Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2013
Элла Блюм «Идол» Серия «Более другое»
М.: ООО «ART-менеджер», 2011
Представьте: площадь небольшого поселка — городского типа или затухающего, наманер деревни, городка. Мужчин,
что характерно, практически нет — те, что наличествовали, предательски
увильнули от всяческих мужских обязанностей, отправившись на корм рыбам в
местном чудо-озере.
Проклятие на сильной половине поселка, получается. Те же, кто еще жив,
сматывают удочки и линяют — даже и на Крайний Север, хотя Москва близко. Леска,
правда, запутывается в приозерной коряге и тянет, гремучая, душу натирает — в
родные воды зовет, тоже, так сказать, местной фауне на пропитание. Или флоре —
с голодухи и одуванчик может тяпнуть так, что мало не
покажется.
А еще в доме — тот, который фронтоном на площадь выходит — живет дедушка,
который на самом деле — бабушка. То есть, если бы у бабушки было сами знаете
что, то… В нашем случае все наоборот. В квартире над безусловно несчастным созданием (ожидающим радиационный
катаклизм) проживает в меру упитанная девушка Софочка,
которой до средних лет — ой как далеко. Подросток, в общем. Влюбленная в другую
девушку — Габи, наркоманку и оторву, соблазнительную
и неуловимую, худенькую и стильную. Классическая пара, в общем. Подождите
осуждать! — мужчин-то в городе нет.
Но однажды близ озера появился то ли Лютик, то ли
Люцифер, — одним словом, Подонок. Названный
двоюродный брат Софочки, народный целитель, который
от всех недугов избавить может самым что ни есть
естественным путем — половым. Слух о целителе разносится по поселку (названному
литературно — Амелин), и вот уже дверь, за которой
укрылись Софочка с названным братцем, осаждается
толпой женщин всех возрастов и конфигураций — излечиться чтобы. И он никому не
отказывает, только за сеанс берет мзду — золотое украшеньице:
брошку, колечко там, а может, и цепочку. И отдает все Софочке
— мол, ей нужнее, а он — из любви к искусству. (Одновременно раскладывает
травку дабы крыс извести: замучили, бестии, так и шуршат, так и точат кирпичные
стены.)
В какой-то момент поправить здоровье решает глава Амелинского
сельского поселения гражданка Подкорытова, и так
ладно все проходит, что на следующий день она властно организует женщин —
памятник надо целителю поставить, величественный, огромный (Вы все еще
представляете площадь?) — фаллос. Из папье-маше, но величественность и
огромность это не умаляет.
Если после этого описания Вы в ужасе отбросили бы книжку — что же, значит, до
самого интересного Вам не добраться. Если заинтересовались — добро пожаловать в
минорный, растерянно-печальный мир прозы Эллы Блюм. Дебютный роман прозаика
«Идол» вместил в себя не только то, что можно описать прозой, пересказав
элементы сюжета — над ней — поэзия, едва уловимое тонкое колыхание душевных
струн, спеленованное эпатажем и спрятанное — лишь для
тех, кто захочет смотреть. (В конце книги — рассказы, но их в данной рецензии
мы не будем касаться.)
Это мир разлада, разврата и… нежности, какой-то исключительной чистоты. Хотя в
тексте о чистоте — почти ни слова. Но ощущения пробиваются. Случается — если
быть готовым к этому — катарсис: очищение путем страдания.
Объяснить невозможно, как невозможно объяснить поэзию, лишь констатировать:
этот роман возможен только в наше время, в любое другое он был
бы задвинут моралистами/жизнью/обществом etc.
А в России упадка, то есть в наше время, он самый что ни на есть мейнстрим. Вот она — изнанка постмодернизма. То, что
когда-то считалось андеграундом, культом, становится лицом. Тема, поднятая
Эллой Блюм, современной молодежи, отвергающей все менторское и поучительное, —
близка. «Более иное» (в этой серии вышел роман) становится «более близким», чем
почвеннические потуги морализаторства. Сказал, и самому стало страшно: когда мы
пришли к этому? Разрушая Советский Союз в надежде получить истинную свободу, а
увидев нищую страну и мерзость запустения? Влившись в европейскую литературную
традицию, вдохнув поток постмодернизма, а выдохнуть — забыв? Почему во мне не
поднимается волна протеста, когда я читаю строки Эллы Блюм, почему мне хочется
говорить об «Идоле»? Потому что в нем я вижу — гротескно, конечно, и
утрированно — нас. Вымирающую провинцию, отмирающую порядочность, погоню за
ускользнувшей мечтой, прерванную на полушаге.
