Беседа с музыкантом Алексом Новиковым
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2009
АЛЕКС НОВИКОВ:
«СУДИТЬ НЕ МНЕ, А ЗРИТЕЛЯМ!..»
Саксофониста Алекса Новикова смело можно назвать открытием последних концертных сезонов. Его имя не сходит с афиш самых престижных концертных залов не только в Москве, но и по всему миру. Его разнообразные программы неизменно встречают у публики большой успех. Сегодня с Алексом Новиковым беседует наш специальный корреспондент, поэт Максим Замшев.
— Алекс, скажи, как тебе в образе «звезды»?
— Ну, честно говоря, я думаю, что сам музыкант себя звездой ощущать не должен. Всегда в памяти строки Пастернака: «Быть знаменитым некрасиво». Как только творческий человек ощутил себя чересчур значимым, стал любоваться собой, обращать внимание на поклонников и поклонниц — это начало пути вниз, тем более в такой трудоемкой профессии, как профессия музыканта. Ведь великий Антон Рубинштейн совершенно не ради позы сказал, что «если ты не занимаешься один день — это чувствуешь ты сам, если ты не занимаешься два дня — это чувствуют твои близкие друзья и если ты пропустил три дня занятий, то публика тебе этого не простит». Поэтому, как ты понимаешь, в нашем деле не до «звездности», да и путь к совершенству в исполнительском мастерстве, скажу это без всякой доли лукавства, бесконечен. Почти невозможно освоить весь репертуар, да и поиск новых форм в позиционировании себя предполагает постоянное движение.
— То, что ты сейчас сказал, говорит об очень хорошем человеческом и музыкальном воспитании. Каковы были твои музыкальные и человеческие университеты?
— В процессе моего становления огромную роль сыграла семья. Моя бабушка Наталья Андреевна Новикова, профессиональный музыкант, пианистка, выпускница Московской консерватории. Поэтому, как говорится, здесь с наследственностью у меня все как надо. Тем более что бабушка относится к тому великому поколению советских русских музыкантов, которые создавали отечественную музыкальную школу. Она дружила с молодым Арно Бабаджаняном, общалась с молодым Рихтером и, кстати, всегда рассказывала мне, что эти выдающиеся музыканты прошлого отличались неизменной скромностью в быту, в поведении, в одежде. Жили тогда все скромно, но и в те годы была возможность, что называется, выпендриться. Но перед музыкантами высочайшего класса не стояло никаких других задач, кроме музыкального совершенства. Они могли месяцами ходить в старых брюках, только для того, чтобы сэкономить деньги и посетить хороший концерт, приобрести новую музыкальную литературу. Считаю, это пример для подражания. Мои папа и мама, Александр Иванович и Виктория Евгеньевна — также люди творческих профессий. Я родился в городе Люберцы. Теперь это уже почти Москва, но тогда, в конце семидесятых, — это был цельный развитый подмосковный город, с хорошо продуманной инфраструктурой, с выстроенной культурной жизнью. Моя мама тоже музыкант. Она окончила Гнесинское училище по классу хорового дирижирования у совсем молодого тогда, ныне уже маститого педагога Валерия Александровича Калинина. Папа мой — театральный режиссер. И вот в семидесятые годы мой отец был главным режиссером народного театра. В этом же театре работала и моя мама. История красивая, очень романтическая. Молодые люди, творческие, немного идеалисты полюбили друг друга, поженились, и у них родился сын.
— Мальчики обычно очень сильно испытывают влияние отцов. Как Александр Иванович Новиков повлиял на своего сына? Какие человеческие гуманитарные ценности он тебе внушил?
— Я безмерно благодарен своему отцу за, как я теперь понимаю, очень тонкий и мудрый подход к моему воспитанию. Он никогда не давил на меня, не заставлял делать что-то через силу. Пытался понять, что мне, действительно, нужно и что мне, действительно, интересно. Ведь у мальчишек в детском и подростковом возрасте куча увлечений в голове.
— И как же отец понял, что ты должен быть музыкантом?
— На этот вопрос определенно ответить трудно. Я думаю, что отец просто осознавал, что я буду рано или поздно двигаться в сторону искусства. Но не торопил меня. Ведь мальчишки, чтобы стать потом мужчинами, должны пройти и через дворовую жизни, и через шалости, и даже через какой-то протест против взрослых. Судьба, если она есть, всегда даст шанс. И вот как получилось у меня… Я проходил в адидасовских джинсах и кроссовках мимо музыкальной школы. Тогда я достаточно серьезно занимался легкой атлетикой. И тут около меня появился человек, который произнес: «Слушай, мальчик, у меня сейчас в классе никого нет. Заходи, попробуй на саксофоне поиграть. Может, понравится?» Я поначалу опешил, чего это, я думаю, ни с того ни с сего буду на саксофоне играть, но все же пошел. Из мальчишеского любопытства, наверное. И с тех пор, как я издал первый неумелый звук на саксофоне, с этим инструментом меня не разлучить. Отец, конечно, все годы учебы поддерживал меня как человек творческий, как человек, тонко чувствующий и знающий не понаслышке, что искусство — это не баловство, не прихоть, — поиграл и бросил, — а серьезное мужское дело.
