Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 6, 2011
Рецензии
Ольга Голубева-Сванберг. «Две осени года». Роман в стихах, новеллах, рассказах, эссе и переводах — Санкт-Петербург: Алетейя. 2010
Перед нами очень красивая книга. Стихи и прихотливая проза поэта складываются в особый, синкретический жанр, позволяющий пластично и весьма ненавязчиво, но вместе с тем глубоко рассказать о духовном мире человека и — прежде всего — Женщины. Читателю вручена своеобразная мозаика, да к тому же подсвеченная яркими во всех смыслах, балансирующими на грани мифа и постмодернистской иронии работами талантливейших художников Андрея Геннадиева и Андрея Геннадиева-младшего. Изобразительный ряд придает книге новое, дополнительное измерение, описать которое невозможно: надо видеть.
Что же несет читателю эта изящно изданная, небольшая и не маленькая, во всех смыслах слова пестрая книга, каков message? Название — отсылка к строкам Ахматовой: «Но я наблюдала почти без ошибки / Три осени в каждом году». Осень, как известно, вообще время для поэтов урожайное…
А message интригует кажущейся простотой. Женский взгляд на мир. (Не путать с надоевшей мылодраматичной «женской литературой»!) Женский — женственный, то есть спокойный, пребывающий в благословенном равновесии между разумом и чувствами, жизнью и небытием. И читателя в эту осеннюю гармонию увлекают простые строки, узнаваемые образы и… А вот и нет. Не вполне узнаваемые. В общем, мы, читатели, от такого давно отвыкли. «Ужас-ужас-ужас» новой драмы и брутальность новой прозы, вкупе с декларативной непоэтичностью большинства современных стихов, давно затмили трогательную, милую суету, «трепетный лепет», «дождик муравьиный» драгоценных деталей бытия.
Итак, заглянем в калейдоскоп стихотворных и прозаических фрагментов, которые, отражаясь друг в друге, воссоздают нежный, знакомо-незнакомый мир, основным содержанием которого является, конечно же, Любовь. Любовь современной женщины — сильной и прекрасной, беззащитной и ироничной. «Родной, где же ты был, когда у меня напрочь отсутствовали морщины, седые волосы и целлюлит? — она счастливо зажмурилась и сладко потянулась в его объятиях» («Осенний этюд»). Это — первая фраза книги, если угодно, ее камертон. А дальше об этой же героине, «женщине-Осень», размышляет уже герой, и ирония исподволь, почти незаметно переходит в эротику: «Она напоминала ему ежика, плотно ощетинивающегося колючками при любой попытке его задеть, и обнажающего свой нежный и мягкий животик только в состоянии полной безопасности». А вот как использованы детали в сцене ревности (младая подруга героя узнает о существовании «женщины-Осени»): «Наталья ругалась, как извозчик, била об пол дорогие вазы и посуду, крошила ножницами занавески и ковры, а утром, когда он брился, запустила в зеркало пакетом йогурта». Эта финальная белая клякса надолго запоминается читателю и окончательно снижает образ разъяренной фурии.
Еще детали, почти незаметные, еле уловимые, но помогающие соткать атмосферу. Вот «везучая» Юлька (через несколько страниц ее спасет от самоубийства на почве ревности случайный прохожий), еще ничего не ведая, приезжает в осенний город, где живет ее парень, Макс: «Она обожала этот город и завидовала ему в том, что он владеет ее Максом каждый день. Она шла по улицам, переливая в себе эти ощущения. Город весь был для нее осыпан золотом, даже не осыпан, а выплавлен в золотые слитки тех мест, где они встречались». «Переливая в себе ощущения»… «золотые слитки» воспоминаний… Как это странно, практически несовременно! Как далеко от оголтелых, несущихся в никуда, мегаполисных страстей, до чего непохоже на «пикап» и прочие, обязательные для всех, «правила съема»! Кстати, олицетворенный образ Города Для Людей, резко контрастирующий с античеловеческим мегаполисом, становится центральным в загадочном, почти мифологическом «Городском Часослове». Это Город, который пестует любовь, который хочет, чтобы Он и Она наконец встретились и «начался новый отсчет времени»…
Детали вещные, пейзажные, речевые незаметно подводят читателя к пониманию простых и глубоких истин. Вот «три девицы под окном» из рассказа «Про такую любовь…» — Ольга, Юлька, Наташка — признаются друг другу в самых сокровенных тайнах несбывшегося чувства, решаются поведать «про первого и самого любимого», про встречи и невстречи. Одна из подруг, Ольга, резюмирует: «…Это не прошло и не пройдет никогда! Оно болит во мне каждый день, каждый час, потому что мое сердце осталось там, а человек без сердца жить не может!». Девушки плачут, «только мне не плачется, на душе светло»… И если это не катарсис, то что это?!
