Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 1, 2010
Три года я прожил на Тверской-Ямской улице, в самом центре монструозной столицы.
Таких домов, как наш, в Москве осталось, я думаю, очень мало. Представьте себе — сталинская «пятиэтажка» (лифты наружу). На этаже — пятнадцать квартир. Единый огромный коридор. Квартирки крошечные. Общая (!) площадь каждой — девятнадцать (!) квадратных метров. Кухня и прихожая в одном лице. Комнатка двенадцать метров, санузел совмещенный. Ванна сидячая. Но потолки — четыре метра.
Подобные апартаменты, например, в Праге называют гарсонками. То есть, предназначены они для гарсонов, юношей младых, студентов.
Впрочем, все это не слишком меня расстраивало. Для меня было главное, что дом наш находился в самом центре города и на работу я мог ходить пешком. В самом деле — метрополитеном я тогда совершенно не пользовался.
Кстати говоря, моя старинная подруга балерина Лолита Ленских однажды поделилась со мной таким печальным соображением. «Никогда не задумывался, почему в метро так часто чувствуешь себя столь отвратительно, тяжело? Не только же оттого, что там душно. Не только! Ведь смотри — сколько земли перерыли, и в том числе, видимо, на территориях бывших кладбищ».
Я тогда в очередной раз убедился в прозорливости талантливой Лолиты.
Вернемся к нашим баранам.
Первый год моей жизни на Тверской-Ямской улице проходил очень спокойно. Я наслаждался свободой, много писал, приглашал друзей (и подруг) в гости. Некоторые люди, познакомившись в моей квартирке, потом поженились, нарожали детей. Словом, все шло хорошо. Неприятности были незначительные. Если конкретно, то иногда заливал Генка, сосед с четвертого этажа. Несколько слов о Генке. В прошлом он — подполковник милиции, бывший оперуполномоченный сто девяносто седьмого отделения. Проворовался, запил. Его выгнали. Он ушел в торговлю. После очередной удачной сделки Генка напивался.
Когда он меня заливал, я бежал к нему и вопил благим матом:
— Генка, открой! Заливаешь!
Он неохотно впускал меня в квартиру. Пьяный вдрабадан, хмуро бурчал себе под нос неизменное:
— Я абсолютно трезв, тебя не заливаю, посмотри — у меня все сухо.
Я знал — что такое «сухо». Я сразу заходил в ванну, выключал воду. И укоризненно, как школьный учитель, произносил:
— Ну, где же сухо?
— Извини, Жень. Только включил, — оправдывался Генка.
Дела шли у него не очень хорошо, удачные сделки совершались где-то раз в месяц, так что терпеть соседа с четвертого этажа было можно…
Яркая моя жизнь на Тверской-Ямской улице началась после того, как в соседнюю квартиру (с левой стороны) вселился новый жилец. Тоже, кстати, подполковник в отставке. Военный. Звали его Сан Саныч.
Мужик он был не плохой, в запои уходил редко, пил умеренно, примерно два раза в неделю. Как правило, после получения пенсии. Выпив стакана два водки, он замертво падал на деревянный пол. Тоненькие стены, разделявшие наши квартирки-клетки, тряслись, точно во время землетрясения. Но это меня тоже не особенно страшило.
Меня не устраивало только то, что у Сан Саныча в квартирке потихоньку образовался неформальный центр дворового алкоголизма. Все перлись к нему. И мужики, и бабы.
Особенно часто приходил некий Влад Коменский. Он очень любил петь. По ночам. Часа в два-три у него начинались распевки.
Я как-то с ним разговорился:
— Влад, по ночам петь нехорошо, спать не даешь.
Он:
— Понял, извини. И все же хочу тебе сказать. Ты, наверное, не знаешь, кто я такой. А
я — крутой. Я ведь играл в ансамбле «Веселые ребята» у Паши Слободкина. А сейчас вот… Он показал рукой на свой видавший виды, замызганный костюм.
Я по глупости попытался проявить участие:
— Ну, а может, тебе опять всерьез музыкой заняться? Пить бы перестал!
— А кому она нужна, моя музыка? Для души только петь?
— Но ведь это главное — чтобы для души!
— Душа в порядке. Оболочка только изменилась.
Я не возразил ему. Но внутренне, конечно, с ним не согласился. Душа и тело едины. И все взаимосвязано.