Каким бы ужасным в этом аспекте не был сюжет, фабула — трагична! Фабула — не от
того момента даже, когда озеро проклятым стало (мне видится в этом метафора), а
с того момента, когда жизнь в Амелине остановилась.
Когда остановилась жизнь на селе. За годы работы провинциальным журналистом я
изъездил немало сел и деревень, повидал заброшенные заводы и фабрики, остовы
бывших коровников, фундаменты сгоревших сел. И людей — сереющих (будто бы взаправду!), теряющих надежду, держащихся на каком-то
волоске — протяни руку между человеком и волоском, он порвется, и — что дальше?
А вот что дальше — в фантасмагории Эллы Блюм. Романе —
социально суицидальном, ярком и… нежном. Нежность оттеняет пошлость, нежность
оставляет надежду (порой только надежда и осталась — когда волосок оборван!).
Нежно (пусть и отчаянно страдая) Софочка любит своюГаби, с тянущей нежностью (до
умопомрачения) Подонок вспоминает о Маше. Даже Иван
Фёдорович (только в конце книги выяснится, что он — Софья Никитична) нежно
любит Деточек — крыс, которые завелись во второй комнате его закрытой от мира
квартиры. История его взаимоотношений с Бесшумной Розой — возвышенна и
приниженна одновременно. Роза вынуждена покинуть Короля, поскольку родился
настоящий Крысиный Король, но Иван не может ее отпустить — она последняя
«родная душа» старика в этом жестоком мире. Когда наступает понимание, что-то
преломляется в душе, и неприглядная оболочка, казалось бы, безнравственных слов
распадается, являя внимательному читателю совершенно иной текст. Реальность
переплетается с ирреальностью. И совсем не требуется объяснение помешательства
женщин Амелина (реальность: на селе не осталось
мужиков; ирреальность: проклятое озеро), что, мол, в хлеб подмешали ЛСД —
этакий Пир во время чумы!
Хотя, концовка, безусловно, сатирична. Завербованных женщин, рассудок которых
помутился под воздействием ЛСД, вывозят из поселка — в рабство ли, на каторжный
ли труд — не суть важно; целитель-Подонок собрал
паспорта у своей паствы. А дома, да и сам остов поселка планируют сравнять с
землей, которую, в свою очередь выгодно (относительная близость к столице!)
продать.
И здесь проклевывается метафора. Безумная пляска смерти ли (Люцифер!),
перекати-поле ли пустующих душ — здесь масса аллюзий и реминисценций, межтекстовых связей и прочего, прочего. (Совершенно ни к
чему говорить об исходе крыс и людей — аллюзия к Крысолову, только
перевернутая, как и полагается, если речь идет о постмодернизме; здесь же
перекличка Амелина и Гамельна
— с последним и связана легенда о Крысолове.) Это можно отшелушить, можно —
оставить. И относительная близость к Москве — никак не меньше 200-300
километров: за этой границей появляются села-призраки. И отъезд женщин на
автобусах — естественное же умирание.
И — Софочка, страдающая от безответной любви (Габи — эгоистка!), потерянный подросток растерянного
времени, когда за гаджеты продают души, а тело
обесценивается в ноль. История умирающего поселка, история
потерявшего смысл жизни сумасшедшего старика (старухи), понимающего (-ей) крысиный язык, история Подонка,
который миллионами тел пытается стереть воспоминания о Маше — что он сделал с
ней и что она сделала с ним? И — история Софочки,
брошенной на жернова истории и любви, своего времени и окружающих времен.
Катарсис, о котором я говорил выше — неслучаен. В итоге она находит себя —
возвращается к себе (едет к маме). Как уже было сказано, ирреальное и реальное
пересекаются, проникая друг в друга, потому и физическое перемещение из Амелина к матери видится еще и обретением себя — победой
над своими же демонами.
Вот и получается, что роман куда глубже, чем может показаться на первый взгляд.
Осуждаю ли я способ достижения цели — через разврат, наркотики и разруху?
Конечно, да! (Жечь, жечь и карать!) Стал ли я чище и лучше после прочтения
книги. И тоже — ответ положительный.
Владимир КОРКУНОВ