Героини могут носить и не столь обыкновенные имена. Марианна и Анабель — две любви главного героя, «подменная» и истинная, борются за его душу («Предопределенность»). В «Искуплении», очаровательной стилизации под технотронную антиутопию, появляется загадочная, но умеющая беззаветно любить Эния. «Из чипов она…» — сокрушенно признается главный герой, Эн, живущий в Эру Унификации. Но любовь, как известно, «сильна, как смерть», нет, сильнее смерти, и вообще всего на свете!.. И вот Эн жертвует собой ради Энии, Эньки, ради того, чтобы искусственно созданная девушка жила… Можно встретить на осенних страницах даже Ассоль, разумеется, в современном воплощении. И вновь — характер раскрывается через деталь, на сей раз неизбежно связанную с именем: «…ее никогда не дразнили и кличек не придумывали. Видимо, всем нравилось, произнося это редкое имя, представлять что-то залихватское, от грузинской лезгинки, и одновременно ощущать на губах вкус морской воды и тепло ласкового солнца». Разумеется, эта Ассоль — законченная «романтичка». В полном соответствии со своим «говорящим» именем, после долгих перипетий, она все же находит свое счастье, правда, уже в эпилоге, за рамками повествования. А весь рассказ — это ее поиск («Вот я и пришел…»).
Мужчины тоже не обделены авторским вниманием, они тоже ищут — ту единственную, которая придаст смысл их существованию. Порой они оказываются слабее женщины и выбирают не жизнь, а смерть, как Андрей («Шаг в небо»), не любовь, а предательство, как Макс («Везучая»). Но главное не в этом. А в том, что в большинстве случаев персонажи вообще не имеют имени, это просто Он и Она, в вечном танце-борьбе-объятье на краешке пропасти: «Он видел капли каких-то камней на ее левом запястье и ловил себя на мысли, что ему очень хочется прикоснуться к ним губами. Но только не отдельно, а именно на ее руке». Вновь — деталь, вещная вполне, становится вечной, дан намек на реализацию метафоры (даже камни на запястье богини плавятся от любовного жара), но это именно легкий, изящно сниженный намек — «какие-то камни», неважно какие, как вообще все неважно, несравнимо, несопоставимо с красотой и желанностью любимой женщины, с чудом («Перекресток несовпадений»). И главное чудо, которое происходит в жизни двоих — чудо взаимного узнавания: «Она повернулась — он открыл глаза. Она увидела его, а он — ее. Никто их них не удивился тому, что все это время они плыли в одной лодке, не замечая друг друга» («Под звездным солнцем»).
И вся книга, весь этот эксцентрично-синкретичный «роман-калейдоскоп» — именно об этом: о поиске любви, о поиске себя. О простой человеческой жизни, настигающей героев, застающей их врасплох и затягивающей в свой зачарованный круговорот. А еще — о том, как не сломаться под тяжестью беды, и о том, как принять и распознать счастье, как уговорить свою душу, многоопытную и осторожничающую, что этот подарок действительно предназначен именно тебе.
