Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2013
Рецензии
Мария Ануфриева. «Медведь».
М.: «Время» (Серия «Самое время!»), 2012.
Художественным произведениям, написанным журналистами, порой выпадает несчастливая судьба. Не в том смысле, что они не находят издания, пути к читателю или признания этого последнего — о нет! Но, как у «широкого», так и у «профессионального» читателя, то бишь рецензента, зачастую возникает вопрос: то, о чем говорится в книге, было на самом деле, или это вымысел автора? Либо это правда с «дополнениями»?..
Вопрос не праздный, идущий от априорной разницы между смыслом, целью и надиктованными ими методами работы журналиста и писателя. Журналист (по крайней мере, согласно своему профессиональному кодексу и Закону о СМИ) обязан оперировать лишь конкретными фактами и достоверной информацией о них. Тогда как писателю в его творческом полете никакой закон не писан… Но, соответственно, и спрос с журналиста, с точки зрения фактографии, больше. Но с точки зрения литературы оный спрос — меньше.
Вся эта преамбула, рискующая запутать читателя, — к тому, что я никак не могу определиться с жанром дебютной книги Марии Ануфриевой, журналиста по образованию и по одной из профессий, «Медведь». А сделать это необходимо — чтобы понять, какие критерии применять к этому произведению. Критерии очень добросовестного и неравнодушного «журналистского расследования», увы, не увенчавшегося успехом?.. Или критерии очень эмоционального и правдоподобного художественного произведения, «тесно смыкающегося» с реальной жизнью?..
У меня не поворачивается язык назвать книгу Марии Ануфриевой «романом», несмотря на издательскую аннотацию, а также бесспорные художественные достоинства самой книги: убедительных героев, живой язык, глубинную нравственную коллизию, рождающую достоверное, вместе с тем «бичующее» изображение современной действительности. Я бы даже осторожно сказала, что если в этой книге реальна главная проблема — то рецензию на нее писать где-то жестоко. Все равно, что сыпать автору соль на нервы…
В книге две части: «Не бывает атеистов» и «Крылья третьей степени». Они рассказывают одну и ту же драму.
…У молодой женщины по имени Маша внезапно пропал муж, которого она любовно звала Медведь. Они расстались, думая, что ненадолго: она направилась к друзьям за пределы Санкт-Петербурга (где происходит вся леденящая душу история), а он — со своими товарищами на хоккейный матч «СКА — Трактор» в Ледовом дворце. Наутро Медведь не появился ни около жены, ни дома у своих родителей. Не обнаружился он ни у кого из товарищей. Запаниковав и обзвонив больницы, Маша нашла Медведя в реанимации больницы скорой помощи с открытой черепно-мозговой травмой. Это горькая завязка книги, а развитие сюжета состоит в том, что Маша дежурит ночами в коридоре больницы, понимая, что ее бдения бессмысленны, Медведь, пребывающий в коме, их не ощущает, но не имеет сил нарушить «график», установленный ею самой себе. Ищет медиков, способных дать Медведю утешительный прогноз — и не находит. Вспоминает страницы совместного счастья. Отчаянно молится блаженной Ксении Петербургской сначала о возвращении Медведя к жизни, потом — уже хотя бы о счастье быть подле него и заботиться о нем, «самом лучшем муже», которого, кажется ей теперь, она недостаточно ценила и любила, за что и поплатилась. Организует бесчувственному мужу «мирское крещение» перед второй операцией, правдами и неправдами пробившись среди ночи в палату интенсивной терапии, и испытывает от этого несказанное облегчение и способность отдохнуть: словно сам Господь сказал ей «Иди с Богом!». Затем сама попадает в эту же больницу, только в ожоговый центр: «Неудачно кофе попила», на ней загорелась ночная рубашка, спина вся опалена. И все это время Маша пытается выяснить, что произошло с ее мужем. Она обходит кабинеты различных полицейских ведомств, собирая информацию по крохам. Кое-что становится ясно: в четыре утра Медведя на энном километре Московского шоссе, вне города, сбила… карета «Скорой помощи»: шофер не разглядел его в снежной замяти. Но как, почему он там оказался, куда делись его мобильные телефоны, а главное, почему его «потеряли» друзья, с которыми он был на хоккее, остается для Маши загадкой…
У меня не поворачивается язык назвать это повествование «романом». Главная героиня, героиня-рассказчица Маша «смыкается» с журналисткой Марией Ануфриевой, уроженкой Петрозаводска, учившейся в Питере и сумевшей в него переехать законным образом, а не на правах гастарбайтера (биография Марии Ануфриевой изложена на обложке). Существуют романы, написанные по личному профессиональному и иному опыту автора, существуют сугубо документальные произведения, существует нон-фикшн. Но в случае с «Медведем» — ни то, ни другое, ни третье. В сочетании лексики и сюжета (здесь совершенно «линейного») сквозит характерная и неприкрытая констатация фактов и подлинные чувства автора. В книге почти нет художественных «изысков». Разве что трагического романтизма придают детали несчастного случая, произошедшего с Машей. После ожога на ее правой руке остался болезненный след… на пальце правой руки, где были надеты обручальные кольца — ее и Медведя. Кольцо вернули из больницы вместе с окровавленной одеждой, и Маша с тех пор с ним не расставалась. Этот ожог сходил дольше и болезненнее всего. Да еще на спине, по мере выздоровления, проступил четкий силуэт «крыльев» — отсюда и странное, на первый взгляд, название второй части: «Крылья третьей степени». Как ни кощунственно прозвучит, это красивые находки, украшающие художественную ткань повествования. Но кто поручится, что подобное чудо не могло иметь места в реальности, а явилось лишь плодом писательской фантазии?..
