Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 5, 2009
Сергей Гандлевский, «Опыты в стихах».
Москва, изд. «Захаров», 2008.
«Конечно, Ходасевич все-таки поэт, а не просто мастер-стихотворец. Конечно, его стихи все-таки поэзия. Но и какая-нибудь тундра, где только болото и мох, «все-таки» природа, и не ее вина, что бывает другая природа, скажем, побережье Средиземного моря…», — писал некогда Георгий Иванов. Не так давно могилу Владислава Ходасевича посетил гость из России — поэт Сергей Гандлевский. Посетил и написал стихотворение, почтив память праединоплеменника:
Покойся здесь, пусть стороной пройдут
обещанный наукою потоп, —
ислама вал и происки отчизны —
охотницы до пышных эксгумаций…
Впрочем, кажется, опасаться нечего. Ходасевича в России если и помнят, то вряд ли как поэта, а скорее как автора «Некрополя» — самых вещественно-натуралистических, наверное, мемуарных очерков из всех, что оставили свидетели русского Серебряного века.
Стихотворение Гандлевского вошло в его сборник «Опыты в стихах», вышедший в издательстве «Захаров» в 2008 году — под одной обложкой объединены книги стихов «Праздник» и «Найти охотника», дополненные написанным за последнее время. Такое издание как нельзя лучше подходит для того, чтобы окинуть взглядом творческий путь Гандлевского-поэта, измеряющийся ни одним десятком лет.
Эволюция творчества? В одном не ошибетесь — после «Праздника» Гандлевский стал немного лаконичнее или просто сдержаннее. Это точно не пошло во вред, но нельзя сказать и того, чтобы пошло на пользу. Почему? Строфы его стихотворений стали короче, зачастую стройнее, но упаковано в них, более или менее аккуратно, все то же самое — ничем не преосветленный, не одухотворенный быт, то, что всякую поэзию в один миг сводит на нет. Обыденность без берегов.
Мне всегда казалось: поэт способен видеть и воспринимать то, что для других людей недосягаемо, что от них скрыто. Чувствовать — прежде всего. И лишь второе необходимое условие — уметь передать эти ощущения и окрашенные ими мысли. Пусть понятны они будут только читателям с таким же чувством обостренного восприятия действительности, которых, может быть, поэт в своей жизни никогда не встречал, читателям даже иллюзорным, которые, как предполагается, есть где-то или будут жить когда-то. Станет и этого. На понимание со стороны многих из своих современников поэту рассчитывать не приходится никогда, хорошо, если есть хоть кто-то, кто способен внять.
Язык Гандлевского, спору нет, будет и сегодня понятен всем и каждому. Человека, говорящего на таком языке, где угодно примут как родного. И неудивительно, ведь в стихах Гандлевского нет ничего, ни по красоте, ни по силе переживаемого, что бы и так изо дня в день не являлось достоянием обывателя.
Еврейским блюдом угощала.
За антикварный стол сажала.
На «вы» из принципа звала.
Стелила спать на раскладушке.
А после все-таки дала,
Как сказано в одной частушке.
Это еще из «Праздника»? Впрочем, какая разница. Вот более новое:
Я по лестнице спускаюсь
И тихонько матюкаюсь.
Толстой девочке внизу
Делаю «козу».
Мне, конечно, возразят: поэт сам осознает такое «направление» своего творчества, потому и назвал ключевую книгу стихов не без иронии — «Праздник». Что ж, может быть пошлость, обывательщина душит поэта, обступила его со всех сторон, и все эти «бытовизмы» нужны ему лишь для того, чтобы передать трагичность своего существования? Ничуть не бывало. В иронии его — ни капли горечи. Автор сборника сам — плоть от плоти этого прозаического однокомнатного мира с маленькой кухней, чего скрывать и не думает. Даже те редкие моменты в жизни, лиричность которых способен почувствовать каждый человек, Гандлевский, намеренно или нет, стремится напитать растлевающей обыденностью:
Ржавчина и желтизна — очарованье очей.
Облако между крыш само из себя растет.
Ветер крепчает и гонит листву взашей,
Треплет фонтан и журнал позапрошлых мод.
Сродни этому стремлению и пресловутое перепевание классических хрестоматийных стихотворений.
— Ну не испытываю я таких сильных и ярких чувств, — как будто говорит Гандлевский, — но разве я виноват? Пастернак бы сказал так, а я говорю вот как:
Люблю разуть глаза и плакать!
Сад в ожидании конца
Стоит в исподнем, бросив в слякоть
Повязку черную с лица.
Слышна дворняжек перепалка.
Ползет букашка по руке.
И не элегия — считалка
Все вертится на языке…
Сергей Гандлевский действуют по проверенному десятилетиями принципу: вынести из коридора богом забытой коммунальной квартиры или из дачного вагончика весь хлам и затолкать его в классические двухсложные и трехсложные размеры. Кому-то этот принцип интересен, а кому-то — нет.
Кирилл НЕЧИТАЙЛОВ