Мы столько говорили о прозе, но не следует забывать, что перед нами — проза поэта. Временами почти орнаментальная, и почти всегда — чуть красивее, чуть-чуть возвышеннее, чем положено, чем принято в жизни. Или мы просто забыли, какой она на самом деле должна быть, наша жизнь?.. «…Туда, куда я иду, мне надо дойти одной. Над черной бездной отчаянья я должна найти заросшую травой небытия тропинку надежды», — пожалуй, в этих строках из философской миниатюры «В без-ДНА-дежье» (скорее похожей на стихотворение в прозе) выражено кредо, объединяющее всех героинь книги. Найти надежду в безнадежности, быть «сильной и чуткой», пройти самой избранный путь и провести по нему душу читателя — неплох message?
А что же стихи? Их в книге немного, и они пронзительно исповедальны. Рискнем предположить, что в них-то читатель и встречается уже непосредственно с автором, а не с масками и метафорами сконструированного мира. Лирическая героиня Голубевой-Сванберг смотрит и на себя — прежнюю, и на возлюбленного словно бы в перевернутый бинокль, sub specie aeternitatis. Вот — остановленное (но прекрасное ли?) мгновенье, когда, казалось бы, все еще возможно, но сам ритм, сам этот протяжный трехстопный анапест звучит предчувствием прощания:
Комбинация странных молекул
В странной точке земной мирозданья.
Странных в комнате два человека
С одинаковым ритмом дыханья… («Странность в степени осень»)
Что дальше? А дальше — утраченный рай и лишь качается на волнах амфибрахия «остывшее имя»:
Остывшее имя в застывшем пространстве
Меня с этих пор уже вряд ли взволнует.
Ты можешь курить все что хочешь, ругаться,
Пить зелье шальное, морочить другую.
Мне больше не надо ни грамма тротила,
Поскольку все взорвано, даже то лето,
Где время звенело,
И солнце светило,
Где небо, трава и молва по колено… («Остывшее имя»)
Но все же остаются силы жить, хотя жить без любви, без этого «великого безумства», для Голубевой-Сванберг означает «пустеть душой». Беспощадно и спокойно говорит она о самом тяжком и потаенном, но в самой этой беспощадности, парадоксальным образом, скрыта надежда:
К великому безумству охладею,
беспомощна в своем несовершенстве,
но вновь пойму, что все еще владею
искусством выживать — исконно женским.
Ольга Голубева-Сванберг внимательна к тем «мелочам», как раз и составляющим жизнь души, о которых мы, поглощенные выживанием на постсоветском пространстве, попросту забыли. Она возвращает нас к милым мимолетностям, которым мы давно перестали удивляться. И — помимо и поверх, как последействие и послевкусие, из всего этого хаоса деталей и необязательных подробностей возникает надежда — на Встречу, на «счастливый конец».
Почему такое происходит? Откуда у автора это пристрастие к нюансам? Откуда время на это, откуда уверенность и почти буддийское спокойствие? Почему она не боится щедрой рукой даровать своим героям счастье, и у нее не возникает опасений, что герои эти покажутся «неактуальными» и даже несколько старомодными, со всеми их реализованными надеждами и сбывшимися мечтами? Наверное, самый правильный ответ таков: Голубева-Сванберг уже больше пятнадцати лет живет в несуетной Финляндии. Но при этом остается не просто русскоязычной, а русской писательницей, со всей привычной опорой на великую гуманистическую традицию. Сама она мыслит себя неким «мостиком», видит свою миссию в осуществлении культурных контактов между нашими двумя странами. В завершающем книгу эссе, озаглавленном знаменитой цитатой из Андрея Платонова «Без меня народ неполный», Голубева-Сванберг задается вопросом: что есть Родина? И отвечает на него так: «Родина — это не только то место, где человек родился, но и та страна, где не задумываешься о том, что такое Родина… Я приезжаю в Россию глотнуть ее воздуха, чтобы жить дальше там, где живу». А для нас «глотком иного воздуха» стала ее красивая книга…
Татьяна Виноградова