Видимо, Влад прочитал мои мысли (недаром же говорят, что мысль материальна). И — проявил некую агрессивность:
— А вот ты? Ты отгородил свой угол железной решеткой (моя квартира была угловой, и я действительно отгородился). Закрылся от н а с т о я щ е й жизни. И думаешь, что счастлив? Ты счастлив?
Не помню точно, что я ответил.
Но мысль, прозвучавшая из уст Влада, показалась мне оригинальной.
Я задумался. В самом деле, а что же такое настоящая жизнь? Настоящее счастье?
Видимо, Влад имел в виду, что его-то жизнь как раз и есть — настоящая.
Через неделю, как сейчас помню, в пятницу, песнопения в квартире у Сан Саныча продолжились. Я не противился, спокойно слушал, радуясь тому, что эти люди не дают мне спать, фактически заставляют работать — печатать на компьютере мои скромные рассказики.
Влад пел, я за стенкой печатал.
К Сан Санычу постучали. Влад испуганно прошептал:
— Сан Саныч, не открывай — это ОНА.
Я, заинтригованный, напряг весь свой слуховой аппарат.
Стуки в дверь повторились. Потом раздались крики:
— Влад, открой, открой, открой, я люблю тебя!
Я насторожился.
Мужики не открывали.
Женщина стала долбить в дверь ногами. Долбила минут двадцать. При этом она кричала:
— Сан Саныч, ведь Влад у тебя, открывай, я люблю его, я принесла деньги, да и вещи мои у тебя. Я люблю его, я люблю его!
Я вышел в наш общий коридор.
— Что случилось, гражданочка? — задал абстрактно-конкретный вопрос.
Перед мной стояла женщина лет сорока пяти, непричесанная, босая. На ее лице был явный отпечаток изнурительной борьбы с зеленым змием.
— Они там, там. Они не открывают, — буркнула она в пространство.
И — продолжила ломиться в дверь.
Они, наконец, открыли.
После этого за стенкой раздались знакомые до боли звуки распития спиртного.
Потом женщина вышла из квартиры Сан Саныча и почему-то закричала:
— Помогите, убивают, убивают!
Рядом с ней никого не было.
Утром я опять встретил Коменского (про себя я стал называть его Ян Амос). Он рассказал мне про эту женщину:
— Это моя сожительница. У нее есть муж, трое детей. Но она влюбилась в меня, приезжает сюда, я живу на четвертом этаже. Я ее выгоняю, а она меня любит. Кстати говоря, сегодня у нее день рождения, тридцатилетний юбилей. Заходи ко мне, отмечать мы будем у меня.
Я поблагодарил за оказанную честь, но, конечно, от приглашения отказался.
Недавно один из жильцов, приютившихся у Сан Саныча, умер.
Он жил у соседа в квартире где-то полгода. Пил, наверное, каждый день. Умер довольно неожиданно, лежал два-три дня, не вставая, не пил, не ел, ни на что не жаловался, а потом не проснулся.
Пригласили мы оперуполномоченного Серегу, он один обслуживал весь наш разношерстный микрорайон. Серега засвидетельствовал факт смерти, вызвал эксперта и «труповозку».
Мент начал разговаривать с Сан Санычем.
— Кем Вам приходится умерший?
— Друг!
— Его фамилия, имя, отчество?
— Не знаю. Кажется, его звали Сеня.
Эксперт приехал часа через два, засвидетельствовал, что смерть не насильственная. От болезней. От каких? Да кто ж его знает, у него, наверное, их было с десяток.
Так эксперт обрисовал оперу ситуацию.
Начали ждать «труповозку».
Пока ее ждали — эксперт и опер шутили.
Эксперт:
— От чего умер человек? Вскрытие показало, что он умер от вскрытия. Кстати, действительно бывали такие случаи, когда человек умирал как бы не по-настоящему, врачи вскрывали труп, а сердце колотилось. Врача отдавали под суд. И — зря. Врач был не виноват. Просто так случается, что иногда у мертвого еще колотится сердце!
Потом речь пошла о зарплате. Оказалось, что оперу на руки давали семьсот тысяч, чуть более ста долларов, столько же получал и эксперт, правда, иногда выписывали, как он выразился, «лимон».
Потом ребята стали просто судачить за жизнь.
Эксперт все время повторял такую фразу:
— Мы живем по следующему принципу: плевал я на ваши законы. Но по какому праву! Так у нас все. Страна непуганых идиотов.
«Труповозка» приехала часа через четыре. Опознание не проводилось.
