Сонеты
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 11, 2010
Сонет на карте генеральной
Сергей МНАЦАКАНЯН
ХМЕЛЬНЫЕ СОНЕТЫ НА ТРЕЗВУЮ ГОЛОВУ
После фильма Федерико Феллини
«Репетиция оркестра»
Воистину скандал произошел,
взбесились все рояли и тромбоны,
когда над всей вселенною ладони
воздел провинциальный режиссер…
Долой его! Рассыпьте этот сор!
Зачем святая музыка Мадонне,
которая давно в публичном доме?
Зачем негармоничный этот хор?
И все-таки, ладони воздевая,
так верит в музыку душа живая,
так плачут скрипки и грохочет гром,
что царствует гармония повсюду
и музыка уже подобна чуду…
То чудо — человечеством зовем.
Сонет 1991 года
Я буду метаться по табору улицы темной
за веткой черемухи…
О. М.
Разит «черемухой» на старых площадях —
она, шипя, сочится из баллона
в руках не диверсанта, так омона —
они, герои, нас не пощадят…
Не надо лирики в классических стихах,
Умолкли соловьи во время оно.
И отсвет генеральского погона
сулит порядок безо всяких благ.
Мертвецки спят диктаторы в гробах —
от Чаушеску до Наполеона,
а в магазинах на семи холмах
ни «монопольки» нет, ни самогона,
лишь реактивный рокот самолета
несется не Кувейт, так в Карабах.
Связь
Что-то припомнится — зябкий, как вздох,
все он родней, придорожный репейник,
милый лопух, большеухий бездельник,
вытянул лист, словно слушает Бог…
На аварийных развалах эпох,
на пустырях, где нога не ступала,
в дебрях руин кирпича и металла
снова колючки сожмет в кулачок…
— Стой, — говорит, — до того одиноко…
Как ты живешь мой товарищ? Неплохо?
Длится столетьями тайная связь.
Вцепится в брючину, не отпуская,
словно бы это природа живая
трогает, в бедную душу вцепясь…
«КаФэ»
Прекрасно развалиться на софе,
забыв на миг о мире и тревоге,
а после по накатанной дороге
скатиться в молодежное «кафэ»,
где вечный гардеробщик в галифе
и в дискотеке молодые йоги
в аффекте — безо всяческой подмоги! —
ритм отбивают, как поэт в строфе…
Да, здесь никто не думает о Боге,
которого, как говорится, нет,
а медная тарелка на треноге
грохочет, позабыв о счете бед,
и шар земной, испив дневной мороки,
как мотылек, летит на красный свет.
Сонет из драматической поэмы
«Гибель британского фарфора»
Соль этой жизни, мой прекрасный друг,
и это, знаешь, не обидно даже,
совсем не в том, что видится вокруг,
а в том, что маскируется в пейзаже,
таится в рвани, в неприглядной саже,
в кромешной бултыхается грязи,
сокрыто наподобье дерзкой кражи,
колеблется за тенью жалюзи,
и разъедает, не найдя опору,
назло всему назойливому хору,
который не желает продохнуть,
все то, что вечно недоступно взору:
подобную прозрачному фарфору —
незримую, но явственную суть.
Рокер. Античный сонет
Покуда пьют в гостях или играют в покер,
задребезжит стекло и отзовется рев,
то в сумерках летит одетый в кожу рокер
невесть куда среди деревьев и дворов…
Сто километров в час он жмет за будь здоров,
он молод и горяч, он жизнь еще не пропил,
как большинство из нас, в ком нынче много проку ль, —
и хвост за ним летит бензиновых паров.
Он, в сущности, кентавр, к плечу его приникла
чувиха юная на раме мотоцикла,
они вдвоем, ревя, вонзаются во мрак,
где вместе празднуют, зачатые в реторте,
прообраз будущего на ревущем черте,
не вспоминая о прошедших временах.
Сом
Как черная дыра — осклизлый этот сом
усами вписывает вкрадчивые взмахи
в движение воды — и ходит колесом,
и дышит вкруг своей возлюбленной коряги.
Сам Сабанеев бы не пожалел бумаги,
чтоб описать, как он — движенью в унисон —
вдруг жабры навострил, повел хвостом во мраке
и замер, как свинья, клонясь от счастья в сон!
