождя и мглы, разносимых ветром из пор земли.
Лик.
Светел его закон.
Тончайший луч души моей мысли,
И твоего сомненья.
Скажи,
На встрече боли с огнем
Разве не кормили нас патокой обещаний?
Разве не плакали униженные и оскорбленные?
Разве не ждали?
Разве не верили?
Русское поле.
Перекати-ветер футбольных пшеничных мячей,
Тяжелые удары боксерских груш-бензобаков,
Прокатные станы штанг параллельных комбайнов.
Не жди.
Не верь.
Во тьме наших букв
Горят огоньки невиданных звезд,
Мыльных пузырей твоих поцелуев,
Родная.
* * *
Сбив замки на тюрьме сна,
Я выпустил время из плена.
Гуляй, веселись, согревай своих верных!
Копье эроса уже не проткнет шею,
И не станешь искать закутков желанных,
И осенние листья друзей,
И бесплодный песок любовниц
Запоет эоловой арфой сожалений.
Ты хоть пушки расставь вокруг,
Колоколами куражься язычниками,
В пауках непорочных зачатий
Распиши вместо ветра-шиповника
Лилию холодной страсти на моем предплечье
И моментально забудь.
Как забывают жизнь
Пацаны на пляже в играх плановых калек
И дети, виновные, нераскаявшиеся дети,
Впечатанные в круги под глазами
Теперь навсегда бессонных родителей,
Озаривших войной свои дымящееся черепа.
* * *
коляска братской могилы
скачет по ухабам истории
солнце крышует небо
паскуда
ворона черного полиэтиленового пакета
шевелит боком
вдыхая ветер
то опадет
то отползет
к зазевавшемуся газону
обыватели — йоги быта
глотают глиняные свистки
и веселый страх
сытных обедов
раздувает гузные дирижабли брюк
они лопаются
на мостовых дождя
и падают в коляску братской могилы
оранжевый дворник
педантично машет метлой
намекая на все способы самоубийства
перечисленные Дюрнгеймом
быдляк или по старому — бык
черным ногтем
требует у меня сигарету
я не успеваю ответить
как он проваливается
в разверстый ужас
братской могилы
* * *
кто ты?
я? — никто.
довольно врать.
ты — кто!
как скажешь.
куда идешь
коленями на макушке,
помогая
влезть в каску эсэсовца.
я? — никуда.
голенищами не укрывайся прозрачными презервативами!
я — сижу в яйце Фаберже
между ног у семитского брата
и сосу леденец червонца
во рту распальцованной бабы,
сменившей троллейбус во лбу
на бээмвэ ягодицами славный —
наш, любимый, народный.
погоди,
здесь дюраль повредил пулемет
чеканкой грядущего,
коммунизмом цветочка
в заднице шимпанзе.
повернись, покажи усы во лбу
ветрового стекла.
я
не могу от тебя,
не могу,
не м…
не,
ннннннн…
* * *
Чистый лист
Своей девственной белизной
Не дает безнадежно сосредоточиться.
По какому курсу теперь стихи
По отношению к баррелю,
Черные строчки, оскверняющие девственную белизну?
Но их к счастью нет на моем листе,
И ты с двумя флейтами, уставившаяся на меня
С другой стороны листа
Своими пустыми лирическими глазами
Уже не взываешь,
Но обращаешь к пророку
Белый лист, затуманенный знаменем молодых полей.
И я послушно черчу твой фриз
Твою мандалу нескончаемых вздохов
И пытаюсь завладеть хотя бы
Одной из флейт,
Раз уж я принужден к нескончаемой
Медитации.
* * *
Она прошла. Сверкнули на спине
не стрелы, нет: какие-то тупые
и зверские, как Жуков на коне,
и нежная стремительная выя
кусала стыд мой, бешеный запал
не взорванный, пупок ее костистый,
как жерло козодоя, ее кал
то восходил, умноженный на триста,
и жрали патоку нагих ее ступней.
Я шел за ней, не в силах оторваться
от всех ее, то танков, то коней,
как будто нарисованные Ватто
все клоуны соединились в ней.
Я вас люблю. Зеркальной гильотиной
она зарделась мертвою луной,
но мой запал все тлел, и черный гной
плеснул из рамы первобытной глиной.
* * *
эта гора — мандолина чудес,
медиатор одинокой скалы зазевался на склоне.
это ты запеваешь
чудесным голосом нефрита?
нет — это ты!
ложь твоя не мешает наслаждению звуком твоим,
а я?
как мне петь,
вбит по пояс в мечту
точно свая брошенной стройплощадки,
разве могу я петь?
не сомневайся, можешь.
ну разве что в промежутках
ударов копровой бабы по темени.
не смеши меня,
я — твоя баба,
нанизанная на медиатор скалы,
живу в мандолине горы.
а я,
я мечтаю
пролететь сладким соусом сна
в створку окна,
где радиола красит губы,
и обнять
вереск северных стойбищ
пепел давно умерших
и растворившихся
в позвоночных костяшках
кастаньетов
своих растаявших
под южным взрывом
предков.
* * *
ты выдаешь решение юл
дубом кричишь золотым и медовым
осколком лампады разорванной туком
имитируешь ангела
в яйцах слез Навсикаи
ваксой чернильной запугиваешь озарение
мажешь елеем
крутишь на палец
если такое возможно в сознанье Зенона
дуб разверзает щемящего яблока глаз
лампада коптит умножаясь во лжи астронавта
ты имитируешь черного ангела мести
розы растут из ушей и вокруг твоей выи
озарением в грязь все же ждешь и тоскуешь
я прохожу под тобой
сквозь колонны спиралей
и диалектику денег просыпающихся через закат
вижу тебя
целую губами вытянутыми вдоль автострады
вслед возрождению жизни
* * *
когда отверстые могилы
споют серенады любви,
галактическая спираль сердца
разлетится брызгами чистой ключевой воды,
сонмы ангелов в черных одеждах,
в сиянии солнечных лиц
через сомкнутые судорогой страсти,
частоколы ресниц,
расплещут мертвый кирпич океанов
на заплаканные страницы стихов.
не печалься, мой друг,
это игры других, непознаваемых поэтов,
это
лето с его омертвляющим ознобом
и лихорадка нетерпения,
летящая мелкими камнями
прямо в лицо
из-под колес стартующих, разобранных на части
самолетов.