Герои же книги, персонажи первого, второго, третьего плана, эпизодические фигуры, явно не креатуры автора, а списанные с натуры люди. Они не придуманы автором ради каких-то «ходов» и «поворотов», как это было бы в романе. Они отражены, точно в зеркале. Врач, не желающий рассказать родственникам пациентов реанимации, что с их близкими, ибо «среди вас врачей нет». Врач, общающийся с родными пациентов с внешней казенной вежливостью и раз навсегда «установленными» на нужной громкости и задушевности интонациями сочувствия. Молодой врач, не желающий пускать Машу с крестильными принадлежностями в реанимацию, но подчиняющийся распоряжению старшего коллеги. Врач, без проблем разрешивший Маше навестить Медведя. Батюшка, отказавшийся молиться за некрещеного. Сотрудники и сотрудницы полиции, буквально «играющие в футбол» безвольной от горя Машей. Опер из РУВД, проникшийся Машиной бедой и помогающий ей добыть информацию о последних часах жизни Медведя (увы, его помощь не покажет, было ли то преступление или ужасное стечение обстоятельств). Друзья, оставившие Медведя одного в кафе с давним, почти забытым знакомцем студенческой поры, хотя, по подозрению жены, он еще во время приятельской «тусни» стал не в себе. Друзья, оставившие его без помощи и денег — злоключения Медведя начались, когда ему не хватило 40 рублей на электричку, и он направился за город своим ходом, поймал «бомбилу», расплатился телефоном… по доброй воле или по принуждению, уже никто не скажет… Друзья, ни разу не позвонившие Маше, пока Медведь лежал в реанимации. И не друзья, а просто знакомые, организовавшие целый «штаб», чтобы помочь лечению и выяснить обстоятельства трагедии. Друзья, тяжело перенесшие финальную весть. Все это — узнаваемые «типажи», а кто-то, возможно, увидит в них своих конкретных знакомых. Весь этот человеческий «хоровод» показывает без прикрас одну жуткую истину: наше общество неизлечимо больно равнодушием и наплевательством, и отдельно взятая человеческая жизнь и судьба для него ничего не значат. «Диагноз» тем беспощаднее, чем выше в этой книге «градус реальности». Если это все не вымышлено, а списано с натуры… Без комментариев. Рождение книг об уродстве общества равнодушия и отчужденности — естественно, следствие глубоких социальных болезней. В этой тенденции Мария Ануфриева следует великой русской классике, критическому реализму В. Г. Белинского.
Вероятно, потому писатель и публицист Александр Мелихов констатирует по поводу «Медведя»: «Это очень страшно, потому что очень точно и очень правдиво». С этим заявлением нельзя не согласиться. Однако со следующим выводом Александра Мелихова — что Мария Ануфриева настоящий художник — можно и поспорить, если Мария здесь не автор, а «хроникер». Потому я и начала с рассуждений о разнице журналистики и прозы.
Заключительные страницы книги «Медведь» попросту невыносимо читать. На них и проявляется в полной мере то, что перед нами все-таки не роман. В художественном произведении автор обязательно предпринял бы хотя бы попытку «хэппи-энда»! Его ждешь, о нем умоляешь вместе с Машей: «Господи, за него просит столько людей, яви чудо, оставь его нам. Отдай нам его, Господи, не забирай!». Об этом, собственно, и слова в заглавии первой книги — «Не бывает атеистов». Перед лицом смерти даже отъявленный скептик становится верующим и молит о чуде!..
Но чуда не происходит. Медведь умирает, не приходя в сознание. Маше выносят иконки и крестик, как символ того, что одной веры и мольбы мало… Маша думает в этот момент лишь о том, как рассказать сыну, что папы не стало, и как строить его — да и свою — дальнейшую жизнь. Последняя фраза книги: «Наверное, крайне тяжелая жизнь, но кто сказал, что я не смогу сделать ее чуть более счастливой». Без знака вопроса. Не сомнение, а утверждение. Сказала бы — оптимистичное, да это слишком явное «хватание за соломинку»… Однако без нее произведение было бы вовсе беспросветным…
«Медведь» — потрясающе сильная книга. Но делать по ней вывод о дальнейшей писательской судьбе Марии Ануфриевой я бы не рискнула. Однозначно, что много таких вещей написать невозможно. Опасно для жизни автора. А вынести много таких трагедий — врагу не пожелаешь. Я бы малодушно предпочла, чтобы «Медведь», несмотря на всю его пронзительность и знаковость для современной русской литературы, никогда не был написан — а сам Медведь жил бы на свете и радовал жену и сына… Это, скорее, позиция не рецензента, а человека.
Елена САФРОНОВА