Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 8, 2013
Игорь Панин. «Кровосмешение (стихи 1992-2012)»
Таганрог: Нюанс, 2013.
Эта книга очень яркого и очень талантливого поэта Игоря Панина — исчерпывающее подтверждение одного русского социокультурного процесса, о котором я сейчас думаю постоянно…
Дело в том, что русский человек «двоится по контуру». Собственно говоря, сейчас многое «двоится по контуру»; русская вера, например, — одновременно каноничная и еретическая. Или русская власть… Но я говорю о русском человеке. О русском мужчине (русская женщина — пластичнее, гармоничнее, цельнее). О русском мужике, если так угодно…
Мне доводилось рецензировать предыдущий сборник стихотворений Игоря Панина «Мертвая вода». Мне он показался — при всех своих замечательных качествах — крайне депрессивным, и я написал об этом в рецензии («Частный корреспондент», 27.06.2011).
Теперь я понимаю: тогда мне была открыта лишь одна ипостась поэзии Панина; и я судил исключительно по ней.
А Панин — поэт разный. В том смысле, что он — поэт, «двоящийся по контуру». И это «двоение по контуру» столь типично, что небольшая книжица стихов Игоря Панина — в определенном плане — если не «энциклопедия русской жизни», то «энциклопедия жизни современного русского мужика» безусловно.
С одной стороны, эти стихи погружены в современность — серую, волглую, затхлую. Куда ни глянь — везде хмарь, болото, кислятина. Мегаполис? «А солнце в дыму не поет, но пахнет карбидом». И российская периферия, увиденная поездным пассажиром, не лучше: «Две избушки, огороды и грязь». Даже экзотичный-тропичный зарубеж — и тот липок и отвратен: «Зонтики пальм, снулый отель…» В грядущем — сплошной апокалипсис, однако и прошлое (личное или доличное) — не без грязцы. Работа бессмысленна, творчество обрыдло, и даже любовь не исцеляет…
Кризис среднего возраста — все понятно. Но к знакомому мотиву кризиса среднего возраста примешиваются иные, нетипичные обертоны. «Или жалок ты, или горд», «или мелок, или велик», «разложение веры по разрозненным полкам», «за отсутствием волка ноги кормят гиену», «наши песни отправит в утиль равнодушный знаток-недомерка», «мой непройденный путь — мирозданья игра». И так далее — чуть ли не в каждой строке.
Главная, центральная, магистральная тема поэзии Игоря Панина — горькая тема несовершенного поступка. В его ранних стихах, в стихах 90‑х, — побольше юных страстей и надежд; но и в них отчетливо проглядывает та же тема. Потому что он — поэт романтический. Раньше я мог бы сказать: «Как ни странно, Игорь Панин — поэт романтический». Теперь так не скажу. Потому что знаком со второй ипостасью творчества Панина.
…Воины-оборотни князя Всеслава сметают стан половцев. Синеглазый русский ратник идет через века («черный ворон вдалеке, белый ангел за плечами»). Полки Святослава наводят страх на хазар. Волхвы читают языческие проповеди (но их никто не слушает, поскольку Русь обрела иного Бога). «Кровавый всадник пролетел по небу», «Боги Севера прочат поход» — все из той же серии.
Лирический герой Игоря Панина пребывает в двух реальностях. В одной реальности — в современности — он киснет и глохнет; в другой — сражается и побеждает. В одной реальности — «стайки мокрых мышат», «клоака»; в другой — крылатые кони, золотые купола, огненные мечи, боевые схватки: «Будут звезды истово светить, ослепляя тысячи теней».
Это — даже не двоемирие гофмановского студента Ансельма; это — двоемирие «островитянина» из одноименного пронзительного стихотворения малоизвестного поэта Серебряного века Алексея Лозины-Лозинского:
Он пришел ко мне в сюртучной паре, с тусклым взором записных кутил,
Посмотрел на карту полушарий, усмехнулся и заговорил:
«В этом месте синяя бумага. Значит, стаи бесконечных волн.
Я пришел с того архипелага, что на ваши карты не внесен.
Нет, не бред, а вправду, как поверить? Те деревья, как мне их назвать?
Темный город, что в большой пещере. В море — солнца желтая печать…
Только раз к нам что-то прилетело и с жужжаньем село на песок.
Люди вышли из стального тела и вступили к нам на островок.
Почему-то наших убивали. Есть закон — убившего не тронь.
Отомстят верней послушной стали Камень и Серебряный Огонь.
Боги встали. Солнце в красном дыме. Море мечется. Земля гудит.
Пришлецы погибли. Вместе с ними этим вечером я был убит.
Нет, не так, должно быть, я не умер, лишь перевернулась полоса.
Вижу города оживших мумий, слышу сдавленные голоса.
Серые пути бесцельных странствий. Тусклые ненужные слова.
Только в судорожном диком пьянстве снова наплывает синева.
Скверно, муть ушедшего угара. Сердце слабо. Мысли не тверды…»
Замолчал и уронил сигару… «Дайте мне, пожалуйста, воды».
Русский человек на каждом шагу проваливается из дольней осточертевшей современности — туда, в светоносный Китеж, в горний мир дивных обрядов, великих сражений и крылатых коней. Выпадает из «здесь» — в «там». Некоторые поэты застревают в «здесь» — и с их уст слетает неразборчивая хула; другие поэты зависают в «там», и их райским песням не веришь.
Панин замечателен тем, что может свободно путешествовать «туда и обратно». Глядеть на бытие и тамошними, и здешними глазами. Гляди он только здешними глазами — его бытие превратилось бы в «чернуху», гляди исключительно тамошними — в «фэнтези». Но поскольку взгляд поэта стереоскопичен, бытие его предстает перед нами таким, каким оно является на деле, — двоящимся.
Я говорю о содержании стихов Игоря Панина. А форма… Что форма? Великолепная здесь форма. И что из этого? Лучшее мастерство — такое, которое не замечается. Версификационное мастерство Панина почти не видишь. Только обострив внимание до предела, обнаруживаешь лихое ритмическое решение или умопомрачительную рифмовку:
Не проскочишь выкидышем
вниз по трубам,
осязая взбрыки в душе,
теплым трупом.
Семён Кирсанов обзавидовался бы. Но у Кирсанова такое было нарочно, а у Игоря Панина естественно, словно дыхание. Мастерство прилагается к поэзии Панина по умолчанию. Забудем об этом. Кого на Руси волнует чистое мастерство?
Кирилл АНКУДИНОВ