Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 4, 2009
Максим Жуков. «П-М-К»: сборник,
Рига: SIA «S-Kom», 2008.
Книга московского поэта Максима Жукова, вышедшая в Латвии в издательстве «Снежный Ком», на 3/4 состоит из прозы — коротких рассказов и очерков, и лишь последняя, четвертая четверть отведена стихам. Чрезвычайно рискованный для поэта эксперимент. Делая подобный шаг, автор как бы заявляет, что его проза ничуть не хуже, а может, и лучше стихов, тем самым сжигая за собой мосты. Никакие отговорки относительно того, что проза поэта имеет право на некие поблажки, что оценивать ее нужно иными критериями, уже не помогут. Жуков четко дает понять: главное в этой книге — не стихи.
Название, данное книге по одноименному рассказу, — «П-М-К», — это любимое ругательство матери автора, дать расшифровку которому не представляется возможным по «цензурным» соображениям. Любопытно, что некоторые рассказы написаны в форме верлибров, и это при том, что непосредственно верлибры в книге имеются, помещенные в поэтический раздел. Это вообще довольно странная проза. Но интересная. Жуков не закручивает «хитовых» сюжетов, он просто делится своими мыслями, переживаниями, воспоминаниями. Одна из самых трудных задач, стоящих перед автором, это написать о себе, написать, не приукрашивая событий, не выдумывая несуществующих фактов, но при этом заинтересовать самого искушенного читателя простыми, на первый взгляд, ничего не значащими историями: «Зашел. Зарегистрировался. Загрузил пару фотографий… В анкете «О себе» написал: ВЛАСТИТЕЛЬ ДУМ. В графе «Профессия»: ИНЖЕНЕР ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ДУШ. Не помогло. Каждая потом, вне зависимости от полученного образования, переспрашивала, чем я все-таки занимаюсь: Психоаналитик? Астролог? Экстрасенс? Журналист? Писателем ни одна так и не назвала…» («Poznakomlu.Ru»).
Жуков честен, открыт, поэтому, читая его тексты, невольно проникаешься симпатией и уважением к автору. Он ничего не скрывает: ни количества своих браков и последовавших за ними разводов, ни пристрастия к алкоголю, оставшегося в прошлом, ни экспериментов с наркотиками, закончившихся для него более удачно, чем для ушедших в мир иной приятелей: «В наше время мата было меньше, детские площадки убирались лучше, шприцы были толще, а иглы приходилось много раз кипятить в домашних условиях» («Мухомор»).
Большей частью Жуков пишет о себе, о своих провалах и несбывшихся надеждах, выписывая образ классического неудачника, который, наверное, не настолько страдает, насколько это может показаться со стороны, который, вполне возможно, даже счастлив оттого, что в состоянии облегчить свою душу посредством перенесения мыслей на бумагу. Это проза неудачника, исповедь неудачника. Человека, родившегося в СССР, вступившего в комсомол, отслужившего в армии, пережившего тяжелые 90-е, переборовшего массу искушений, но не сделавшего карьеры, — то ли в силу мягкости характера, то ли в силу неприспособленности к существованию в экстремальных и постэкстремальных условиях. Сколько еще русских мужчин, перешагнувших сорокалетний рубеж, не нашедших для себя лучшей доли, чем работа охранника, испытывают те же чувства, что и «сам себе герой» Жуков: «Я стою неподалеку от метро «Кузьминки» на посту № 1, как я уже говорил, в тени козырька при входе в зал игровых автоматов и вдыхаю весенний запах, издаваемый мелкими белыми цветами, распустившейся рядом с витриной соседнего магазина, удушливой «кашки». Так обычно благоухает, если мне не изменяет память, женская промежность во время месячных — наскоро и плохо промытая и спрыснутая для блезиру дешевым китайским дезодорантом. Так, должно быть, пахнет вся моя прошлая непутевая жизнь» («Объект «Кузьминки»).
Это, собственно, та самая правда жизни, — без прикрас и интеллектуального выпендрежа, — которая интересна всем и во все времена. За нее, может быть, не дают «Букеров» и других престижных литературных премий, но это — одно из того немногого, что останется, что вообще остается…
Стихи Жукова — все тот же рассказ о себе, та же исповедь. Прямолинейная, жесткая, часто нецензурная, где у героя все не так, как у людей:
Если даже встал в середину круга,
Все равно стоишь поперек квадрата.
Здесь отнюдь не нытье человека, не успевшего вскочить на подножку счастливого трамвая, но простая, с достоинством, констатация факта:
Вот и вся любовь, о которой ниже,
У виска тереть отучившись пальцем,
Говорю о том, что родней и ближе,
Получив серпом по мозгам и яйцам.
