Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 9, 2018
Алёна Алексеева родилась в г.
Луга Ленинградской области. Закончила Ленинградский
электротехнический институт связи им. Бонч-Бруевича. С 2001 года
публикует свои стихи и переводы на литературном сайте Поэзия.ру. Переводила стихи с английского и немецкого языков.
Победитель конкурса начинающих переводчиков ИРЛИ РАН в 2009 году (перевод Р. М.
Рильке). Около десяти лет занимается переводами древнекитайской поэзии, следуя
поэтической концепции перевода известного русского синолога, переводчика,
профессора Л. Н. Меньшикова. Автор книги переводов китайской поэтессы Ли Цин-чжао «Яшмой звенящие цы». Живёт в Петербурге.
/ Alena Alekseeva,
Translator from Chinese, English and German. E—mail: alelnik17@rambler.ru
Аннотация. В статье
рассматриваются взаимосвязи между лирическими стихами древнекитайской поэзии,
затрагивается вопрос интертекстуальности, которая
посредством цитирования и аллюзий расширяет смысловое и образное поле отдельно
взятого стихотворения и, соответственно, понимание этого стихотворения
читателем.
Abstract. The
article examines the interconnection between poems of different authors in
Classical Chinese poetry, that enhances understanding
of the poems. This interconnection through citations and allusions creates Intertextuality – the shaping of a text’s meaning by
another text.
Ключевые
слова:
китайская классическая поэзия, интертекст, аллюзии, Оуян Сю, Су Ши.
Key words:
Classical Chinese poetry, intertext, allusions, Ouyang Xiu, Su Shi.
О китайской поэзии в
самых разных её аспектах можно говорить много, а можно исчерпать её суть
прекрасным и необычайно поэтическим образом, который в одной из своих
просветительских лекций, посвящённых китайской поэзии, представил известный
российский синолог, профессор Илья Сергеевич Смирнов. Илья Сергеевич поясняет:
«Поэтами были люди высочайшего образования, державшие в голове колоссальное
количество текстов, поэтому стихи, которые они писали, были настолько насыщены
всей доступной им культурой, что читателями могли быть люди только одного с
ними круга.… Сложилась ситуация, при которой внешняя форма стиха, вот этот
первый пласт, который мы считываем, когда видим перед собой любой поэтический
текст, он был абсолютно незначим. Это просто форма, в которую облекались те
движения мирового эфира, которые через себя транслировал поэт. Но облекал он их
в особую, специфическую форму, которая сама по себе играла роль, скажем,
водяной глади: можно заглянуть в водоём с неподвижной водой и удовлетвориться
созерцанием поверхности, можно приглядеться и увидеть дно, можно приглядеться попристальней и увидеть камешки на дне, ракушки и т.д. Вот,
собственно говоря, чтение китайского стихотворения и есть заглядывание
за этот первый, фасадный слой». [Смирнов, 2012]
Не тщась истощить все вложенные в
стихи смыслы, аллюзии, культурные слои и исторические реалии, попробуем
заглянуть в один чудесный «водоём» – лирические стихи цы
известного поэта «серебряного века» китайской поэзии, эпохи Сун,
Оуян Сю, «старого пьяницы»,
как он сам себя называл, «Отшельника Лю-и». Если
эпоху династии Тан (VII — начало X в.) по праву считают «золотым веком» китайской поэзии, то с
«серебряным веком» сравнивают пришедшую на смену Тан эпоху династии Сун (X—XII вв.), во времена которой поэтическое искусство,
приняв за образец танскую поэзию, получило дальнейшее
развитие и обогатилось новыми поэтическими вершинами.
Цы
– жанр лирической поэзии (стихи, написанные на музыку), происходит из народных
любовных песен, песен Шицзин и Юэфу.
В эпоху Сун этот жанр, значительно обогащённый
пейзажными образами и философскими размышлениями, достиг расцвета и встал в
один ряд с жанром классических, или «уставных», стихов ши.
Как и ши, цы подчинялись
строгим правилам чередования тонов, что создавало своеобразный мелодический
ритм стихотворения. В отличие от ши, цы имели разную длину строк, что выстраивало определённый
рисунок строфы, рисунок, соответствующий некоей «мелодии», музыке, на которую
писалась песня.
Следуя при переводе
основному принципу, предложенному известным синологом, академиком В. М.
Алексеевым (один иероглиф – одно значимое русское слово), переводчик
таким образом воссоздаёт в переводе для каждой «мелодии» рисунок строфы,
эквилинеарный оригиналу.