— Как ты вспоминаешь свою музыкальную юность?
— Вспоминаю, несомненно, с величайшим удовольствием. Хотя чем больше ты занимаешься, чем становишься более профессиональным, тем яснее, что твоя жизнь и музыка — это почти одно и то же. На что-нибудь другое, как то на футбол или походы в кино времени остается все меньше, да и, признаться, желание развлекаться и отдыхать куда-то уходит. Профессия затягивает тебя целиком. Ты ставишься членом как будто некой касты людей, живущих по строгим законам. Прогуляв занятия один день, невозможно наверстать это в следующий. В каждый день нужно вкладываться со всей страстью на пределе сил. Я учился, как и мама, в музыкальном училище имени Гнесиных. Педагогом моим по специальности была известная саксофонистка Маргарита Шапошникова — человек жесткий, волевой, требовательный и очень много давший мне на этом этапе. С огромным теплом я вспоминаю педагога по дирижированию Владимира Алексеевича Тарасова, к сожалению, уже ушедшего от нас, да и вообще всех, с кем в те годы мне удалось творчески соприкоснуться.
— Учеба в музыкальном училище — это еще и своеобразное братство однокурсников?
— Да, конечно. Что греха таить, были и забавы, и разговоры в курилке, и ухаживания за сверстницами, и соревнования в некой мальчиковой еще лихости, — без этого не обходится ни одна учеба. Но сейчас вспоминая и анализируя те годы, я понимаю, что нас тоже не волновал впрямую материальный интерес в жизни. Чувство товарищества было важнее всего остального, и помыслы наши были чисты.
— Кто-то из твоих однокурсников сделал яркую музыкальную карьеру?
— Конечно, музыкальный курс моего поколения непрост. Девяностые годы создали такие условия, когда труд музыканта далеко не всегда оказывался востребованным. Многим пришлось уйти из профессии, просто, чтобы элементарно кормить семью. Другие ушли, потому что не хотели терпеть и ждать. В общем, у каждого здесь своя история. Подчас довольно трагическая. Но есть и те, кто активно работает в профессии. Это ударник Алексей Цитрин, кларнетист Андрей Медведев. Эти ребята работают очень ярко и интересно и вполне состоялись как творческие личности.
— Наше музыкальное образование — одно из самых долгих в мире. Четыре годы — музыкальное училище, пять лет — институт. Неужели все это время музыканты учатся, учатся, учатся? Не чересчур ли долго? Театральным актерам, например, четырех лет вполне хватает.
— Здесь есть одна интересная особенность. Основной корпус ремесленнических навыков мы получаем в музыкальной школе и в музыкальном училище. А уже в высшем музыкальном учебном заведении, — я, кстати, окончил Музыкальную Академию имени Гнесиных, которую некоторые все еще называют Гнесинский институт, — идет поиск собственной индивидуальности. В Академию фактически поступают уже готовые музыканты. И здесь еще больше возрастает роль педагога, мастера, которому предстоит вместе с учеником ощупью искать наиболее подходящий жанр, манеру, формировать будущий концертный репертуар. Мне с педагогами в этом плане повезло: и Юрий Сергеевич Воронцов, и Виктор Васильевич Васинцев сделали для меня очень много. Ведь саксофон — сложный инструмент. Я учился на классическом отделении. Но в классическом симфоническом оркестре саксофон используется не очень часто и, что называется, развернуться не всегда есть где. Хотелось чего-то нового, хотелось поиска, творческого риска. Еще будучи студентом Академии я начал работать в оркестре знаменитого Олега Лундстрема. А это уже джаз. Это совсем другая манера. Манера, которую не очень любят классические педагоги. А играть утром на занятиях классику, а вечер перестраивать аппарат на джаз — очень непросто. Но это, тем не менее, помогло мне найти свою манеру, понять тот способ звукоизвлечения, который мне наиболее близок и интересен. Работа в оркестре Лундстрема стала для меня уже мужской профессиональной школой. Вокруг тебя зубры, никто не сделает скидку на то, что ты молод и надо, что называется, соответствовать. Аттестат с оценками в оркестре не покажешь. Надо завоевывать свое право быть равным мгновенно, сходу, не раскачиваясь. И если ошибешься, тебя быстро поднимут на смех. С большим теплом вспоминаю директора оркестра Александра Петровича Брыксина, очень много мне помогавшего.
— Ну вот годы учебы завершены. Советской системы распределения сейчас нет. Музыкант, которого девять лет хвалили педагоги, отправляется в свободное плавание. Как был твой первый музыкальный бот и какие волны бились в его борта?
