Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 10, 2012
Андрей Макаревич. Вначале был звук: маленькие иSTORYи. — М.: Эксмо, 2010
Зачем люди пишут книги? Если говорить о новой книге Андрея Макаревича (в простонародье — Макара), то лучше ответить на этот вопрос цитатой из нее же: «И вот еще интересно: зачем соловей поет? Жрать хочет? Самочку зовет — да нет, яйца уже в гнезде. Охраняет территорию — от кого? Кого напугаешь такой песней? Только привлечешь. Песня соловья иррациональна…»
Вот и прозаические опыты Макаревича более чем иррациональны. Писать аки акын — что может быть проще? Битлы, путешествия, проклятия в адрес совка, псевдофилософские измышления и запредельное самолюбование — вот и вся песня нашего героя. Сюжетной линии нет и в помине, да она и не предусмотрена автором, уверенным в том, что одно только имя его на обложке может пробудить читательский интерес.
Впрочем, есть одна тема, ранее не встречавшаяся в стихах и прозе Макаревича. Получив известность в составе «Машины времени», закрепив ее при помощи кулинарного шоу «Смак», пообщавшись с президентом России, он, похоже, возомнил себя чуть ли не мессией. Посудите сами: «И вообще — если вначале было Слово, то Слово это было произнесено, а, скажем, не написано: не на чем было. Звук? Звук». Лихо, правда?
Только вот прежде чем трактовать Евангелие по своему разумению, Макаревичу следовало бы заглянуть в первоисточник, где сказано: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоанн, гл. 1). У нас, конечно, не Иран, и судьба Салмана Рушди Макаревичу вряд ли грозит, но все-таки нужно заботиться если не о своей безопасности, то хотя бы о репутации. Откровенных глупостей с претензией на оригинальность писать, наверное, не следует. Но ведь песня соловья иррациональна. Поэтому я бы не судил столь строго доморощенного евангелиста. Человек помочь нам хочет, наставить на путь истинный, говорит о таких вещах, над которыми мы никогда не задумывались: «Ночью мы спим. И глаза наши спят. А уши — нет. И будит нас звук». Не станем спорить и приводить контраргументы, что иных людей и пушечным залпом не поднимешь, а вот внезапно включенный свет может стать причиной пробуждения. Поражает сам размах мысли! Подумать только — ночью мы спим! И ведь до Макаревича никто об этом не знал.
Но это еще цветочки. Он просто сражает наповал своей наблюдательностью и аналитическими выводами: «Степень присутствия Бога отнюдь не определяется количеством понатыканных вокруг новодельных церквей. Ад вползает в нашу жизнь медленно, незаметно и прочно. Вползает в виде хаоса. А хаос маскируется под что угодно. Например, под долгожданную свободу. Под новомодные веяния в искусстве. Хаос — это не что-то одно отдельно взятое. Это чудовищное несоответствие одного элемента другому в рамках целого. Полная противоположность гармонии. Я понятно объясняю?»
Уж куда понятнее. Как там сказал Бендер: «Слушайте, что я накропал вчера ночью при колеблющемся свете электрической лампы: “Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты”. Правда, хорошо? Талантливо? И только на рассвете, когда дописаны были последние строки, я вспомнил, что этот стих уже написал А. Пушкин. Такой удар со стороны классика! А?» Но Остап Ибрагимович хотя бы вспомнил, кому принадлежит написанное им стихотворение. Макаревич же, без зазрения совести повторяя уже тысячу раз сказанное до него другими людьми, все-таки считает себя оригинальным мыслителем.
В книге вообще масса занимательных изречений: «Если Солнце посылает свет на Землю, то Земля возвращает отраженный свет Солнцу. Любовь рождает любовь»; «Природа не знает добра и зла. И морали — в нашем, человеческом понимании»; «Человеческая память не вечна. Потому что ничто не вечно». Как глубоко, а главное — как свежо!
Вот вам и новое Евангелие от Макара — музыканта, кулинара, путешественника, а теперь еще и богослова. Скажете, смешно? Так и над теми евангелистами посмеивались и не принимали их всерьез. А этот пишет на полном серьезе, пребывая в твердой уверенности, что его весть именно благая и что, делясь своими откровениями, он делает нашу жизнь лучше.
И было бы удивительно, если б Макаревича с его обширным кругом интересов не волновал глобальный вопрос обустройства России. И гигант мысли, разумеется, расставляет все точки над «i»: «Мы можем сколько угодно кричать о нашем российском величии и мировом могуществе, но догоним и перегоним Америку только в тот день, когда обнаружим, что научились жить без заборов. Вы способны представить себе Россию без заборов?» Ну вот и замечательно, выход из тупика найден. Величайшие умы напрасно переводили тонны бумаги, пытаясь постигнуть феномен России, а все дело, оказывается, в заборах. Почему бы тогда новоявленному евангелисту не подать личный пример тупому российскому обывателю и не снести забор вокруг своего дома? Предшественники Макаревича, оставив все земное, пошли за Иисусом, а что же наш маэстро, неужто даже на такую малость не способен? Чего же он перекладывает все на Бога: «Господи, сделай что-нибудь с нами со всеми. Если сможешь». Э нет, мил-человек, на Бога уповай, а заборчик-то разбери, иначе кто тебе поверит?
