Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 12, 2010
Евгений СТЕПАНОВ
ЗАМЕТКИ О СОВРЕМЕННОЙ И НЕСОВРЕМЕННОЙ РИФМЕ
Эволюция русской рифмы достаточно глубоко изучена в отечественном стиховедении. Следует вспомнить труды В. Б. Шкловского, В. М. Жирмунского, Д. С. Самойлова, А. П. Квятковского, Г. А. Шенгели, Р. О. Якобсона, А. Л. Жовтиса, М. Л. Гаспарова и многих других выдающихся филологов.
Как же развивается рифма в поэтической практике ХХI века?
Попытаемся подступиться (в общих чертах) к ответу на этот сложнейший и объемный вопрос, который, конечно, требует всестороннего и профессионального (культурологического, стиховедческого) изучения.
Современные поэты используют широкий и традиционный спектр рифм — мужские, женские, дактилические, гипердактилические, составные, сквозные, омонимические, паронимические и т. д.
Рифма остается основным и основополагающим базисом силлаботонического стихотворения.
В ХХI веке максимально уплотняется структура стиха. Это уплотнение происходит в силу ряда причин (ритм жизни, социо-культурные изменения) и выражается в разных вариациях — прежде всего, в виде усиленной аллитерации и семантической концентрации. Изменяется время — изменяется поэтика. Уплотняется структура стихотворения — становится более упругой и выразительной рифменная система.
Будучи одним из основных элементом формы, рифма — у лучших поэтов! — пронизывает всю строку (стихотворение), а не только находится в конце строк. Как писал Давид Самойлов, «рифмующее созвучие перемещается влево (как в слове, так и в стихе); рифмуются, главным образом, не суффиксы и флексии, а корни и несущие их отблеск в силу своей выдвинутости — префиксы, или даже целые слова и группы слов…» [1].
Рифма может быть современной и несовременной. Характерны в этом смысле глагольные рифмы, которые претерпели в русской поэзии колоссальную эволюцию, начиная с ХVIII века.
Если в ХVIII (и даже в ХIХ) веке только минимальное совпадение гласных и согласных звуков в конце строки могло считаться удачной рифмой, то в нынешнее время лучшие поэты предельно усиливают концентрацию звуков, глагольная рифма без опорной согласной становится непредставимой в профессиональном сообществе.
Глагольные рифмы, в которых нет опорных согласных, например: понимать—унять; не трусь—боюсь (Сергей Гандлевский) могут с полным основанием считаться устаревшими, т. е. несовременными. Паронимические глагольные рифмы умащусь—умещусь (Вера Павлова), украшают—укрощает (Андрей Вознесенский), мелешь—умеешь (Сергей Белорусец) более характерны для ХХI века. Здесь в рифменной паре фактически замещается один звук, максимум два звука, слова пишутся практически одинаково. Рифмуются приставка, суффикс, корень и окончание. Такой тенденции — предельной концентрации звукописи — не было ни ХVIII, ни в XIX веках.
В настоящее время наблюдается тенденция особенно острого внимания поэтов к паронимии, т. е. авторы ищут тотального совпадения звуков и написания в рифме.
Еще в пятидесятые годы прошлого века герой сегодняшнего номера поэт Слава Лён стал использовать парономические рифмы (в том числе глагольные) как о с н о в н ы е в своей версификационной практике, намного опередив эпоху и тем более эстрадных поэтов 60-х годов.
Понять—пенять; мешка—Машука; Тамара — мы—тюрьмы; эскалопа—эскулапа, фильм—фирм, оркестр—окрест, осколков—а сколько, паровоза—с перевоза, прописки—приписки, оклад—уклад, печь—упечь, Волге—и волки и т. д. [2]. Здесь рифменные пары опираются не только на опорные согласные, фактически рифмуются (перекликаются) все слоги (звуки) слова.
Более того — Слава Лён предметом рифмы делает строфу.
Рассмотрим фрагмент стихотворения «ПОСЛАНЬЕ К УФЛЯНДУ В ДЕНЬ СМЕРТИ БРОДСКОГО».
Манто –
манты –
а дательный: менту.
Мы будем петь и вор(к)овать, как дети.
какие необуты,
неодеты,
но — счастливы! –
а прочих — в Катманду. [3]
Как видим, здесь присутствуют не просто рифменные пары, целый ряд слов строфы имеет созвучную и аллитерированную структуру: манто—манты—менту; необуты—неодеты…
Подобные приемы (в данном случае сквозные рифмы) мастерски использовал Андрей Вознесенский.
Мужчину раны украшают.
Мученье прану укрощает. [4]
Более молодые поэты охотно подхватили эстафету предшественников. Паронимия стала атрибутом их версификационной практики. Одеялом—идеалом, серединку—сурдинку (Михаил Поздняев), дождевая—доживая, жилы—живы (Сергей Попов), откровении—отклонении, переходе—пароходе (Евгений Бунимович).
…Поэзия — категория абсолютная. Если перефразировать классика общественной мысли — это абсолютная художественная материя, данная нам в ощущении, но построенная на строгих (почти математических!) законах. Именно о математических законах поэтического слова писал в свое время Александр Блок.
