Миниатюры
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 7, 2006
Жилец из 41-й квартиры
Я поселился в этом старом доме совсем недавно и никого здесь не знаю. Моя квартира номер 41 — однокомнатная; за стеной справа живет мой сосед из 40-й квартиры, а слева — из 42-й, и нам друг друга прекрасно слышно, потому как в доме нет никакой звукоизоляции. Свой досуг я по обыкновению провожу возле телевизора, расслабляюсь, но сегодня вдруг заметил очень странную вещь.
Когда я включил телевизор, по которому шел выпуск новостей, и диктор говорил: «Известная фирма-производитель часовых механизмов выставила на продажу новое изобретение — механические часы с более долговечным маятником, на одно колебание которого приходится не одна секунда, а пять», — я приглушил звук, и вдруг слышу, как в 40-й квартире тот же самый диктор все еще говорит:
— …механические часы с более долговечным маятником, на одно колебание которого приходится не одна секунда, а пять… — и тут же голос смолк: сосед его приглушил.
Между тем, за левой стеной можно было разобрать:
— Маятник изнашивается в пять раз меньше.
Я тут же снова включил телевизор и слышу в точности такую фразу.
У меня есть соображения по поводу того, что происходит, но как мне их проверить, ведь если я выйду на лестничную площадку и позвоню в 42-ю квартиру, мне все равно никто не ответит, — ее обитатель еще раньше отправится звонить в 43-ю. А позвонить в 40-ю я не могу, потому как это будет идти в разрез с тем, что делал недавно ее жилец, (то есть, смотрел по телевизору репортаж про часы), — как же я его подставлю? Бог знает, что может случиться, если нарушить логическую последовательность! (Разумеется, отпадают и все остальные жильцы — что происходит в их квартирах я не знаю и лишь строю догадки).
Есть еще одна вещь, которая не только занимает меня, но и пугает ни на шутку. В этом доме, как и в любом другом, ограниченное количество квартир (кажется, триста девять). И что же происходит с жителем последней квартиры? Он умирает? Тогда мне осталось совсем недолго!
Впрочем, это не так логично, как кажется на первый взгляд. Быть может, эта «смерть» не есть завершение, конец, ибо если мы — жители дома — прекращаем свое существование совсем, обращаемся в ничто, то это должно наступить для всех нас триста девяти одновременно — как для одного человека. Каждому достается только одна смерть, и умирает он целиком. Но я же еще существую! Стало быть, существует и житель 309-й квартиры (даже если он уже умер). Существует так же, как и житель 1-ой…
…Через короткое время мне следует спокойно, без боязни принять ту неизвестность, которая настигла бедного жителя 309-й квартиры. Но это легче сказать, чем сделать, ведь я не могу быть точно уверен в правильности своих выводов!
Старение
Вы когда-нибудь наблюдали за тем, как стекают капельки пота по лбу старой женщины? Как пытаются они забраться под козырьки ее век и ужалить капилляры в белках? Я смотрю на старуху и понимаю, что за все двадцать лет, которые провела она в соседней квартире, за тот период, когда был жив еще ее муж, и позже, когда она входила в прихожую и ее овевал одинокий и пустой свет солнца, разбивающий оконное стекло, — словом, за все то время, которое я знал ее, начиная еще с младенческого взгляда из деревянного манежа через две открытые двери, (одну — в мою комнату, другую — входную, — мать как раз вышла на лестничную площадку выбросить мусор), — я никогда ею не интересовался, а должен был бы, и теперь, как только подумаю о том, что пот рождается где-то в районе ее темени, меня охватывает сильное возбуждение.
Моя соседка носит старые плоские кеды, из которых торчат две костлявые икры, пойманные в сетку варикозных вен. Между тем, ноги у старухи очень свободные и привольные — даже тогда, когда лифт в подъезде исправен, она высаживается этажом ниже, а последний пролет преодолевает пешком, — прямо как герой загадки, который утром, отправляясь на работу, спускался на лифте с тридцатого этажа на первый, а вечером доезжал до двадцать пятого, высаживался и бежал по лестнице вверх, — но старуха-то делает это ради спортивной тренировки — старается порвать эту сеть, в которую я запутал ее ноги и теперь тихонько и шершаво обволакиваю дальше ее тело: сухую талию, холмики грудей, воспаленные от капиллярного пота глаза; плотный тряпичный цилиндр, торчащий из ее рта и похожий на маленький свернутый матрац, — почти такой же, в какой моя мать, вытащив меня в детстве из манежа, сворачивала топтавшее мои ноги грязное белье, — проникает сквозь один ромбик сетки, медленно превращая его в кольцо.
Я беру старуху на руки, переношу через порог своей квартиры, точно жену на свадьбе, и кладу на холодный пол прихожей.
Что делать дальше? Что сказать ей, пока она еще не умерла? Кажется, знаю; все предельно просто: расскажу ей о чувстве, которое меня переполняет — мать недавно вернулась с лестничной площадки и лежит теперь на кровати, в той самой комнате, где раньше стоял манеж; все эти годы повторяется одно и то же, но мне почему-то кажется, что именно теперь ей было бы приятно услышать об этой странной любви к ней.
Евгений Москвин — прозаик. Родился в 1980 году. Окончил экономический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. Рассказы публиковались в журналах «Уральский следопыт», «Литературная учеба», «Российский колокол», «День и ночь» и др.