Ваншенкин К. Оксфордский блокнот. – М.: Текст, 2017. – 206 с.
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 7, 2017
В издательстве «Советский
писатель» ещё в 2000 году вышло солидное избранное Константина Ваншенкина «Волнистое
стекло», и тем, кто знал поэта прежде всего как автора
широко известных песен – «Старый вальсок», «За окошком
свету мало», «Я спешу, извините меня», «Как провожают пароходы, «Женька», «Тополя»,
«Алеша», «Я люблю тебя, жизнь» – раскрылся лирик тихий, тонкий, лиричный. Неторопливый и основательный в мысли, глубокий и сдержанный в
чувстве, ясный и естественный в речи. В целом поэзию Ваншенкина можно назвать «интимной
лирикой». «Твардовский хоть и печатал его с удовольствием, но – упрекал: “слишком
личное!” – вспоминала в разговоре со мной Галина Константиновна, дочь поэта. – А
папа гнул свою линию, он всегда был далёк от властей, от всяких структур. Да, властью
он был замечен и отмечен, – но всё это – не из его биографии, а из биографии власти».
«Своя линия» Константина
Ваншенкина ярче проступила и благодаря последующим изданиям – «Женщина за стеной»
(2003), «Поступок» (2005), «Шёпот» (2008), «Фронтовая лирика» и «Вернувшийся» (2010).
Начав свою творческую биографию стихотворениями, которые можно назвать маленькими
новеллами, Ваншенкин довольно скоро стал мастером поэтической миниатюры. Отмечая
безукоризненную отточенность каждой миниатюры, ощутимую
смысловую нагрузку каждой строки, Борис Слуцкий заметил ещё одно важнейшее свойство
поэта: «Врать в стихах не то что не привычен, а попросту
не обучен».
Уже по книге «Волнистое
стекло» видно, что с годами стихи Константина Ваншенкина становились всё более грустными.
В его в грусти его нет ничего условно-поэтического, «литературного», здесь тоже
всё предельно «по-честному». Это грусть мужественного человека – хоть временами
и беззащитного перед острой болью от жестоких, невосполнимых потерь. Не исключено,
что и стихотворение из новой книги могло быть написано в память о горячо любимой
жене – Инне Гофф:
Когда пробилась проседь,
Что, впрочем, пустяки,
Он вдруг надумал
бросить
Писать стихи.
Любовь… Что делать
с нею?
Среди летящих дней
Она была сильнее
Стихов о ней.(с.98)
В последнем сборнике собраны
миниатюры двух последних лет жизни поэта. Одни появлялись в периодике (в журнале
«Знамя», в «Литературной газете»), остальные – обнаружились дочерью в записных книжках,
в том числе – в подаренном ею блокноте, привезённом из Оксфорда. Читаю – и вижу
прежнего Константина Ваншенкина, проникновенного, остро-наблюдательного, будто бы
и не предполагающего, на чём остановится его взгляд, говорящего
когда с осторожной тактичностью, когда – с резкой прямотой:
А в дружбе часто кроется ошибка,
Которую не знают наперёд.
Она, как корабельная обшивка, –
Её и шторм порою не берёт.
Пожалуй, нужно, как без всякой фальши
Сказал один прославленный актёр:
«Узнать поближе, чтоб послать подальше».
А сам глаза ладонями отёр.(с.10)
Помню, как в личной беседе Константин
Яковлевич мне сказал: «Я не могу себе такого представить, как это:
сесть за стол и думать над стихотворением. Работать по заранее продуманному плану.
Так мог иногда писать Евгений Винокуров, но не я. Никогда не знаю, что у меня получится.
Иногда стихи приходят ко мне при пробуждении, в полусне. Строчка, другая, за ней
разворачивается и всё остальное. Причём хочешь написать что-то одно – а рифма вызывает
совсем другое, не то… А может быть – и то!» – и Ваншенкин
сделал решительный жест, словно утверждающий: рифма права.
И
какая рифма! – «дебют – добьют», «ампула – ангела», «святая – страдая», «увенчан
– увечьем», «издёрган – исторг он», «шезлонги – силёнки», «жестом – женский»… Именно
во многом посредством рифмы разворачивается сюжет в «Винном отделе»:
Сдвинет вбок порожнюю посуду,
Выдаст две «пшеничных» на талон,
Равнодушна к внутреннему зуду
Мужиков, пришедших на поклон.
Но хотя толста и неопрятна,
Да ещё размазан красный рот,
На неё поглядывать приятно
И легко, а не наоборот.
За дверьми растрёпанные липки
Шевелит осенний ветерок.
