Перевод Д.А. Ольшанского
Опубликовано в журнале Дети Ра, номер 2, 2004
Поиск универсального языка в истории европейской культуры был задачей поистине утопичной, как и поиск Грааля. Эта тема, достойная Гаргантюа Рабле, является весьма надуманным и слишком странным предметом для серьезного исследования. Для ее изучения надлежащим образом 10 ученых должны будут работать в течение 20 лет, чтобы написать 40 книг по этой проблеме. Тем не менее я третий год продолжаю работать над этим проектом, но даже я, много лет занимающийся изучением древних книг, обнаруживаю такие тексты, которые абсолютно неизвестны или упоминались лишь однажды, скажем, Лейбницем, или кем-то еще. Что значил этот поиск для Европы, которая постоянно была раздираема конфликтами и мечтала о единстве? Это говорит о том, что история Европы, полная раздоров, войн, революций и попыток вернуть былые времена, поcтоянно сопровождается поиском стабильности, который время от времени прерывает ряд политических потрясений. Возьмите, например, Постеля, человека, мечтавшего о возрождении древнееврейского языка, который должен был установить всемирную религиозную и политическую гармонию под покровительством французского короля.
Или возьмите розенкрейцеров, искавших магический язык, который должен уподобиться языку птиц или естественному языку Якоба Бёме1. Вместе с тем шел поиск универсального языка, который установил бы мир между католиками и протестантами.
Для достижения просветительской светской гармонии Конвентом был провозглашен совершенный общереспубликанский язык Дёлормеля2.
Эта затея была актуальной на протяжении всей европейской истории. Утопическая, как поиск Грааля, и, следовательно, обреченная на неудачу. Но и эта неудача тоже интересует меня. Хотя каждая попытка найти универсальный язык терпит неудачу, тем не менее появляется так называемый побочный эффект: язык Луллия3 не стал языком религиозной гармонии, но дал начало комбинаторике, что уже тогда сделало возможным существование слова «компьютер». Язык Вилкинса тоже потерпел неудачу как универсальный язык, но в то же время он дал начало всем современным естественнонаучным категориям. Язык, предложенный Лейбницем, также потерпел неудачу, но стал основой для создания современной формальной логики. Таким образом, каждая попытка создания универсального языка терпела фиаско, но тем не менее оставляла свой след в истории.
Сегодня мы, занимаясь алгеброй или играя на компьютере, в действительности пользуемся наследием, оставшимся от поисков этого универсального языка. Однако эта проблема более интересна для лингвистов или семиотиков: изучая причины того, почему универсальные языки не работали, мы можем понять, что такое естественные языки.
Поиски и находки
Любой поиск универсального языка начинается с описания недостатков естественного языка. Для примера стоит посмотреть на Италию, где язык Данте родился в результате поиска универсального языка. Сперва, говоря о поиске универсального языка, Данте имел в виду язык Адама и его характеристики. Но затем он сделал удивительное открытие: его собственный язык, тот язык, которым были написаны его поэмы, должен был стать совершенным языком, и он действительно затем стал национальным итальянским языком.
В то время как английский язык не был идеальным от рождения, но совершенствовался в повседневном практическом применении, итальянский язык появился в результате поисков универсального языка. Сегодня Италия говорит на языке, который был и остается языком лабораторий. Так как Италия — мононациональная страна, итальянский никогда не станет языком, на котором будут говорить все, кто живет в Италии, хотя по-прежнему он остается официальным языком прессы и телевидения.
Действительно, итальянский язык стал официальным относительно недавно. Позвольте напомнить, что не более чем 100 лет назад Виктор Эммануил, объединивший Италию, после сражения под Сан-Марино произнес историческую фразу: «Сегодня мы дали австрийцам хороший отпор». И сказал он это по-французски, потому что с женой и офицерами он всегда говорил по-французски, со своими солдатами он разговаривал на сленге, и только с самим Гарибальди — по-итальянски.
Вырождение языка
Я разделяю мнение тех, кто считает, что язык, как живой организм, всегда сумеет регенерировать себя и пережить любые трудности, сопротивляясь варварству, рождать поэзию и т.п. Очевидно, что в Нью-Йорке, где живет множество пуэрториканцев, индусов, пакистанцев, и т.п., — их сообщество использует упрощенный язык для повседневного общения: 2000 или 3000 предельно простых слов. Но я не очень удивлюсь, если узнаю, что молодежь говорит на собственном жаргоне. Язык вынослив и всегда имеет тенденцию к развитию.