О том, что именно родней и ближе современному человеку, спорить не будем. Каждый это решает сам для себя. Как и Максим Жуков, который не делает трагедии из своего «непутевого» существования, стараясь относиться ко всему философски и с немалой долей юмора:
Живя на первом этаже,
Вот-вот опустишься в подвалы:
Ведь на сортирах есть уже
«М/Ж» — мои инициалы.
Иногда кажется, что стихи Жукова — это продолжение его прозы. Или наоборот — проза вытекает из его стихов. Завидное это умение — говорить в разных жанрах об одном и том же, при этом не повторяться и не перепевать самого себя.
Так кто перед нами? Поэт, становящийся прозаиком или прозаик, перестающий быть поэтом? Ответить на этот вопрос в настоящее время не представляется возможным. Подождем следующей книги автора, чтобы уже окончательно сделать выводы.
Игорь ПАНИН
Вадим Месяц. «Безумный рыбак»: книга стихотворений.
М.: Русский Гулливер — Центр современной литературы, 2008.
В предисловии к своей книге Вадим Месяц пишет: «Летом 2007 года мое совместное пребывание с родными, включая самых близких, сделалось невозможным. Я сделал несколько попыток что-то исправить, понимания не достиг, отчаялся и уехал в далекую чужую страну, где когда-то жил…» Казалось бы, стандартная семейная драма, каковые можно наблюдать очень часто, даже не утруждая себя особыми поисками. Мало ли людей оставляют своих родных… Но с поэтами все иначе. Для них удары судьбы сродни повелению Аполлона: «пиши» или «не пиши». Кто-то, пережив серьезное потрясение, утрачивает дар, скатывается к ремесленничеству или и вовсе замолкает, кто-то же, напротив, расцветает, открывая для себя и развивая новые темы.
К счастью, Месяц относится ко второй категории авторов, именно потому он и сам отмечает, что прежде писал иначе: «До этого я редко позволял вкладывать в свое творчество личные обиды, радости, следы отчаяния или надежд. Мне казалось это неприличным… Я был слишком возвышенным, проще сказать — надменным…». И тут все изменилось самым кардинальным образом «Эмоции переполняли меня, словно обиженного старшеклассника. Я не пугался надрыва, романса, слезы. Они стали для меня обретением новой степени свободы. Я смаковал свое горе, бесстыдно предаваясь искушению «последней прямоты». Кто еще из видавших виды поэтов может себе такое позволить? Я забыл о существовании «поэзии», о своей ответственности перед ней…»
На мой взгляд, великолепное предисловие, не только мудрое и вдумчивое, но и поэтичное. Это настоящее стихотворение в прозе, которое хочется цитировать и цитировать, особенно те места, где автор описывает свой отшельнический быт: дом в глухом лесу, озеро, кишащее рыбой, лодку, «знакомую» выдру и неугомонного медведя, ломавшего раз за разом деревянный мусорный бак.
Но обратимся, однако, к стихам. Вполне понятно, что «обиженный старшеклассник» способен наговорить много лишнего, даже послать в адрес своей «мучительницы» стилизованное проклятие:
Отсохнет вымя твоих коров,
отморозит гребень петух певучий,
огонь не согреет уютный кров,
застыв под слезою твоей горючей.
И сердце лишится щедрот огня,
в нем черной дырой прорастет могила.
Все это за то, что ты меня
не спасла, не увидела, не полюбила.
Казалось бы, после таких откровений нечего и мечтать о примирении. Человек сжег все мосты, расставил все точки над «i». Однако он, как ни в чем не бывало, заявляет в другом стихотворении:
В мертвой земле прорастет зерно.
Горечь сожми в горсти.
Рано ли поздно — мне все одно.
Нам с тобой по пути.
Нельзя сказать, что в этих стихах однозначно любовь или ненависть, которые, как известно, разделены одним шагом. В глубине души автор пытается проанализировать свои прежние действия, найти собственную вину там, где ее, возможно, и не было:
Я считал, что добра от добра не ищут,
но душа теперь словно карман пустой.
Я дарил тебе платья за многие тыщи,
но ты получила счастья рублей на сто.
Понимая, что в одну реку не войти дважды, он как бы и не хочет возврата, предостерегая от этого то ли себя, то ли свою «злую» жену:
На воды ложится рассветный дым,
шумит бесконечный сад.
Не обернись столпом соляным,
обернувшись назад.
