Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 3, 2013
Поэзия Союза писателей ХХI века
Сергей ПОПОВ
ЛЮБОВИ
* * *
Сколько оттуда лишнего —
в нынешнем кровожадном.
Брызги восторга лыжного,
чайный огонь под шарфом.
В белом — обрывки рыжего
по-над лесным ландшафтом.
Кто-то сказал, что лиственной
ржавчиной сердце живо.
Холод над скользкой истинной
крепнет неудержимо.
Свет пламенеет пристальный.
Солнце свежо и живо.
Сучья оплечь да просеки,
встречных полозья санок.
Помнишь, как мы, бесспросники,
вышли на полустанок?
Отогревались, видели
ржавый закат в оконце.
Лишним в ночной обители
льдистое было солнце.
* * *
Л. В.
Нынче — неведомо где. Говорят, что в Лондоне.
Экая важность, какая на карте клякса?
Стоит уйти на дно, утонуть в холостяцком логове —
и не зудит ни бузить, ни в забвеньи клясться.
Нынче оплечь не апрель — вечереет израни:
тают значенья, скрадываются границы.
Тьма наползает от Пензы, Самары, Сызрани.
Где она там варганится, в чем хранится?
Что выяснять обстоятельства? Результатами
тьмутаракань любая горда до дрожи.
С дуру блажить, с городами дружить и датами,
в ночь сторожить электронку — себе дороже.
В прожитом загодя — место такому подвигу.
Не тороват телефон на ночные трели.
Снится чудиле — точно ему не по фигу —
будто бы Лондон безумно хорош в апреле.
* * *
Все бредит сбыться в мае оголтелом,
дразнящем, как костер на берегу
с любой тобой, шепнувшей между делом
дикарское угрюмое «угу».
Сквозных ночей недоброй половиной,
заваркой растревоженного дня,
прищуром жадным, лексикой совиной
нагрянет пламя, отсвет наклоня.
Захлеб листвы сухой и раскаленной
запляшет на сетчатке по кривой.
Воздушным строем, пятою колонной
забвение взойдет над головой.
Тридцатилетний хит об эскимосах
из недр полузнакомого двора,
в глазах предположительно раскосых
черты и жути равная игра,
внезапно проскочившей оговорки
высоковольтный жалящий разряд,
до радуги застиранные шторки
и звяканье ключами наугад —
все поплывет в наклонной карусели,
раскачивая люльку на двоих
в объеме сна, в коварстве «Ркацители»,
в свеченье вод и мертвых и живых…
Собьется явь в нерастворимый сгусток,
смешав в центростремительном прыжке
летучих рыб, жуков усатоустых
с одышкой и слезами на щеке,
урчаньем зверя, опрометью робкой
сорвется с перевернутых орбит
совпавший пульс с гортанною воронкой
в свой безъязыкий мускульный зенит.
* * *
Н. Ш.
когда случались дни веселые
во шлакоблочии союза
чумные и длинноволосые
мы были празднику обуза
мутили воды беды кликали
глазели нехотя наружу
а там вокруг всегда хоть выколи
из года в год в жару и стужу
но от сейчас что черт от ладана
ныряет свет во тьму былую
ведь там нежданно и негаданно
люблю читается целую
и шаришь взором как помешанный
тупым исполенный томленьем
светя заслуженной проплешиной
последующим поколеньям
любимы шалыми и павшими
все ищем в прежнем отраженье
ну да поэты ходят парами
откликнись сделай одолженье
* * *
Покуда последний киш-миш ноября —
подвядший и ржавый, и купленный зря —
язык холодит, ускользнуть норовит —
на спелую плоть не ахти тороват —
над крышами звездный бушует карбид,
горит-не сгорает небесный агат —
все божьи дары — это наша игра:
и лето, что было как будто вчера,
и юная кожа недальнего льда,
и свежая сажа на горних лугах.
И знанье, что больше уже никогда.
И зренья обратного поздний размах.
И гроздья разъятья идут на ура.
И невыносимо сладит кожура.
* * *
майор рябоконь не робел плескануть по края
травил прибаутки бычкуя и снова куря
кря кря отзывались окрестные утки гуртом
а он растекался о жизни что будет потом
окончится лето и выйдет ему пенсион
пошто они штаты тогда и дамаск и сион
он купит участок и женится даже а что
бобыльство обуза мужичьи года решето
и есть тут одна а подумать то даже и две
попробуй по старости все удержи в голове
поедем в туретчину месяц медовый хочу
с меня не убудет теперь мне не то по плечу
и вправду отчалил до срока махнул на юга
там черти в ущельях и летом стальная пурга
чеченская ночь дагестанский осадный туман
и выше вершин он за словом не лезет в карман
и выхлоп табачный в края гименея течет
и жизни внебрачной пурга ни на йоту не в счет
* * *
Ведь бывает, бывает как с гуся вода.
Дай-то бог по привычке приехать туда,
про волшебные спички затеять рассказ,
злополучной отлучке наставить рога.
Не случается так через жизнь, через раз.
Потому заморочка вдвойне дорога.
Переломишь — и серную голову прочь
и забытые сны оживают оплечь
про несносного сына и славную дочь,
про мгновенную ночь и неверную речь.
А другую сломаешь, так маятник вмиг
остановится в маятной памяти их —
и по весям светло, и какое число,
час который, когда в никуда унесло.
Ну а третью, а третью не стоит ломать.
Ведь неведомо что загорится тогда,
заклубится опять, потому — исполать,
самотечные дни, теневые года,
где гусиными перьями письма скрести
про горючие слезы и скорый приезд
и следить, как стило истлевает в горсти
и червяк молодильное дерево ест.
* * *
Залиты окна в округе огнями рыжими.
Ражые пляшут гости: сегодня праздник.
Тучи летят наобум над крышами.
Направление угадаешь разве?
Раз стопарик, да два стопарик — такое вспомнится,
что отродясь не бывало, а ведь могло быть.
Счастье бездумное, юных объятий вольница.
Смотришь и видишь, но не кусаешь локоть.
Не было, было сбылось, обошлось безумьем —
экая разница: в памяти все едино.
Звуки сливаются в резкий внезапный зуммер.
Пасмурно время и бездна непроходима.
Это фальцет телефонный в застольном гаме.
Пляска холодных пальцев, молчанье в трубке.
Можно без церемоний, по-нашенскому, руками.
Если поднимешься — разом умоешь руки.
Будут в прихожей прощания безутешными.
Чем она, дождливая даль, чревата?
Прежним потопом с призрачными надеждами?
Поздно. Молчанье в трубке. Глухая вата.
Сергей Попов — поэт. Доктор медицинских наук. Публиковался в журналах «Новый мир», «Дети Ра», «Зинзивер», «Крещатик», «День и Ночь», «Нева» и др. Автор нескольких книг. Живет в Воронеже.