Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 9, 2013
Михаил Анищенко (09.11.1950–24.11.2012, Шелехметь) — поэт, прозаик. Работал фрезеровщиком, слесарем, сантехником, сторожем, журналистом. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького. Автор книг стихов «Что за горами» (1979), «Не ровен час» (1989), «Ласточкино поле» (1990), «Оберег» (2008), «Песни слепого дождя» (2011) и других. Лауреат премий имени Николая Островского, «Серебряный стрелец», «Народный поэт» (2012). В последние десять лет широко публиковался в Сети и периодике.
* * *
Мы пали в Берлине и в Трое.
Но вышли на помощь живым.
Нас трое сегодня, нас трое,
Все лики церковные — дым!
Пройдя глухомань волхованья,
Мы внемлем разрывам веков;
И Русь наполняет дыханье
Засадных и мертвых полков.
Шрапнелью летите, мгновенья,
Всходите, посевы огней!
Как волки, отстали сомненья
От яростных наших коней.
Шагайте на запад, солдаты,
Идите, родные, сквозь ад,
Где в горе родимые хаты
По самое горло стоят.
Идите — в душевном настрое
Навстречу вселенским врагам.
Мы с вами, родные! Нас трое!
Как было обещано вам!
Москва — это только химера,
Фантом — Золотого Тельца.
Предателям — высшая мера,
На трусов — не хватит свинца.
Взрывай свою бомбу, Безухов,
Андрей, вырывайся из пут!
Пускай над обвалами духа
Дубы нашей славы растут.
Пусть древняя чудь авестует,
На приступ идет Авалон;
И пусть нас огонь нарисует
На месте горящих икон.
Зима
Разогрею чифирь, помусолю сухарь,
На картинке понюхаю мед.
Белый кот-идиот по прозванью Январь
Мне из подпола мышь принесет.
Я штаны подтяну и поправлю фитиль,
Будет примус светить без ума…
Помусолю сухарь, разогрею чифирь…
И скажу своей милой: «Зима».
Она молча натопит воды снеговой,
Станет таять, как в небе луна,
И закроет своей золотой головой
Полынью ледяного окна.
Станет милая петь, как недавно и встарь,
В поварешке утопит печаль,
Разогреет чифирь, помусолит сухарь
И ответит мне тихо: «Февраль».
«Слышишь, миленький мой, уже капает с крыш…»
Я отвечу ей тихо: «Эхма!»
Но примерзнет к столу принесенная мышь,
И я выдохну снова: «Зима».
Она снова натопит воды снеговой,
Станет скрябать по стенкам котла,
И заслонит своей золотой головой
Вековую империю зла.
Я махры закурю и спою про Сибирь,
Сам собою довольный весьма…
Помусолю сухарь, разогрею чифирь,
И скажу своей милой: «Эхма!»
* * *
Звук запоздалой сирены
Вряд ли услышат во мгле
Девочка, вскрывшая вены,
Мальчик, повисший в петле.
Выросли травкою сорной
Там, где одно воронье.
Трудно в стране беспризорной
Выжить изгоям ее.
Жалко глядит понедельник,
Вторник по-прежнему сер.
Мама в отсутствие денег,
Папа в утробе галер.
В небе не слышится грома,
Лиха в себе не буди.
Чудище обло, огромно,
Ходит с крестом на груди.
Выдохну ночью тревожно,
Крикну в бреду и во сне:
«Родина, жить невозможно
В этой безумной стране!»
Ты продала свою славу,
Спутала нечет и чет.
Мальчик глотает отраву,
Девочка бритву берет.
Радуясь травке-гашишу,
Падая в бездну без сил,
Я ли на черную крышу
В думах своих не ходил?
Так же вот бились о стену,
И пропадали в хуле
Девочка, вскрывшая вену,
Мальчик, повисший в петле.
Барабанщик
Царизм, инквизиция, пряник и кнут,
Все горше в России и горше…
Но все, что сегодня нещадно клянут,
Люблю я все больше и больше.
Никто не сочтет безымянных утрат…
Но помня о русской Победе,
В последнем трамвае последний парад
По улице Сталина едет.
На грязной подножке стоит идиот,
Сияя зубами и славой;
А следом за ним барабанщик идет,
Убитый потом Окуджавой.
Песочные часы
Враждебны ангелы и черти. Не помнит устье про исток.
Из колбы жизни в колбу смерти перетекает мой песок.
Любовь и ненависть, и слезы, мои объятья, чувства, речь,
Моя жара, мои морозы — перетекают. Не сберечь.
Сижу на пошлой вечеринке, но вижу я, обречено,
Как больно, в этой вот песчинке, мой август падает на дно!
Часы не ведают страданья, и каждый день, в любую ночь —
Летят на дно мои свиданья, стихи и проза… Не помочь.
И трудно мне, с моей тоскою, поверить в нечет, словно в чет, —
Что кто-то властною рукою часы, как мир, перевернет.
И в стародавнем анимизме, чтоб жить, любить и умирать,
Из колбы смерти в колбу жизни песок посыплется опять.
Опять я буду плавать в маме, крутить по комнате волчок…
И станут ангелы чертями, и устье вспомнит про исток.
* * *
Скоро начнется моя навигация.
Ну а покуда — до слез молодой,
Прыгну на льдину, а льдина лягается,
Словно кобыла дрожит подо мной.
Мне еще нравятся пьяные глупости,
Мне по душе еще всякая бредь.
Так и плыву из нечаянной юности,
Стоя на льдине, как белый медведь.
Я — Одиссей, вертопрах и уродина,
Нет еще страшного горя нигде.
Мне невдомек, что когда-то и Родина,
Станет лишь тающей льдиной в воде.
Круги
Под глазами круги, словно адовы круги,
Лукоморье пропало в моей бороде.
Я один на земле. Все друзья и подруги
Разошлись в темноте, как круги по воде.
Двадцать лет темнота над родимой землею,
Я, как дым из трубы, еще пробую высь…
Но кремнистый мой путь затянулся петлею,
И звезда со звездою навек разошлись.
Истощилось в писаньях духовное брашно,
Я устал и остыл. Я лежу на печи.
Умирать на земле мне почти и не страшно,
Но весь ужас скрывается в этом «почти»…