Надо сказать, среди
множества самых разных тем, стихи посвящённые дружбе, занимают в китайской
поэзии весьма значительное место, несомненно, большее, чем стихи о любви. Как
пишет В. М. Алексеев, «в самом деле, можно без большого преувеличения назвать
китайскую классическую поэзию поэзией дружбы двух созвучных умов, взаимная
привязанность которых не что иное, как очень внимательное и глубокое взаимное
проникновение…» [Алексеев, 1978: 97]
Культу дружбы посвящено
огромное количество танских стихотворений:
«Роскошно в
горах, где водопады и олени.
Друг приходит, и
вдохновляюсь за вином. Всё внешнее – вне меня».
«Неожиданная
встреча с другом: кажется сном всё это.
Горько вздыхаем
о прожитом. Ночь. Холодно. Завтра расстанемся. Грустно. Пьём!»
«Где мой друг,
который любовался в прошлом году этой луной со мной вместе?»…
Перевод В. М. Алексеева [там же]
В другой своей работе
Василий Михайлович отмечает: «После
экзальтированного дружеского чувства специфическим для танской
поэзии является тоскливое воспоминание о древних людях, канувших в вечность.
Люди ушли. Осталась только луна, которая светила им так же, как и мне светит сейчас,
место, где они жили. Восторг перед древностью, столь живо и глубоко ощущаемый
утончённым китайцем, идеализация былых дел и людей, идущая в прогрессивной
пропорции к их хронологической отдаленности, могут объяснить этот крайне часто
повторяющийся мотив». [Алексеев, 1978: 110]
Итак, существовала
традиция посвящать стихи друзьям по самым разным поводам. Поэтов, которые в
большинстве своем служили чиновниками, как правило, каждые три года посылали по
службе в новые, подчас весьма далёкие места. Возможностей для встреч и даже
просто переписки было очень мало.
В связи с назначением
своего друга на должность губернатора (тайшоу) в
округе Янчжоу, Оуян Сю
посвящает ему стихи-цы. Там, в Янчжоу,
Оуян Сю, в бытность свою правителем, построил
буддийский храм в монастыре Дамин (« Великое Сияние»)
в совершенно живописном месте, на холме Пиншань, откуда открывался вид на Цзяннань,
правобережье реки Янцзы – край рек и
гор, воспетый в стихах множеством китайских поэтов.
Оуян Сю
(1007－1073), цы на мелодию «В императорском зале»
Провожая
Среднего Лю Юань-фу,
назначенного на должность тайшоу в Янчжоу
На башне Пиншаньской ты встань у перил, и сможешь коснуться небес,
А горный пейзаж вдали то ли есть, то ль исчез.
Плакучие ивы
сажал во дворе возле храма я сам,
Но сколько весенних
ветров с той поры пролетело уж там?
Учёный тайшоу, мой друг дорогой,
Рисуешь тьму
слов ты, лишь кистью взмахнёшь,
Пьёшь тысячу
чаш, только чашу возьмешь.
Лови
удовольствий мгновения, радуйся, молод пока,
Однажды увидишь
за чашей седого, как я, старика.
Мы видим в этих стихах
краткое описание знаменательного места, щедрое восхваление друга, – и обращение
к эпикурейскому мотиву «спеши наслаждаться жизнью», примеры которого в
китайской поэзии нередки.
Бо Цзюй-и,
на мелодию «Чанъаньская улица»
…Красавица мне
напевает, что надо
спешить веселиться-гулять,
Когда-нибудь
красные щеки поблекнут,
года не вернутся опять…
Фэн Янь-сы, на
мелодию «Пьянея среди цветов»
…Вместе сегодня
напьёмся вина,
чаши златые полны,
Встречи веселые
кратки,
только разлуки длинны…
Но в скудном описании
дорогих поэту мест есть строка, замечательная сама по себе, кроме того, что она
принадлежит кисти едва ли не самого известного поэта-пейзажиста и живописца
династии Тан – Ван Вэя: «горный пейзаж вдали то ли есть, то ль исчез». Строка примечательна тем,
что слова идеально «пресны», а образ, представляющийся читателю, объёмный и
глубокий – всё в соответствии с китайским эталоном художественности, описанным
ещё в древней «Книге Перемен»: «Уже исчерпаны слова, а мысль – в избытке». И
вспоминая стихи Ван Вэя, откуда взята эта строка,
читатель сразу же видит перед глазами во всех поэтических красках
величественный вид открывающегося пейзажа реки Ханьшуй,
неподалеку от слияния её с великой Янцзы:
Ван
Вэй (699— 759)
Смотрю
вдаль, на Ханьшуй
Вдоль Чуских границ, туда, где три Сяна
сошлись,
Вдоль склонов Цзинмэнь, где девять притоков слились,
Струится река до
края земли и небес,
А горный пейзаж вдали то ли есть, то ль исчез.