Форма и содержание, как известно, едины. Перекос в любую из сторон разрушает совершенную (в идеале!) ткань стиха.
Насколько едины форма и содержание, показывает творчество незаурядного поэта Сергея Гандлевского. Рассмотрим фрагмент одного из его стихотворений.
* * *
Мою старую молодость, старость
мою молодую
Для служебного пользованья обрисую.
Там чего только нет! — Ничего там
особого нет.
Но и то, что в наличии, сходит на нет.
И глаза бы мои не глядели, как время моё
Через силу идёт в коллективное небытиё.
Обездолят вконец, раскулачат — и точка.
Что ли впрок попрощаемся, дурочка,
Звёздочка, Ночка? [5]
Контент этого стихотворения — традиционен (он традиционен, как правило, всегда и у любого поэта).
Рифмы — в целом скорее характерны для поэтики ХIХ и ХХ веков.
Моё—небытиё; точка—Ночка.
То есть это рифмы не современные, устаревшие, пережившие свой век.
Показательный факт: содержание стихотворения говорит именно о том, что подчеркивает форма.
Автор — талантливый человек! — мучительно наблюдает и констатирует, «как время моё / Через силу идёт в коллективное небытиё».
Время — это язык. И он на наших глазах становится другим. То есть умирает язык ХIХ века, умирает язык ХХ века. И подлинный художник Сергей Гандлевский это абсолютно точно чувствует и фиксирует стихотворными методами (в данном случае архаичными).
Давид Самойлов писал: «Гораздо хуже обстоит дело, когда речь идет о функции рифмы в стихе. Мы чувствуем, что и функция эта меняется. Только представляя себе все многочисленные и сложные внутристиховые связи, можно в какой-то степени достичь «обратных результатов» — того вожделенного уровня знания, когда по рифме можно будет судить о движении содержательной сути стиха» [6].
Рифма говорит не только о версификационном мастерстве поэта, она показывает принадлежность автора ко времени, т. е. посылает мессидж о вещах глобальных, а не только локальных.
Один язык уходит. Но приходит ли другой? Если приходит, то какой? Вопросы эти не праздные.
Поэты, точно могучие заводы, пытаются переработать, сделать употребимым в литературной речи новояз.
Марина Кудимова выводит на рифму словесные новообразования, тем самым пытаясь (не всегда удачно!) расширить возможности поэтического языка, как бы легитимизировать просторечную речь города.
Рассмотрим слова, выведенные Мариной Кудимовой на рифму. Лес—sms; шатловского—отшатывалась; татарка—мажоритарка; кластер—Web-мастер [7]. Это примеры только из одной стихотворной подборки. Подобные рифмы никак не могли появиться ни в ХIХ, ни в ХХ веке — некоторых из этих слов тогда не было в русском языке.
Сергей Арутюнов развивает традиции рифмования, заложенные Славой Лёном в пятидесятые годы, Булатом Окуджавой, Евгением Евтушенко и Беллой Ахмадулиной — в шестидесятые. Ассонансные и паронимические рифмы весьма распространены у этого поэта: москвопрописку—программисту; полшага—оплошала; свалили—своими, слиянье—слиняли, полудиком—палладином; поймам—пойлам [8].
Сергей Арутюнов, также как Марина Кудимова, выводит на рифму новояз и даже аббревиатуры: трейдинг—в третьих; КПП—КГБ… [9].
Поэтический язык обогащается за счет языка непоэтического — просторечного, вульгарного, жаргонного, канцелярского, подросткового, профессионального, офисного…
Рифма — один из инструментов поэтического языка.
Роман Якобсон писал: «Сегодняшний уличный разговор понятней языка «Стоглава» не только обывателю, но и филологу. Точно также стихи Пушкина как поэтический факт сейчас непонятнее, невразумительнее Маяковского или Хлебникова». [10]
Не будем в очередной раз «бросать Пушкина с корабля современности». Гений (который был новатором для своего времени, чего не отрицал и Якобсон!) этого не заслуживает.
Роман Якобсон считал, что наука о литературе призвана считать прием «своим единственным ‘‘героем’’». Филолог полагал, что душа (человек) — не предмет науки о литературе.
Это спорно. Предметом науки о литературе является п р и е м конкретного
а в т о р а, имеющего собственную индивидуальность, характер, человеческие качества. Отделять одно от другого в данном случае не правильно.
В ХХI веке развиваются рифмы в палиндромическом стихотворении. Александр Бубнов, например, пишет даже палиндромические сонеты.
МАТ ТОПОТ ТАМ
«ХА-ХА» — «АХ-АХ»
ХАМ ТОП ПОТ МАХ
«МАДАМ» «МАДАМ»
ДАН МАТ ТАМ НАД
НОТ ЛАД ДАЛ ТОН
НО ЛАПАЛ ОН
«ДАЛ» МАХАМ «ЛАД»
ОН ЛАПАЛ НО
ТОН ДАЛ ЛАД НОТ
ДА МАХАМ АД
ДАЛ «МАМАМ» ЛАД
ДОХОД ДОХОД
ПАЛ ТОПОТ ЛАП [11]
Структура силлаботонического палиндромического стихотворения (в данном случае сонета) заставляет автора рифмовать не только последние слоги строк. Как видим, рифмуются, например, первые слоги (в данном случае глаголы) 12 и 14 строки (дал—пал). Стихотворение пронизано внутренними рифмами, аллитерациями.