Однако есть и то, что социолингвисты называют социальной дифференциацией языка. Очевидно, что профессор имеет более богатый словарный запас, чем водитель такси. Ришелье имел более богатый язык, чем его крестьяне.
Социальная дифференциация языка существовала всегда, но этот факт еще не говорит о прогрессе или вырождении. Английский — несомненно, язык с богатейшим лексиконом, но благодаря социальной дифференциации языка водитель такси знает лишь малую часть этого лексикона. Однако у нас нет сомнения в богатстве английского языка, ибо оно сохраняется в литературе. Поэтому я не думаю, что техническая революция может обеднить язык.
Возьмем Европу, где всего 20 лет назад люди думали, что четыре или пять основных языков могли бы удовлетворить запросы европейцев. Что мы видели после крушения Советской Империи? — Возрастание интереса к национальным языкам в бывшей Югославии и в бывшем Советском Союзе. И эти общеевропейские тенденции дают силы развиваться другим национальным языкам, таким как баскский, каталонский, бретонский.
Европа не переплавляет людей, подобно США, и не обретает политического единства путем преодоления языковых различий, так, как это происходит в Новом Свете. Цель новой Европы состоит в движении к мультилингвизму. Мы должны связывать наши надежды с многоязычной Европой. Задача Европы — найти политическое единство через многоязычие. Даже если бы было решено говорить на эсперанто в европейском парламенте и в аэропортах, тем не менее многоязычие должно было бы дать Европе подлинное единство.
Европа должна брать в качестве примера Швейцарию, а не Италию, с многообразием диалектов, и традиций, и национальных языков. Европа должна остаться мультилингвистическим сообществом.
Многоязычие или путаница?
Если вы посмотрите, что творится в американских университетах, где изучение Шекспира несовместимо с изучением африканской или индийской культуры, вы своими глазами увидите «научную фантастику», в которой Хемингуэй может заменить Менандра. Но я все же уверен, что в Европе есть сила, которая сохранит нас от такой наивности. В Париже можно изучать Западную цивилизацию, но Институт Арабского Мира доказывает, что Восточные цивилизации можно изучать с неменьшим успехом.
Можно представить среднюю школу, в которой история Франции изучается одновременно с историей африканского общества. Европа не так простодушна, чтобы заявить: давайте забудем Шекспира и будем изучать индийские религии. Поэтому вероятность того, что Валери заменит Менандра, в Европе значительно меньше, чем в Америке. Ведь чтобы стать Менандром, надо, чтобы твой язык стал мертвым. Поэтому для того, чтобы европейские языки, с их способностью к регенерации, стали мертвыми, должна произойти катастрофа планетарного масштаба, которая полностью разрушит западные страны. А это маловероятно. Хотя информационные потоки повсюду в мире так хаотичны, что есть опасность того, что в один прекрасный день к Нотр-Даму начнут относиться так же, как к статуям Острова Пасхи.
Многообразная, но единая
В 1943 году Альберто Савинио писал: «Понятие нации было первоначально экспансивным понятием, а следовательно, активным и продуктивным. И как таковое оно воплотилось в европейских нациях, детьми которых мы были и остаемся до сих пор. Это понятие с тех пор потеряло экспансивный характер и теперь получило ограничительные свойства».
Я разделяю мнение Савинио, его европейское видение проблемы. Весьма маловероятно, чтобы сегодня во Франции кто-нибудь, как Ришелье, прилагал бы большие усилия для того, чтобы вся Европа говорила по-французски, или как кайзер Фридрих II, который хотел, чтобы вся Европа говорила по-немецки.
К сожалению, те, кто боится, что объединение Европы сотрет национальные особенности, не понимает, что, создавая французскую нацию, Ришелье никого не охранял от влияния Марселя и марсельцев с их традициями, культурой и южным диалектом.
В Италии подобная идея может существовать лишь для поддержания национальной традиции. Например, я чувствую себя пьемонтцем4 и полагаю, что кто-нибудь, живущий на Сицилии, чувствует себя неаполитанцем. Важно знать, что Европа может существовать и без экспансивного понятия о нации. Европейский Союз существует именно для того, чтобы уберечь нас от ностальгии по «немецкой» или «французской» Европе. Тем не менее нация остается основным элементом самоопределения. Проблема этого самоопределения состоит в том, что Европа должна объединиться в многоязыковое пространство, в Европу полиглотов.