И так протянут он, как будто скользкий мост
от преисподней тьмы аж до вселенских звезд,
восславив Н2О, в той смуте бытия,
в которой тайный смысл и жизнь идет своя,
вбирая облака, что спят над головой,
как розовая тень всей жизни мировой…
Неоклассицизм
Так вот — единство времени и места
и действия — незыблемый закон…
Да будь что будет — юная невеста,
в которую жестокий муж влюблен…
Ах, эти страсти, что имеют место:
стрельба, погони, колокольный звон, —
все вписано, как в рубрики реестра,
в шекспировский классический канон.
А время изменилось — неспроста
в нем путаются даты и места,
оно глазасто, как кривая призма,
но почему-то — верно, мало той! —
от современной жизни молодой
хмелеет муза неоклассицизма…
Сонет № 218
В тот магазин под вывеской «Вино»
и я входил нетвердою походкой,
здесь продавщица громогласной глоткой
напоминает зава районо…
Здесь целит в мужиков прямой наводкой
державная сургучная печать,
до тошноты обрыдло так стоять
в очередях за мясом и за водкой.
Пусть чавкает и воет это стадо —
исчадие промышленного ада,
пускай ревет и алчет во хмелю,
а я ловлю виденья вертограда
и этот мир отчаянья, распада
с тоской невыразимою люблю…
Троянский сонет
На шестисотом мерсе, как джигит,
несется не чеченец, так грузинец,
представьте, ничего себе гостинец —
в багажнике запрятан динамит!
По улицам метельных городов
они несутся, черные красавцы,
в них дремлют не банкиры, так мерзавцы,
что, впрочем, не меняет сути слов.
Чуть шелестя и словно не касаясь
земли и чуть ли в небо не взиваясь,
они летят в российской нищете,
за поясами греются «ТэТэ»…
…как молвил бы великий Блок с небес:
«ужо постой», троянский мерседес…
Непредвиденный сонет
Сонеты на троллейбусных билетах,
мерещатся сонеты на стенах,
беспутные сонеты на сонетах,
в гостиничных продутых номерах,
необъяснимо прячутся в буфетах,
ныряют в сумрак театральных лож,
таинственно мерцают на портретах
солидных государственных вельмож.
О, я здесь вовсе ни при чем, поверьте,
сонеты голосят из круговерти,
той, ледяной и огненной вполне,
по сердцу шелестит волна сквозная,
а я перо хватаю, сам не зная,
кто непреклонно их диктует мне.
Сонет родине
Пускай не ты, но все твои сатрапы —
над Мавзолеем долгие года
витали их велюровые шляпы,
надетые чуть выше живота…
Они тебя в свои кривые лапы
так взяли безо всякого стыда,
что вечная поблекла красота,
как ветхие обшарпанные храмы…
Ежов, Ягода, Суслов, Каганович —
все как один насильники и сволочь
тебя имели — их бессчетна рать,
не пьянка — так маевка иль распевка,
глянь в зеркало! — а там хмельная девка,
валютная потасканная блядь.
Двуличный сонет
Хамелеон — Хам и Наполеон
в одном лице взирают без опаски
из-под одной витиеватой маски
на рвань и на величие времен.
Наполеон и Хам — хамелеон:
лафа менять расцветки и окраски,
плевать в кого-то или строить глазки, —
все втянуты в сплошной иллюзион,
где императора венчает шляпа,
а Хаму непотребна голова,
где не боится лепета иль ляпа
проросшая сквозь душу трын-трава —
и что тебе до трепета иль храпа?
Двуличная основа такова…
* * *
Похмелье неизвестного поэта
с забвеньем неизвестного солдата
сравнил бы я, но нет в душе ответа,
что это будет понято когда-то.
И я вернусь к метаниям поэта,
знакомым мне до искреннего мата,
которым вас прикладывают где-то
соседи у пивного автомата…
По части кайфа и по части лайфа
мы чемпионы мировых столиц,
ну, а поэт — поэт исполнен драйва:
в его душе неслыханная мета:
метафора — как амфора! — стоит,
а амфора, как женщина, раздета.
Сонет после книги
Я бредил этой книгой четверть века —
я ею жил и прожил раза три!
И вот она залистана — смотри;
се — типографский оттиск человека…
Да, слава богу, не героя века,
а одного из вечной тьмы людей,
здесь, как в сетях, история страстей,
похмелья, зуботычин, боли, смеха…
Да, продиралась из небытия,
шурша бумагой, словно жизнь моя
чудесная! — из горечи былого
пока еще не сказанное слово,
пока что не оконченный рассказ,
в котором дышат Тлен и Божий глас.
Сергей Мнацаканян — коренной москвич, член Союза писателей СССР с 1974 года, автор многих книг стихов и прозы.