Со временем изменяется понятие точной и неточной рифмы (на это указывал еще Д. С. Самойлов). К точным, на наш взгляд, в настоящее время могут относиться даже усеченные рифмы.
Рассмотрим некоторые рифменные пары Геннадия Калашникова [12].
Если рифмы перелив—земли; угрюмы—рюмок можно смело считать усеченными, то рифму изножье—кожей есть основание отнести к точной рифме. Здесь важно не только наличие опорного согласного [л], но и дополнительное совпадение созвучия в конце строки. В рифменной паре горизонты—зонтик есть опорный согласный [з], но все-таки это рифма не точная, а усеченная, т. к. нет идентичного созвучия в конце стиха.
Поэты ХХI века охотно используют составные рифмы, не забывая наработки выдающихся мастеров версификации прошлых лет — Владимира Маяковского, Владимира Высоцкого.
Диапазон составных рифм современных поэтов достаточно широк — от простейших и тривиальных: едва ли—угоняли, счастья—лучась я, редея—где я (Вера Павлова) до более сложных и неожиданных — весьма-с—есмь аз, тумане—тьма не, тетради и—партии, на колени—ни о зле ни (Михаил Поздняев), пока я не я—покаяния, зарево—разбазарь его, духа ли—расчухали (Татьяна Бек).
Рифма, как общество, развивается последовательно. Шаг за шагом. Революционные качественные преобразования наступают не сразу — только эволюционным путем. У любого новатора есть предшественники, учителя. Иногда, правда, за «революционные» открытия принимают полное отсутствие версификационного мастерства. Как иначе объяснить, например, появление рифмоидов воздух—облик, гостиницы—глобализация, вереска—бережно [13] в традиционных по контенту стихотворениях Андрея Грицмана?
Конечно, в поэзии существуют исключения из правил (этим она, собственно, и интересна). Можно вспомнить некоторые стихотворения, в которых наблюдается полное несоответствие формы и содержания, но при этом возникает факт и чудо поэзии. И тогда любые размышления о форме и содержании, о рифмах и рифмоидах кажутся бессмысленными.
Вот, например, стихотворение современной русской поэтессы Наталии Лихтенфельд, почти 20 лет живущей в Берлине.
* * *
Поглубже в снег улечься,
Чтоб не оледенеть.
А чтобы не обжечься –
Заранее сгореть.
А чтоб не обижаться –
Самой сказать «прости».
А чтобы докричаться –
На шепот перейти. [14]
Улечься—обжечься; обижаться—докричаться — типичные рифмы прошлых веков, но это не мешает стихотворению производить суггестивное впечатление на современного читателя. Контент настолько экспрессивен, что форма становится не важной. Однако такие случаи не слишком распространены.
В целом рифменная система развивается динамично, как в целом современная русская поэзия в ХХI веке. Стихотворение — это высокотехнологичная конструкция, которая постоянно претерпевает изменения. И значение рифмы в этой конструкции переоценить нельзя.
Литература:
[1] Давид Самойлов. «Книга о русской рифме». C. 371
[2] Слава Лён, «Дети Ра», № 5, 2008, Сайт. www.detira.ru; «Зинзивер», № 3, 2010. сайт www.zinziver.ru
[3] Слава Лён, «Зинизвер», № 3, 2010. Сайт www.zinziver.ru
[4] Андрей Вознесенский, «Знамя», № 8, 2008. Сайт www.magazines.russ.ru
[5] Сергей Гандлевский, «Знамя», № 1, 2004. Сайт www.magazines.russ.ru
[6] Давид Самойлов. «Книга о русской рифме». C. 368, 369
[7] Марина Кудимова, «Дети Ра», № 2, 2010. Сайт. www.detira.ru
[8] Сергей Арутюнов, «Дети Ра», № 2, 2010 Сайт. www.detira.ru
[9] Сергей Арутюнов, «Дружба народов», № 10, 2010. Сайт www.magazines.russ.ru
[10] Роман Якобсон, «Работы по поэтике: Переводы», М., «Прогресс», 1987,
с. 272
[11] Александр Бубнов, «Дети Ра», № 11, 2010. Сайт. www.detira.ru
[12] Геннадий Калашников, «Новый мир», № 10, 2010. Сайт www.magazines.russ.ru; «Октябрь», № 12, 2009. Сайт www.magazines.russ.ru
[13] Андрей Грицман, «Октябрь», № 8, 2010. Сайт www.magazines.russ.ru
[14] Наталия Лихтенфельд, «Крещатик», № 1, 2009. Сайт www.magazines.russ.ru
Евгений Степанов — литератор. Автор нескольких книг. Живет в Москве.