Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 7, 2017
Елена
Алексеевна ПОГОРЕЛАЯ, кандидат филологических наук, литературовед, литературный
критик. Сфера научных интересов – русская
поэзия XX–XXI веков, современная русская литература, возрастная психология и педагогика.
Автор ряда статей о творчестве русских писателей и поэтов конца XX – начала XXI века, в том числе И.
Бродского, Л. Лосева, Б. Слуцкого и др. // Elena Pogorelaya,
candidate of philological Sciences,
Russian State University for the Humanities, E-mail: ellisatis@mail.ru
Аннотация. Статья представляет собой анализ так называемого мейнстрима – центрального направления
в русской поэзии 2010-х годов. По мнению критика, авторская стратегия в современной
поэзии эволюционирует от герметичности и закрытости текста от непосвященных к «новой
искренности» и движению навстречу читателю.
Ключевые слова: современная поэзия, 2010-е годы, мейнстрим, сетевая поэзия, премия «Дебют», премия
«Лицей».
Abstract. The article deals with the history of so-called mainstream – the central
way of Russian poetry published in the 2000–2010s. The critic argues that the authorial
strategy in the contemporary Russian poetry evolves from the impermeability to the «new sincerity» and
moves to its hypothetical reader.
Keywords: contemporary Russian poetry, 2010s years, poetical mainstream, Internet-poetry,
the Debut-Prize, the Lyceum-Prize.
Когда критик и поэт Л. Оборин обмолвился в недавней рецензии: «…стихи Горалик имеют дело с таким материалом, который отказывает в праве на существование обычным человеческим эмоциям» [Оборин, 2017], – он фактически определил целое направление в поэзии 1990–2010-х годов.
Это было время, когда мейнстримом оказалась поэзия, отрицающая человеческое начало, отторгающая лиризм, декларирующая смерть автора и – шире – прежнего человека вообще. Человек постсоветский, человек перестройки, не оправдал возложенных на него надежд, сломался под грузом «возвращенной» истории и литературы, предпочел обращению к первоисточникам пребывание во «времени “сэконд-хэнд”» – и современная поэзия была безжалостна к этому человеку. «Обычным человеческим эмоциям» в стихах, написанных в поздние 1990-е или ранние нулевые, практически не было места: поэт либо уходил в лабиринты деконструкций, воюя с призраками советского прошлого, либо поднимался на разреженные лингвистические высоты, либо превращался в бесстрастного скриптора, фиксирующего моментальные изменения реальности, либо искал спасения в толще истории, религии и культуры. Первенство оставалось за так называемой актуальной поэзией, существующей в запретной языковой зоне, из которой последовательно изгоняли профанов, и то ли ищущей нового, «постчеловеческого» языка для выражения итогов XX века, то ли деконструирующей изношенный язык «старой», «традиционной», поэзии.
Разумеется, речь идет не столько об отдельных поэтических голосах, чьи диапазоны тогда и сейчас по-прежнему отличаются друг от друга, сколько о «коллективном бессознательном» в поэзии, о качании маятника авторского и читательского восприятия. В статье анализируется общий тренд, которому авторы могут следовать либо, наоборот, отклоняться – тем более что часто именно в отношении к тренду, к мейнстриму, и проявляется наиболее ярко конкретная поэтическая индивидуальность.
Со временем, когда болевой шок от 1990-х прошел, «нечеловеческому» герметичному направлению появились некоторые альтернативы: новый эпос, интеллектуальная «филологическая» поэзия и ее антипод – поэзия «журналистская», существующая в связке с актуальной политикой и публицистикой… С другой стороны, в тот же самый момент на авансцену вырвалась сетевая литература, мгновенно – минуя толстожурнальные и издательские площадки – захватившая интернет и собравшая вокруг себя миллионную аудиторию преимущественно подросткового возраста. Многие еще помнят, что задолго до того, как основные потоки общения переместились из Живого Журнала в Фейсбук, в пространстве ЖЖ выросли две реальные поэтические фигуры – В. Полозкова и А. Кудряшева. Последняя закономерно отказалась от стихов по прошествии (затянувшегося) тинейджерского периода, первая же продолжает работать и недавно выпустила детскую книгу – качественно ощутимо проигрывающую ее прежним стихам, ибо Полозкова в своей функции «поп-поэта» привыкла подстраиваться под читателя, а под ребенка подстроиться не так просто. Впрочем, поэтесса и здесь ориентируется не столько собственно на детей, сколько на ту же самую аудиторию своих прежних поклонников, повзрослевших и обзаведшихся семьями, так что можно считать, что ее поэтическая карьера в сегменте «чтение для отечественного потребителя уровня “high—middleclass”» продолжается.
И если первоначально кому-то казалось, что эта сетевая сотрудничающая с читателями поэзия породит нечто новое, то после появления армии клонов бывших «блогинь» – всех этих Ах Астаховых, Ст. Даниловых и т.д. – стало понятно, что предположения о «сетевом» обновлении поэзии не оправдались.
Видимо, время для изменения общего тренда еще не пришло.