И уже войдя в раж, прямым текстом говорит о своей неминуемой гибели, косвенно указывая на тех, кто в этом виноват, но при этом с оговоркой, что сам желает подобной участи:
Ты в жаркие угли уронишь нож,
ты станешь сгустком тепла.
Я верил, что ты меня не спасешь.
Чтоб ты меня не спасла.
А далее — как и положено по сюжету — собственные похороны, на которые мечтает поглазеть любая творческая натура:
Был такой народ — звались кимры.
Все награбленное — сжигали.
Скоро я, как и они, вымру.
Буду пьянствовать в своей Вальгалле.
Ну а ты живи судьбой женской
с кем захочешь в непростой жизни.
И, себя не принося в жертву,
вой вакханкой на моей тризне.
Разумеется, стихи в книге расположены не в том порядке, что я выстроил по цитатам. Но уверяю, при вдумчивом чтении впечатление будет именно таким. Подсознание обязательно соберет разрозненные рефлексии в одно целое, придав ему стройную, удобовоспринимаемую форму.
Боль автора — это не только потеря любимой женщины, но и расставание с детьми:
Я забыл, как поют мои сын и дочь,
как звучит человечья речь.
По ночам в мои ставни колотит дождь,
и трещит дровяная печь.
И все бы ничего, кабы не одна мысль, не оставляющая шансов на обретение покоя в будущем:
Если оставишь своих детей —
не обретешь чужих.
Но дело сделано. Дети оставлены. «Куда ж нам плыть?» — задавался вопросом классик. В данном случае, вероятно, за рыбой, сколь безумным это не покажется. Хотя в стихотворении, давшем название книге, образ автора едва просматривается или не просматривается вовсе, и — вполне уместно провести некоторые аналогии. Брюсовский «юноша бледный со взором горящим», пишущий стихи, трансформируется здесь в дерзкого молодого человека, ловко управляющегося с рыбацкими снастями:
Юноша с бледным взором
яростным, словно сталь,
бредит морским простором,
цедит сырую даль.
Темной прямой полоской
рот горделиво сжат.
Дикой петлей бесовской
блесны над ним визжат.
В отличие от Брюсова, Месяц не дает никаких советов своему герою, потому как тот в них и не нуждается — его путь был предопределен:
Ветер раздул волосья,
как шутовской колпак.
Все, чем он жил, сбылось, и
он — человек-рыбак.
Этот человек-рыбак целует пойманную рыбу прямо «в рот», а затем отпускает; идут годы, будущее его туманно. Но в чем именно состоит безумие данного рыбака? В том, что он имел конкретную цель в жизни? В том, что ловит по призванию, а не ради наживы, и бросает рыбу обратно в воду? Может, это ловец человеков? Трудно ответить на эти вопросы, поскольку вряд ли на них вообще есть ответы. Чистой воды символизм, но так, конечно, и было задумано.
Эта книга — исповедь. Откровенность автора здесь просто зашкаливает. Иногда он представляется просто пьяным, усталым человеком, по-есенински жалующимся посторонним людям (а таковы, по сути, читатели) на свою непутевую жизнь, вспоминающим уже даже не жену, но мать. И это — обязательно со слезами на глазах, с характерным шмыганьем носом:
Сорок лет как одна суббота.
Я хочу курить, хочу к маме.
Хотенье это преображается в стремление нарушить свое затворничество, вернуться в родные пенаты, предстать пред родительскими очами не рыбаком-отшельником, а хрестоматийным блудным сыном:
За ночь опутала ноги коня
тьма паутина.
Матушка, как теперь встретишь меня,
блудного сына?
Или раскаявшимся грабителем:
В граде колокол ударит,
звон грабителя догонит.
Он кровавый нож уронит,
побледнеет его лик.
Он на ярмарку вернется,
нищим золото раздарит.
А для матери-старухи —
красный камень сердолик.
Противоречия раздирают автора. И назад нет путей, и впереди просвета:
Солнце за годом год
в сердце возводит ад.
Шепчет упрямый рот:
ты сам во всем виноват.
Вина прямо-таки Дамокловым мечом нависает над автором. Не только он сам, но и лирические герои его книги, словно притихнув, ожидают развязки — когда, наконец, это закончится? И ответ дается — самому себе, всем:
Дождь стоит над рекой,
точит столетний лед.
Ты обретешь покой,
когда кто-нибудь умрет.
По градусу эмоционального накала, по лирической составляющей, это, несомненно, одна из лучших поэтических книг 2008 года. Или я ничего не понимаю в стихах…
Игорь ПАНИН