Но, наверное, времени не хватает на такой подвиг, это ж не какие-нибудь жалкие шесть соток, там потрудиться надо. Да и мировые проблемы отвлекают, понятное дело. Пока мы тут погрязли в политике и быте, спрятавшись за покосившимися заборами, над Галапагосскими островами сгустились тучи: «Новый президент Эквадора первым делом снял статус заповедника с Галапагосских островов. Это был один из последних заповедников в мире, хранивших жизнь Океана…» Разумеется, наш герой не мог остаться в стороне. «Я написал письмо этому президенту», — сообщает он. И тут же добавляет, что чувствовал себя идиотом, когда писал это протестное письмо. Тогда зачем писал? Нормальный человек именно тем и отличается от идиота, что способен отвечать за свои поступки.
Хотя, конечно, логику тут искать не стоит. Выдающиеся люди часто совершают необъяснимые поступки, да и в жизни с ними приключаются чудесные истории. Привез Макаревич из Африки экзотические маски, и вот что из этого вышло: «Маски… были недружелюбными — морды каких-то африканских духов, видимо, злых… Спустя некоторое время решил я новый дом освятить… Я съездил за батюшкой в Москву, мы приехали ко мне, попили чай с медом и вареньем, потом батюшка достал свои причиндалы, святую воду и приступил к делу. Он обошел весь дом, читая молитву и окропляя стены святой водой. Маски батюшке сразу не понравились, я это почувствовал. Никаких вопросов насчет них он мне не задавал, но когда я отворачивался, глядел на них недобро и брызгал на них водой даже с некоторым остервенением… На следующий день я случайно подошел к маскам близко и увидел невероятное — все они были покрыты длинными и глубокими вертикальными трещинами… Я дождался вечера и, потрясенный, побежал к моему соседу Леониду Ярмольнику делиться чудом. Леня видел маски целыми и согласился на чудо посмотреть. Мы вернулись ко мне, и тут чудеса продолжились — трещин не было. Не то чтобы они сжались и стали уже — их не было и в помине: я даже принес лупу… Леня посмотрел на меня с сожалением, посоветовал не увлекаться спиртным, чаще бывать на свежем воздухе и ушел».
В этом рассказе прежде всего любопытно отношение Макаревича к религии. Если не веришь в Бога, то к чему этот выпендреж с батюшкой и освящением? А если веришь, то как смеешь предметы религиозного культа иронично-презрительно именовать «причиндалами»? От этого за версту несет совком, столь нелюбимым нашим высокоморальным мужем. Относительно же мистической составляющей данной истории никаких вопросов не возникает. С загробным миром у Макаревича давние и прочные контакты. Он, например, пишет на тот свет письмо актеру Леониду Филатову, уверенный в том, что послание дойдет до адресата. Физически ощущает присутствие рядом умерших людей и даже знает, о чем они думают: «Терпеть не могу похороны, особенно наши, российские — тяжелый, весь пропитанный суевериями обряд. Хорошо, что перестали нанимать плакальщиц. Мы прощаемся не с человеком, а с его телом. А его там давно уже нет. А сам он — я это физически чувствую — находится в этот момент где-то совсем рядом с нами, смотрит на все это дело и очень не одобряет наших страданий, ужасных речей и общего мрачного пафоса происходящего».
Хочется спросить: а в других странах на похоронах иначе? Там что, танцуют и веселятся? Не сомневаюсь, что где-нибудь на Папуа — Новой Гвинее так и поступают. И не исключено, что в следующей книге Макаревич опишет этот занимательный обряд, не забыв упрекнуть соотечественников в том, что они чрезмерно суеверны, мнительны и угрюмы.
Поразительно, но он действительно убежден в масштабности собственной фигуры. Даже в тех местах, где он пытается писать об этом с иронией, вылезает его необъятное «Я»: «Мы с “Оркестром Креольского Танго” собирались в Лондон — записывать новый альбом, и меня преследовала идея: записав его, тут же выпустить, сделать человечеству такой предновогодний подарок…» Неблагодарное человечество, как водится, не оценило широкий жест, нагнав на Макаревича тоску. Сумрачный гений совсем было разуверился в наших способностях: «А ведь мир меняется с каждым днем, и завтра может случиться так, что вообще никто не поймет, о чем я».
Не позавидуешь ему. Тяжело жить с таким бременем. Сеешь разумное, доброе, вечное, а тебя, может быть, не поймут эти дикие русские. Одной жизни для такой миссии, видимо, недостаточно. И горько становится нашему благодетелю: «А хорошо бы, думал я, как какой-нибудь Дункан Мак’лауд, вообще жить вечно… Не получится».
Да уж, наверное, не получится. Но — простите за цинизм — оно и к лучшему. А иначе скольким поколениям россиян пришлось бы лицезреть на книжных прилавках все новые и новые сочинения Макаревича, в которых он поучает-шпыняет нас, неразумных, и повествует о сомнительных чудесах, происходящих в его личной жизни?
Может быть, все-таки прав был Леонид Ярмольник? Побольше свежего воздуха, поменьше алкоголя, а книжки — их есть кому писать.
Игорь ПАНИН