Пришло оно во второй половине 2010-х, когда ситуация в современной поэзии круто переменилась.
Похоже, что издание учебника «Поэзия» [Поэзия, 2016] в прошлом году закрыло мейнстримную тему 1990–2000-х, обозначив все ключевые моменты развития русского поэтического авангарда и одновременно окончательно маргинализировав явление актуальной поэзии как таковой. В самом деле, если в 1990-е первенство было за деконструкторами, играющими на руинах социалистического реализма; если в нулевые общий – или, во всяком случае, цеховой – интерес склонялся скорее в сторону герметичной поэзии для посвященных, то 2010-е явственно движутся в сторону поэзии с человеческим лицом.
Не случайно в 2015-м – практически одновременно с выходом элитарной «Поэзии» – блогосфера взорвалась материалами, посвященными «символу Веры» [Локшин, 2015][1] поэтической современности – В. Кузьминой, участковому фельдшеру, работающей и живущей в провинциальной Сибири. После ее дебюта на «Стихах.ру», а особенно после упоминания в программе Д. Быкова на «Эхе Москвы» к Кузьминой, по ее собственному признанию начавшей писать стихи почти в сорок лет, пришли тысячи почитателей и поклонников. В ней не без оснований увидели новое поэтическое воплощение провинциальной России, памятливой, скорбной, двужильной и – что немаловажно – умеющей говорить с читателем о его жизни и на его языке.
В стихах Кузьминой легко различить родовые черты и мотивы все тех же поэтических звезд Живого Журнала: непосредственность впечатления, поминутное обращение к «внутреннему ребенку», личные наблюдения, вырастающие в универсалии, банальности, поданные как личные наблюдения… Только, разумеется, детские воспоминания, а также личный и поэтический опыт «медички» из Каменск-Уральского отличаются от подобных воспоминаний и опыта столичной студенческой молодежи, чье коллективное «я» представляли Кудряшева и Полозкова. Поэтому там, где, например, у Кудряшевой детство окрашивается в солнечные идиллические тона («Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. / Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять…»), у Кузьминой проступает извечное русское полусиротство, тоска безотцовщины, трудный и скудный быт и надежда на лучшую жизнь:
Восемь. Потом январь, и тогда уж – девять. Мокрый
забор, соломенный тусклый свет.
Ленка читает Пушкина: рыбка, невод. Рыбка и дед
– понятно, а невод – нет.
Есть у меня собака – добрее книжки, желтая, хвост
облезлый, почти без ног.
Я ей шепчу, что нынче обидел Мишка – слушает
каждый вечер и греет бок.
Школьное утро, трубят на крыльце горнисты. На
перемене сбегаю, забыв пальто.
Дома
уборка – к празднику будет чисто…
Бабушка, где собака?
Зачем?
За что?
Девять. Подружке Райке почти двенадцать. Мы на
Исети, рядом шумит вода.
Райке несладко. Отчим напьется – драться. Ладно
бы только драться, а то… ну да.
Нам говорят: мерзавки, оторвы,
твари. Тихо дымит картошка в седой золе.
Взгляд у подруги такой виновато-карий, пальцы
испачканы в рыжей сырой земле.
Третью неделю гулять не выходит Рая… Хватит
вертеться, читай наизусть Барто!
Марь Николавна,
а раки в крови бывают? …Выгнали.
Нету Райки.
Зачем?
За что?
Взрослая. Сколько? Вам-то какое дело? Листья летят – пинетками всех мастей.
Небо – костюм для мальчика, сине-белый… Дурочка, я не хочу от тебя детей.
Нет, ты хорошая,
славный, веселый рыжик, только пойми – ответственность, не могу.
Листик оранжевый дырку сквозную выжег в первом,
таком непрочном, сыром снегу.
Спите, игрушки – котенок, сова и лошадь. Куплены рано, придется сестре отдать.
Господи, мне говорили, что ты хороший.
Сделаешь так, чтоб я поднялась опять?
Вообще, конечно, текстовые и метрические совпадения двух этих стихов – кудряшевского шлягера нулевых и кузьминской заплачки 2010-х – вплоть до указанных возрастов и финального обращения к Господу поражают, но кто же из критиков будет всерьез анализировать шлягеры и заплачки? А между тем «шлягеры зарифмовывают банальности – общие места культурного сознания» [Шайтанов, 2007: 48][2], и подобное переключение внимания все той же сетевой читательской аудитории с образа «золотой» столичной абитуриентки, открывшей для себя мир большой поэзии и больших чувств, на образ зрелого «народного поэта» провинциальной России, весьма показательно. Время тинейджерства и студенчества – подготовки к взрослению – закончилось. Пришло время зрелости и, соответственно, новой, зрелой поэзии.