Европа должна стать землей переводчиков, людей, которые умеют глубоко вникать в исходный текст и обладают большой любовью к языку первоисточника, но также находят адекватные синонимы в другом языке. Такова идея Европы. В переводе наш язык обогащается, а также становится более прозрачным для понимания.
В Европе, в которой больше нет франков и марок, но есть евро, по крайней мере для меня, ничего не изменилось. Но Европа должна остаться прежней, где, находясь в Париже, вы будете чувствовать, что вы в Париже, а находясь в Берлине, вы будете чувствовать, что вы в Берлине! В этих городах мы должны ощущать две совершенно различные цивилизации, которые понятны нам и любимы нами.
Новое место для Вавилонской башни
В 18 — 19-ом столетиях миф о Вавилонской башне стал символом прогресса, светлого будущего. У людей нет больше страха, что эта башня станет такой высокой, что достанет до Бога, как нет больше того богоборческого вызова и гордыни. Вавилон был изначально греховен, но в современном мире грех считается достоинством. Существует проект строительства «бесконечной башни», Вавилонской башни в парижском квартале Дефанс. Но созданием космических кораблей современный мир уже давно сделал выбор в пользу строительства Вавилонской башни. Современный мир создал Вавилонскую башню полетами на Луну и исследованиями процессов в самых отдаленных уголках вселенной. В этих обстоятельствах нынешнее намерение Парижа построить башню представляет собой не что иное, как архаическую метафору.
Перевод Д.А. Ольшанского
Примечания переводчика:
1. Естественный язык Якоба Бёме (1575 — 1624) объединяет мистическое и натурфилософское, является универсальным языком для понимания природы, человека и Бога.
2. Язык Дёлормеля — язык, провозглашенный после Великой Французской Революции как язык Французской республики.
3. Познание, по мнению Раймунда Луллия (1235 — 1315), может быть осуществлено при помощи перечисления всех возможных комбинаций символов языка.
4. Умберто Эко родился в провинции Пьемонт, и хотя большую часть жизнь провел в Турине, Болоньи и Милане, тем не менее продолжает считать себя носителем особой культуры провинции Пьемонт.
Статья «Заметки для федерации полиглотов» написана на основе интервью Умберто Эко с его переводчиком и другом, писателем Жаном-Ноэлем Чифано, опубликована в «Le Monde» зимой 1993 года. Богато иллюстрированная историческими примерами, цитатами и ссылками на европейскую философию, статья продолжает серию научно-публицистических работ профессора Эко о современных языковых проблемах. Автор полагает, что попытки создания универсального языка являются утопическими проектами классической эпохи, однако в статье 1994 года «Другое имя для Розы»1, рассуждая о проблемах перевода, профессор Эко скажет, что «чистого языка» вовсе не существует. Таким образом, Reine Sprache Вальтера Беньямина окажется утопической затеей, достойной Гаргантюа, или, скорее, еще одним незавершенным модернистским проектом.
Как не существует «чистого языка», так не существует и единого языка объединенной Европы. В отличие от Ж. Деррида2, озабоченного поисками «своего» языка, У. Эко воспринимает многоязычие как положительный факт и считает его свидетельством развития европейской культуры. По его мнению, политическая идентичность в современном мире не может быть обретена через монолингвизм. Новые попытки поиска и установления единого языка не просто будут очередным модернистским проектом, но чреваты тоталитаризмом, как говорит Умберто Эко в статье 1995 года «Вечный фашизм».
Переводчик благодарит редактора «Le Monde» Мари Массон (Paris, France) и директора издательства «Editions Bernard Grasset» Арэн Фаскель (Paris, France) за предоставление прав на перевод и издание этого текста, а также профессора Умберто Эко за всестороннюю поддержку.
1. См. русскую версию: Эко У. Другое имя для розы (пер. Ольшанского Д.А.) // Философско-культурологический журнал «Z». М.: МГУ. — 2000, № 3. — С. 136 — 140;
2. Derrida J. Le monolinguisme de l’autre: ou la prothese d’origine. Paris: Editions Galilee, 1996.
Д.А. Ольшанский