— Бомжей не осматривают, — пояснил «мусор» Серега. — Не до них. У них на тот свет путь прямой… Без лишних остановок.
В общем, это, конечно, было не очень приятно — жить по соседству с алкашами. Они (как правило, по ночам) гремели бутылками, стаканами, орали песни.
Лично меня они раздражали не очень, я привык. Но других соседей, видимо, огорчали сильнее. Например, Семена Ивановича — соседа со второго этажа.
Семидесятилетний Семен Иванович отличался спокойным и тихим нравом. Он работал смотрителем в каком-то литературном музее. Мы с ним всегда здоровались. Он приветствовал меня так:
— Здравствуйте, мой юный друг!
Я подозревал, что Семен Иванович — тайный дворянин, печать интеллигентности, благородства сияла на его длинном, пастернаковском лице.
Семен Иванович терпел Сан Саныча и К° долго. Не жаловался. Но однажды его прорвало.
Ночью (часа в три), когда у Сан Саныча веселье было в полном разгаре, Семен Иванович постучал ему в квартиру и очень громко сказал следующие слова:
— Козлы вонючие, шакалы, говно, петухи. Если не прекратите тявкать — замочу, на перо посажу. Вы разбудили во мне зверя.
Соседи замолчали.
Я все это слышал. И подумал: кем же раньше работал Семен Иванович?
Впрочем, этот вопрос мучил меня не долго. Семен Иванович, как и все мы, работал ЧЕЛОВЕКОМ, живущим в одной, отдельно взятой стране.
1995 — 1998
Тверская-Ямская
Светланка, любительница иностранцев
Со Светланкой я познакомился около десяти лет назад, на юге, в знойной, сытой, благолепной (тогда) Болгарии.
Мы работали в одном издательском концерне, получили путевки и поехали.
Соблазнить ее — каюсь, каюсь! — мне, опытному, натренированному грешнику, удалось довольно быстро.
Болгария тех лет меня поражала. Мы путешествовали со Светланкой по старинным, маленьким болгарским городочкам, покупали вино по леву (считай рублю) за бутылку, смотрели на чаек, писали друг другу романтические стихи.
Ну и, конечно, постигали анатомические особенности друг друга. В номере, в душе, а ночью так даже в море и на безлюдном пляже… Словом, мы были молоды, жизнерадостны, глупы и оглушительно счастливы.
В последнее время мы встречались не слишком часто, но все же… Примерно раз в месяц Светланка по-прежнему одаривала меня своим нестареющим, оливковым телом.
После… мы долго беседовали. При этом тема для разговоров у нас за все десятилетие (после Болгарии) не изменилась, мы постоянно обсуждали, как, наконец, отправить Светланку за границу, то бишь выдать ее замуж за иностранца.
Ну не полюбила она замечательную нашу Родину, не увидела здесь никаких перспектив.
Перезнакомил я Светланку с уймой людей, но ее никто — ни русские, ни иностранцы — что-то до сих пор не устроили.
А вот недавно приезжал ко мне в гости Боб, издатель из Кентукки.
Нужно признать, что Боб проявил к Светланке самый живой, неподдельный интерес. Она, разумеется, тоже. Но поскольку Светланка — девушка интеллигентная, сразу у них как-то все не получилось. Боб уехал на Родину, но девушку не забыл. В последнее время стал звонить мне все чаще и чаще, спрашивая:
— Как поживает Света? Не собирается ли в Кентукки в гости?
При этом Светланке он не звонил, поскольку она, дурища, языка до сих пор не выучила. Так что я вынужден был выступать в незавидной роли переводчика, передатчика информации.
Вчера мы со Светланкой — улегшись у меня в кровати — долго и детально, в очередной раз разрабатывали план, как нам, наконец, окончательно и бесповоротно соблазнить Боба.
— Значит, так, Женек, — говорила Светланка, — мы едем в Америку вдвоем. Входим с Бобом в контакт. Он мною увлекается по-настоящему. Ты подводишь меня к спальне. Главное — довести до спальни. Понимаешь?
— Понимаю. А дальше?
— Дальше — дело техники. Конечно, вы, мужики, любите, чтобы вам говорили разные нежные глупости, а я все-таки английский знаю плоховасто, но мне кажется, я найду, ч т о сказать.
— Уверена? — робко промямлил я.
— Уверена. Но все же как-то страшновато. — неожиданно засомневалась Светланка. — Блин, как же мне без тебя обойтись? Ладно, это я еще дома продумаю. А сейчас… Ты больше не хочешь?.. Мне одеваться?