— Здесь мне, кстати, снова помогло воспитание. Собственно то, с чего мы и начали наш разговор. Я никогда не стремился «звездить», а если и были к этому небольшие предпосылки, отец всегда предупреждал меня о недопустимости такого творческого поведения. Мы вместе с музыкантами Вячеславом Уманцом и Натальей Григоровой создали ансамбль, который назвали «Мейджикал-бум», и выступали мы отнюдь не в Карнеги-Холл, и не в Доме музыки, а в ночных клубах и казино. Очень, кстати, полезный опыт. Мы старались держать уровень, творческую планку, играли интересные композиции и заставляли эту не всегда эстетскую публику себя слушать. Ансамбль просуществовал с 2001-го по 2004-й год. Но у любого коллектива есть свой срок. Каждый из нас встал на свою индивидуальную творческую дорогу.
— Ну и как же ты все-таки дошел до жизни такой, что стал «звездой»?
— Я понимаю твою иронию, «звездой» я себя, конечно, повторюсь, не считал и не считаю. Но если серьезно, для меня огромной вехой в биографии стала совместная с нашим великим артистом Михаилом Казаковым работа над спектаклем «Дуэт для голоса и саксофона». До меня в этой программе участвовали такие величины, как Алексей Козлов, Игорь Бутман, и я пытался подхватить эту эстафету. Конечно, для меня очень важно работать рядом с таким мастером. Важно и то, что этот спектакль хорошо принят публикой. Но самое главное, что соприкоснулся с искусством театра, ведь мой отец — театральный режиссер. Советы отца как держать себя на сцене, как двигаться, как распределить силы на все время спектакля были для меня бесценны. Возможно, именно поэтому моя последняя программа «Мой Мир» и построена как спектакль, а не как концерт. Там есть своя драматургия, своя система кульминаций, свой сквозной замысел.
— Что ты думаешь о современном музыкальном искусстве и современной литературе? Все ли тебя устраивает? Ведь спектакль «Дуэт для голоса и саксофона» имеет и стихотворную составляющую. Так что ты теперь можешь выступать и как литературный эксперт.
— Ну эксперт — не эксперт, но свое мнение выскажу. Если говорить о музыке, то у нас сейчас как никогда много классических хороших музыкантов. Школа никуда не делась. Здесь все в порядке. Есть хорошие композиторы, работающие как в классическом жанре, так и на стыке с роком, джазом. Да, они не широко известны, но в этом не их вина. Что касается литературы, я стараюсь по возможности знакомиться с современными книгами, и, увы, далеко не все меня устраивает. Книжный рынок, на мой взгляд, несколько сместил гуманитарные акценты, и популярными и раскупаемыми произведениями становятся далеко не те, которые войдут в мировую сокровищницу. Возможно, путь литературы, который меня бы устроил — это возвращение к классическим истокам, к глубоким возвышенным текстам, повествующим о простых и прекрасных человеческих чувствах. Вообще искусство ни коем образом не должно потворствовать человеческой низости — и это бесспорное и самое главное.
— А как же шоу-бизнес?
— Я понимаю, какого ответа ты ждешь, но и здесь не все так просто. Есть талантливые люди с хорошими голосами. Другое дело, что если мы еще лет десять постоянно и везде будем слушать «фанеру», то молодое поколение просто и не будет знать, что есть такое понятие, как «живой звук». Это меня беспокоит. Я все концерты работаю только «вживую» и буду это делать всегда! Не надо всех участников шоу-бизнеса окрашивать в одни серые тона. Я, например, с удовольствием поработал бы с Николаем Носковым, Леонидом Агутиным. Это профессионалы с большой буквы. Из молодежи очень тонкий музыкант Елена Терлеева, которая участвует в моей программе «Мой Мир». Очень сильным и ярким голосом обладает молодая джазовая певица Корнелия Манго. Я вообще думаю, что на стыке шоу, джаза и вдумчивой концепции можно создать нечто интересное, что отличалось бы и высоким музыкальным вкусом, тонкостью, и при этом привлекало бы широкого слушателя, даже и не подготовленного. В моей программе «Мой Мир» я как раз и пытался эту творческую задачу решить. Что получилось — судить не мне, а зрителям.
— Кто твои любимые поэты?
— Есенин, Блок, Пастернак, особенно стихи из романа «Доктор Живаго», Бродский.
— А музыканты?
— Джордж Бенсон, Стив Уандер, AC/DC, Metallica, Уитни Хьюстон, Мэрайя Кэрри, Кристина Агиллера.
— Ну что же, Алекс, новых тебе концертов, нового живого звука, которым мы, я уверен, будем восхищаться.
— Спасибо. Всех приглашаю на мои концерты и спектакли.
Беседовал Максим ЗАМШЕВ