Здесь – подобострастные
улыбки
И непроизвольный матерок.(с.122)
Новая книга от предыдущих отличается. Чем именно? В ней ведь собраны стихи уже
хорошо известного нам Ваншенкина, – стихи, которых отличают качества «дисциплинированной»,
строгой по форме и по точности слова прозы, – их по характеру можно сравнить с «Затесями» Астафьева, «Камешками на ладони» Солоухина, «Мгновениями»
Бондарева, «Вятской тетрадью» Крупина… Пожалуй, в «Оксфордском
блокноте» отчётливей, резче заметно, что собранное воедино стихотворное «хозяйство»
последних дней поэта – беспрерывные дневниковые записи, переложенные на бумагу
тонкие и точные психологические замечания, устные заметки, реплики, брошенные старому
другу-собеседнику, с которым можно говорить на любую тему и который поймёт сразу,
не требуя развить, уточнить, разъяснить мысль, столь сконцентрированную и всегда
образную. И, конечно, на месте знакомое, «фирменное»
ваншенкинское: пружинящий ритм, напряжённый пульс строки,
нейтральная лексика, цепкая повествовательная интонация (завязка, стремительное
развитие темы – и неожиданная, порой парадоксальная развязка, иногда – общий вывод,
бесстрастно подведённый итог), почти полное отсутствие метафор, неожиданный ракурс,
объективный взгляд «с черного хода», нечаянный «угол зрения»; заключение – важное
для целостности картины. А бывает, что и чистый импрессионизм
– как в «Рассвете»:
Размывается тьма,
Различаются зданья.
Возникают дома,
Как переизданья.
И ужасно далёк
Остающийся в силе
Золотой огонёк,
Что ещё не гасили.(с.24)
По свидетельству Галины
Константиновны, Инна Лиснянская однажды призналась Ваншенкину: «Я тебе завидую:
мы оба пишем миниатюры, но в твоих стихах есть юмор, а мне он недоступен…» Важное
замечание! Без мягкого, затушёванного юмора Ваншенкин немыслим. Особенно это заметно
в его «больничных» стихотворениях, строчки из которых выхватываю наугад: «Использованная
ампула. / Наскучивший телу шприц. / А также и вся преамбула /
С мельканием врачебных лиц» (с.17); «Такую сделали промашку, / Что в роковую
пустоту / Жизнь уронили, как бумажку, / Но – подхватили на лету» (с.34); а стихотворение
«Похороны» хочу привести полностью:
На похороны опоздал.
Приехал – там одни
веночки.
Ах, Боже мой, какой
скандал
Как быть такому одиночке?
Что делать бедному
ему,
Ища решенья по старинке
–
Напиться с горя одному
Иль добираться на
поминки? (с.158)
У Ваншенкина нет «живых и мёртвых», у
него все живы, все действуют в настоящем. Он продолжает общаться с Лукониным и Межировым,
Глазковым и Слуцким, Винокуровым и Ксенией Некрасовой;
продолжает видеть и слышать всех своих современников: «Евстигнеев
был похож на Смелякова,/ Он сыграл бы здорово его…» (с.11); «Был Виктор Конецкий суров, / Не многих душа принимала…» (с.145); «Порой
проснёшься ночью — хоть завой! – / Как будто ты в полях смертельно ранен. / Подумаешь:
а кто ещё живой? / Неужто только Бондарев да Гранин?»
И есть в книге примечательная
миниатюрка «Родословная», она не входила ни в один сборник (возможно, прошла в какой-то
давней подборке), и без объяснения её сюжетный ход может быть непонятен. По утверждению
Галины Ваншенкиной, опирается «Родословная» на их семейную историю, Во второй половине
XIX века помещик, проживавший на Полтавщине, выписал себе садовника из Голландии.
Звали садовника Михель Ван Шенк.
Впоследствии он стал лесничим. Сына своего лесничий назвал Борисом, который по отчеству
был уже Михайлович. Тогда же к фамилии прибавилось «ин»; так появилась фамилия Ваншенкин.
А Борис своего сына назвал Яков (имя, близкое к голландскому
Якоб). Яков Борисович участвовал в Первой
мировой. Он окончил химический факультет университета в Брно, знал чешский, немецкий
языки. Как инженера-химика высокого класса его приглашали на стекольные заводы в
Гусь-Хрустальный, в Казахстан, в Москву, под Улан-Удэ, снова в Москву и Гусь-Хрустальный,
в Немчиновку, Лосинку, Люберцы
и Фрязино.
Когда Константин Ваншенкин,
большой любитель футбола, смотрел, как играли голландцы – болел за них, говоря:
«Наши играют!».
Капусту солил,
Обкладывал кафелем
печи
И лодки смолил,
Потом не дающие течи.
Московская ветвь,
Шумящая внятно. А
где-то
Голландская верфь
От прадеда или от
деда. (с.73)
После последней прижизненной
книги «Вернувшийся» выходил ещё один сборник Ваншенкина – «Я люблю тебя, жизнь»
(издательство «ЭКСМО», 2013 год), – небольшое, но удачно составленное избранное,
в котором учтено и позднее творчество поэта. Вроде как попытка подвести окончательный
итог всему им написанному в стихах (замечу кстати, что
Ваншенкин известен и как прозаик, и как литературный критик). Нет, – оказалось,
не окончательный: без «Оксфордского блокнота» Ваншенкин всё-таки не полон. Ну а
вот теперь – всё, новых стихов уже не будет. Можно лишь возвращаться к поэту снова
и снова – и, возможно, он будет открываться новыми и новыми сторонами: его наследие
велико и многообразно.