За городом
город, как будто из вод вознеслись,
Волна за волною,
стремятся в безбрежную высь.
От ветра и
солнца в Сянъяне пьяны без вина,
Любуясь
пейзажем, напьёмся, как Шань старина.
Ван Вэй
обращается к прошедшим временам, вспоминая почтенного Шаня,
генерала эпохи Цзинь – Шань
Цзяня (253 – 312), который во времена своей службы в Санъяне частенько за кувшином вина любовался красотами
здешнего речного пейзажа…
Через годы вспоминает
своего уже ушедшего Учителя Оуян Сю другой очень
известный поэт и художник эпохи Сун – Су Ши, любуясь пейзажем и
вспоминая Пиншаньский храм, и, странным образом, эту
магическую строку Ван Вэя в исполнении «Пьяного
Старца».
Су
Ши (1037-1101), песня на «Водный мотив»
В
Хуанчжоу в беседке «Стремительной стихии»
преподношу отшельнику Чжану
Свернули завесы,
закат разлился до земли,
А воды и небо
слились за беседкой вдали.
Смотрю я вокруг,
как вы всё обновили здесь, друг дорогой,
Проёмы сверкают,
где алым, а где синевой.
Теперь
вспоминаю, на башне Пиншаньской когда-то стоял,
Смотрел, как Цзяннань расстилается под моросящим дождём.
И лебедь летел,
еле видимый, за окоём.
И Пьяного Старца
стихи словно ожили здесь:
«И горный пейзаж
вдали то ли есть, то ль исчез».
На тысячу цинов – простор, прозрачное зеркало вод,
Отражения
яшмовых гор.
Внезапно
поднимется несколько волн,
И вот старика
седовласого утлый высоко вздымается чёлн.
«Мужские» и
«женские», что о ветрах так упрямо твердил
Один господин в Орхидеевой башне, – ужель не смешон?
МузЫкой небес Чжуан-цзы
не проникнулся он.
Почувствуешь
верно – дыханье небес и земли,
Стихии
стремительной – ветер – на тысячи ли.
В этом стихотворении мы видим – через аллюзию к «Оде Ветру» Сун Юя – «господина из Орхидеевой башни» (поэт, один из основателей старинной китайской
словесности, 298 до н. э – 222 до н. э.), – отсылку к древнему философскому
трактату Чжуан-цзы (китайский философ предположительно
IV века до н. э.). В «Оде Ветру» Сун Юй, отвечая чускому князю Сян-вану на вопрос
«Откуда, как родится ветер?», делит ветер на «государев», «мужской», и ветер
«простонародный», «женский». Су Ши
противопоставляет такому делению иное понимание Чжуан-цзы,
который в притче о флейте Человека и флейте Неба рассказывает о связи
человеческого и небесного: звуки (флейты) человека растворяются в многоголосье
земли, а голос Земли – в бездонной музыке Вселенной, хаотическом всеединстве
мира:
—
Ты, верно, слышал флейту человека, но не слыхал ещё
флейты земли. И даже если ты внимал флейте земли, ты не слыхал
ещё флейты Неба.
—
Позволь спросить об этом, — сказал Яньчэн Янь.
—
Великий Ком выдыхает воздух, зовущийся ветром. В покое пребывает он. Иной же
раз он приходит в движение, и тогда вся тьма отверстий откликается ему. Разве
не слышал ты его громоподобного пения? Вздымающие гребни гор, дупла исполинских
деревьев в сотню обхватов – как нос, рот и уши, как горлышко сосуда, как винная
чаша, как ступка, как омут, как лужа. Наполнит их ветер – и они завоют,
закричат, заплачут, застонут, залают. Могучие деревья завывают грозно: у-у-у! А
молодые деревца стонут им вслед: а-а-а! При слабом ветре – гармония малая, при
сильном ветре – гармония великая. Но стихнет вихрь, и все отверстия замолкают.
Не так ли раскачиваются и шумят под ветром деревья?
—
Значит, флейта земли – вся тьма земных отверстий. Флейта человека – полая
бамбуковая трубка с дырочками. Но что же такое флейта Неба ?
—
Десять тысяч разных голосов! Кто же это такой, кто позволяет
им быть такими, какие они есть, и петь так, как им поётся?
[Чжуан-цзы, 1995: 2]
Су Ши
воспринимает ветер как стремительную природную стихию, и музыка Чжуан-цзы, Дух Древности, сочетаясь, дополняя картину величественного
пейзажа, расширяя образное поле стихотворения, веет в его строчках.
И ещё одно
стихотворение Су Ши, посвящённое памяти Оуян Сю, в котором он упоминает Пиншаньский
храм:
Су
Ши Цы, на мелодию «Луна над
Сицзяном»
Пиншаньский храм
У Башни Пиншаньской три раза пройти мне судьбою дано,
Полжизни прошло,
словно пальцев щелчок, за мгновенье одно.