Я ответил:
— Одевайся.
Когда Светланка ушла, я остался лежать на своей деревянной кровати и, тупо смотря в потолок, размышлял. О том, как паскудно идет моя жизнь, идет и проходит, о том, что праздник заключается (см. Фазиля Абдуловича) только в ожидании праздника (как этого Светланка не понимает), о том, что бедной моей подруге, видимо, никогда не обрести своего заморского принца, а мне, увы, никогда ей не помочь.
Предавался я грустным мыслям недолго.
Раздался международный телефонный звонок. Звонил Боб. Он спросил:
— Как поживает Света?
1995
Тверская-Ямская
Сан Саныч, герой-алкоголик
…Встретил я как-то вечером своего соседа, тихого алкоголика Сан Саныча. Он сидел на скамеечке возле дома, задумчивый и благостный.
— Все, Женька, — сказал он мне, — уезжаю на дачу, дам тебе пожить нормально.
И в самом деле, через несколько дней куда-то отвалил.
А еще через несколько дней из его квартиры стал доноситься зловещий запах, откровенно напоминающий трупный яд.
Я перепугался. Жив ли Саня? А может, умер? И не по моей ли — хотя бы отчасти! — вине? Ведь сколько раз я бил ему морду за его пьяные кутежи вместе другими алкашами.
Кто-то из соседей вызвал милицию.
Менты приехали ночью. Вскрыли дверь, но ничего не нашли. Встревоженная и бдительная соседка Клавка кричала:
— Ищите лучше, ищите лучше! У него там чемоданы стояли. Может быть, его убили, распилили и положили в чемодан?
Менты ничего не нашли. Уехали.
А запах не убывал.
Другая соседка, красивая Ирка, давала мне ценные указания:
— Женя, главное — не дыши! Трупный яд — это очень опасно. Глотнул такого воздуха и — на тот свет. Не дыши! Послушай меня!
Я пробовал «не дышать» — у меня, к сожалению, ничего не получалось. Озлобленный на свою нерадивость и запах трупного яда, я не знал что делать. Настроение в душе воцарилось паршивое.
Наконец, я не выдержал и уже сам вызвал милицию. Менты приехали рано утром. Я их встретил, показал рукой на квартиру, откуда доносился опасный, всепроникающий запах. Один мент сразу определил:
— Труп. Узнаю это «благовоние». Только вчера в морге был.
— Да-да, — подтвердил другой защитник правопорядка, — мокрое дело. Понятно.
При этом второй мент как-то странно посмотрел на меня. И неожиданно спросил:
— А вы кто, собственно, будете?
— Сосед. Это я вас вызвал. Дышать, понимаете ли, нечем, — нервно пробормотал я.
— А документы у вас есть?
Я принес удостоверение.
Они все переписали и сказали неприятные слова:
— Ладно, пока свободны. Только из Москвы не уезжайте, можете еще понадобиться. В случае чего мы вас вызовем. На допрос.
Я чуть не заплакал от страха.
— Повесят еще на меня мокрое дело, — размышлял я. — Ведь все у нас на этаже видели, как я поколачивал и Санька, и всех его дружков-приятелей, как только они начинали «квасить».
Приперся я на работу. Я тогда трудился в одной «пиаровской» фирме. Рассказал все нашей секретарше, длинноногой, глазастой Полине. Она, как могла, меня утешила. Со свойственной молодости «дипломатичностью».
— Все будет нормально. Я это чувствую. Ничего не бойся. А в крайнем случае я буду тебе сухари в тюрьму носить.
Вернулся с работы домой от страха ни жив, ни мертв. С удивлением обнаружил, что возле подъезда нет черного «воронка». Был уже уверен, что меня должны забрать. Все-таки на всякий случай опять позвонил в милицию:
— Ну, как дела? Нашли труп?
— Нет, — ответил знакомый ментовский голос, — никакого трупа там нет. А вот бельишко ваш сосед замочил. Носочки свои решил постирать. Хорошие такие носочки. Не волнуйтесь, мы там уже все убрали.
3.10.1996
Тверская-Ямская
Евгений Степанов — литератор, редактор, издатель. Родился в 1964 году в Москве. Окончил факультет иностранных языков Тамбовского педагогического института и аспирантуру МГУ им. М. В. Ломоносова. Кандидат филологических наук. Публикуется с 1981 года. Печатался в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Вопросы литературы» и др.