Стихотворения
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2008
* * *
А мудрено ли впасть в прострацию?
Без репутации разини
Тяну вторую эмиграцию,
Не выезжая из России,
И даже не мечтая выехать
На берег Сены или Вислы,
Давно к ее привычным вывихам,
Не то чтобы приноровился,
Но пристрастился, как к наркотику,
И мне уже нельзя отсюда
Ни на Таити, ни на Корсику,
Ну разве только на Бермуды.
* * *
Тиражи, как в Париже тридцатых годов:
Двести, триста, а если четыреста книжек —
Не раздаришь уже (торговать не готов,
В магазин не берут). А ведь мы не в Париже.
У себя. Говорим на одном языке,
Том, что общей болезнью и болью пропитан.
Вместе слушаем песни о местном князьке,
Не поладившим вдруг с легендарным бандитом.
Рядом ходим по улицам, в общих пивных
Пьем свободное, но вздорожавшее пиво,
И на цены ворчим, и ругаем иных,
Тех, кому на Руси…
А вот нам сиротливо.
Нет. Совсем не Париж, а стихи не нужны.
Даже тем, кто уныло бормочет, что любит.
Никого не виню, потому что вины
Нет ни чьей, но боюсь —
Не к добру это, люди.
* * *
Прозу не узнаешь по строке.
В новой книге времени приметы —
На хорошем русском языке,
Но не без наивности воспеты:
Широта распахнутых сердец,
Ясность глаз и безоглядность планов.
«Эту книгу написал подлец», —
Вынес приговор Варлам Шаламов.
У героев помыслы светлы —
Добрые, надежные ребята.
Но, конечно, сглажены углы
И буренье все же мелковато.
Мягок в типографиях свинец
Для стальных цензурных замечаний.
«Эту книгу написал подлец», —
Повторяет старый колымчанин.
Не скатясь до откровенной лжи,
Автор не пустился в назиданья.
И растут у книги тиражи,
Чередой идут переизданья.
За щекою славы леденец, —
Весел, щедр, надеждой переполнен.
Кто подлец и почему подлец
Сочинитель радостный не понял.
Честно городил свой огород
И не прятал по карманам фигу.
Если книгу полюбил народ,
Значит, сделал правильную книгу?
Коли уж природой голос дан,
Лучше петь, чем собирать обиды.
Есть, конечно, город Магадан,
Но его через Урал не видно.
Понимал и сам, что не борец.
В чистом слове — вся его отвага.
«Эту книгу написал подлец», —
Непреклонен ветеран ГУЛАГа.
Не заявишь здесь, что мутит взор
И туманит ум чужая слава, —
На такой суровый приговор
Всей судьбою выстрадано право.
Право есть. И прав или не прав,
Даже время спора не рассудит,
Рядом в антологии издав,
Только примирения не будет.
* * *
Как море в отлив убывает
Бравурный аккомпанемент.
Долги и гондоны всплывают
Не в самый удобный момент.
Когда ты, казалось, отмылся
Росою
И сам, как святой.
Но всплыли.
И больше нет смысла
«Россию спасать красотой».
Вроде как юбилейное
7 — месяц моего рождения.
7+7 — день моего рождения.
7х7 — стал сиротою, мама умерла.
777 — портвейн, заливший молодость мою.
Семерки без малейшего нажима
И без подгонки сами встали в ряд,
А вот пятерка — цифра не моя,
Пятерочником не был. Если дожил
До двух пятерок — толку-то с того —
Ни славы, ни богатства, ни покоя,
Ни пенсии, ее-то уж могли б, —
Не женщина, конечно, но ведь платят
И мужикам за «вредность», например,
Или за Север, мало ли мотался
По не совсем обжитым Северам,
Где «черная пурга» меня слепила,
Колючим снегом забивала рот,
Чтоб не болтал, о том, чего не видел,
Ну, например, о мирнинских алмазах.
Молчу. Не видел. И миллионеров
Ни в Мирном, ни в Норильске не встречал,
Хотя и те и эти существуют
В богатых недрах вечной мерзлоты,
Но знаться с ними — вредно для здоровья.
Мне вредности хватало и другой,
Поскольку химик по образованью.
Пришлось нюхнуть. И по «горячей сетке»
Попариться изрядно довелось.
А мой последний цех, литературный,
Любому коксохиму фору даст
В избытке ядовитых испарений.
Он, сердобольный, даже молока
Которое, в других цехах, за вредность
Дают бесплатно, долго обещал,
Юлил, но не дал.
Так что пенсион
В ближайшие пять лет, увы, не светит.
Обидно, разумеется, но я
Не одинок, бывали познатней
И те «без гонорара, без короны…».
Уж как-нибудь. Наверно, не умру
От голода.
Обиднее другое,
Что стыдно в этом возрасте писать
Стихи. А впрочем, и над прозой
Оставшееся зрение терять
Нет смысла, все равно издатель хмурый
И трезвенький, как стеклышко, в очках,
Пошлет меня на хутор очень дальний
Среди крестьянства спонсора искать,
А я, неловкий, клянчить не умею.
И что же делать?
За такой вопрос
Пора бы убивать у нас в России, —
Ну сколько можно???
Потому смолкаю
И достаю, как Пушкин наказал,
Шампанского бутылку… для жены,
А для себя — портвейна «три семерки».
Осенью на Обском море
У моря нездоровый цвет лица.
И ветер, изнывающий от скуки,
По пляжу гонит скорлупу яйца.
А мы с тобою прячем от разлуки
Пугливые незрячие глаза.
Вон чей-то след неровный вдоль залива
Волна лизнула, уползла назад
И нет следа — и это справедливо.
Бредем. Молчим.
Потеряны слова.
Такая тишина — разрушить страшно.
В губах моих вопрос,
Но ты права,
В твоих губах:
«Не спрашивай, не спрашивай».
Мы оба принимаем эту ложь.
Пускай потом. Пускай не заживает…
А по искусственному морю дрожь.
Осенняя, последняя, живая.
Сергей Кузнечихин — поэт, прозаик, рыбак и таежник. Родился в 1946 году в поселке Космынино Костромской области. Жил в Иркутской области, сейчас — в Красноярске. Автор нескольких книг прозы и поэтических сборников «Жесткий вагон», «Поиски брода», «Стена», «Похмелье», «Неприкаянность», «Ненужные стихи».