Уже десять лет с
той поры, как я видел Отшельника, скоро пройдёт.
Здесь надпись
его, словно танец змеиный, дракона полёт.
Скорбя об Учёном
тайшоу, я память о нем берегу,
Об ивах его и
весенних ветрах вспоминаю строку.
Но что говорить,
если тысячи дел в пустоту претворятся одну,
А жизнь в этом
мире подобна видению, долгому сну.
Заключительная
философская сентенция здесь отсылает читателя к строчкам другого
предшественника, великого поэта эпохи Тан – Бо Цзюй-и, углубляя и актуализируя их:
Бо Цзюй-и
(772-846)
Воспеваю
себя
Седа борода, и
лицо раскраснелось слегка,
Я, весел и пьян,
не совсем ещё пьяный пока.
Сто лет
незаметно минуют в юдоли земной,
И тысячи дел
пустотой обернутся одной.
Лежу и хвораю,
совсем как отшельник худой.
Брожу, распеваю,
как старец безумный, седой.
А сплетники
пусть говорят обо мне за спиной,
Я скроюсь от
мира за ширмой своей расписной.
Кроме того, «Жизнь, подобная
сну» в стихотворении Су Ши – аллюзия на стихотворение
в прозе, пожалуй, самого известного поэта эпохи Тан – Ли Бо
(701—762) «Весенняя ночь и пир во фруктовом саду»:
«Слушайте!
Небо с землей – это для живой твари какой-то постоялый двор. А солнце и луна,
свет и тьма? Ведь это лишь гости, безостановочно проходящие по сотням веков…
Да и вся наша жизнь, беспочвенно плавающая по какой-то поверхности, есть нечто
вроде сна. Много ль в ней радостных
минут?…» [Алексеев, 1999].
На примере
рассмотренных стихотворений мы видим, как неразрывно связаны все эти стихи:
одна цитата или аллюзия вызывает цепочку ассоциативно связанных с ней
произведений, причём как поэтических, так и философских, которые при чтении
непременно всплывали в памяти образованного китайского читателя. Классическое
образование в Китае включало в себя необыкновенно большой объём заученных
наизусть древних канонических текстов и целых поэтических антологий. Китайский
знаток поэзии помнил на память миллионы строк, и наслаждение от чтения во многом
получал, раскручивая этот немыслимый «клубок» ассоциаций, таящихся за
непритязательным первым планом стихотворения. Возможно
ли русскому читателю проникнуться хотя бы незначительной частью смыслов и
образов, вложенных в стихи китайским поэтом? Несомненно – но читателю
увлечённому, влюблённому в эту поэзию, читателю, знакомящемуся со сборниками
прекрасных русских переводов. Ведь только в контексте (весьма немалом)
переведённой поэзии, в контексте связанных между собой, темой ли, жанром ли,
эпохой ли стихотворений возникает интертекст
классической китайской поэзии. Как отмечает в своей книге «Яшмовые
ступени» И. С. Смирнов: «… китайское
стихотворение не равно само себе и может восприниматься как знак принадлежности
к бесконечному поэтическому ряду, пронизанному множеством смысловых нитей,
единой "системой кровообращения"» [Смирнов, 1989: 10].
Эта интертекстуальность
в классической китайской поэзии органично и естественно исходит из обращения к
предшественникам, будучи рождена дружеским вниманием и пониманием, проникнута
духом древности. О подражании древним и о мастерстве своего времени так сказал
один из ведущих литераторов и теоретиков древней китайской литературы, поэт Лу Цзи (261—303) в «Оде изящному слову»: «Я взором окину
мгновенье одно, пролетевшее с древних до новых веков; Я длань наложу на весь
мир средь морей – в одном лишь движенье зрачка». [Алексеев, 1978: 267]
Иными словами, как
поясняет профессор В. М. Алексеев: поэт – «преемник веков, их дополняющий
выразитель» [там же].
Список литературы
Интернет-документы:
Смирнов
И. С. «Классическая китайская поэзия в традиционной культуре Китая» «Публичные
лекции Полит.ру», 2012 год, URL: http://polit.ru/article/2012/02/24/smirnov/
Монографии:
Алексеев
В. М. Китайская литература: Избранные труды. М.: Наука, 1978
Художественные
источники:
Алексеев
В. М. Ли Бо СПб.: Кристалл,
1999
Смирнов
И. С. Яшмовые ступени. М.: Главная редакция восточной литературы издательства
«Наука», 1989
Чжуан-цзы. Пер. В.В.
Малявина. М.: Издательский дом «Мысль», 1995