У Кузьминой есть стихи лучше и хуже. Есть точные точечные наблюдения, задевающие совпадением расхожего штампа с конкретной судьбой («Деду восемьдесят с гаком, не уралец, из минчан. / Колыму прошел – не плакал, целину пахал – молчал…»), а есть тривиальные признания в духе хмельного есенинского надрыва: «Где, какие б ни справляла даты, / И какой бы ни дурманил хмель – / Зэкам, работягам и солдатам / Вечно греть мне душу и постель». Важно, однако, что и в том, и в другом случае Кузьмина педалирует тему лиры, «чувства добрые пробуждающей», что для читателей, издерганных бесконечными социальными и политическими разногласиями, оказалось сегодня особенно значимым.
Мейнстримная поэзия «конца века – начала тысячелетия» рождалась в полемике, в страстных идеологических разногласиях, в непримиримом отталкивании от противоположной эстетики.
Мейнстримная поэзия 2010-х рождается в попытке сгладить противоречия, прийти к примирению.
В 2016 году на поэтическом издательском рынке появился новый игрок – издательство «СТиХИ», организованное лидерами проекта «Товарищество поэтов “Сибирский тракт”» А. Ли, А. Пермяковым и А. Поспеловой.
Лозунг издательства сообщает, что книги «СТиХов» – это «книги для чтения» с качественным оригинальным дизайном, представляющие некий «срез» (так называется первая выпущенная серия из пяти книг) современной поэзии. По факту же появление издательства означает нечто большее, чем просто закономерное распространение деятельности сообщества на публикацию книг резидентов, ибо сама история «Сибирского тракта» в 2017-м кажется эмблематичной.
«Сибирский тракт» как товарищество поэтов в тучные нулевые явился своеобразным противовесом той «герметичной» поэзии, которая требовала от последователей стилистической идентичности, жестко регламентируя их поэтические предпочтения. Позиция «Сибирского тракта», объединившего в большинстве своем тридцатилетних поэтов из региональной России, была свободной и беззаботной: пусть цветут все цветы, пусть будут поездки, выступления, поэтические братания резидентов из Екатеринбурга, Перми, Казани, Киева, Пензы… Однако в самом начале 2010-х – после резкого идеологического расщепления «Сибирского тракта» – последовало несколько громких выходов из товарищества, и спустя всего два-три года объединение, позиционировавшее себя как счастливое братство поэтов, превратилось в почти маргинальную группу, членство в которой стало расцениваться не просто как личный биографический, но и как политический факт.
В этой ситуации выпуск книг – явное стремление лидеров «Сибирского тракта» обозначить собственную позицию: мы по-прежнему за поэзию «поверх барьеров», вне идеологических и стилистических разногласий. Первые пять вышедших сборников иллюстрируют самые разные нынешние тенденции – от чистой лирики А. Каримовой («Вересковая пустошь») до философского эпоса И. Караулова («Конец ночи»), напоминающего об одном из лучших сборников верлибров 2000-х – «Оживлении бубна» С. Стратановского; от поэтического «соцреализма» И. Домрачевой («Легкие»), пересыпанного узнаваемыми и близкими для читателя реминисценциями, до дионисийской избыточности А. Ли («Сад земных наслаждений»). Закономерно, что первыми в серии вышли как раз таки книги Домрачевой и Каримовой; их фигуры – действительно настоящие козыри «Сибирского тракта», их поэтика существует вне противоборствующих политических и эстетических лагерей. Это то самое «человеческое, слишком человеческое» начало, которое последовательно изгонялось из разреженной актуальной поэзии 1990-х и нулевых, а теперь снова настойчиво заявляет свои права:
над холмами нашими возвышается храм
говорят нарышкинское барокко
одобрительно смотришь и думаю я
харам
закройся всевидящее око
к человеку согреться
приходит
другой человек раздет
белые начали чёрные сразу же проиграли
но у меня к тебе тело которому дела нет
до вопросов нравственности и морали
(А. Каримова)
Стихотворение личное, даже интимное, но в нем, как и во всех текстах, чей пульс совпадает с биением времени, проговорено главное: сегодня внимание поэзии снова сосредотачивается не только на отношении человека к традиции, идеологии, языку и т.д., но и на отношении человека к человеку.
Сходными категориями оперирует и организатор одного из наиболее популярных сегодня поэтических фестивалей «MyFest» Д. Курская, формулируя идеологию мероприятия на официальном сайте: «“Стихи и человечность” – вот кредо ежегодного фестиваля современной поэзии MyFest, построенного во многом на отношениях между авторами из разных городов, эпох и обстоятельств». Действительно, а то время как Волошинский фестиваль делает ставку на сохранение культурных традиций отечественного модерна; в то время как «Плюсовая поэзия» в Вологде реализует идею «поэзия плюс» (поэзия в соединении с музыкой, театром, кино, краеведением); в то время как фестиваль верлибра вот уже более двадцати лет работает на поддержание и распространение традиции свободного стиха… – MyFest, созданный «для демонстрации самых различных, иногда даже полярных направлений современного поэтического творчества и попытки консолидации его сегментов», вполне вписывается в этот ряд и заполняет пустующую «эмоциональную» нишу.
Фестивалю много пеняют за хаотичность, непродуманный регламент, избыток площадок и выступающих… Но ведь в этом и заключается его фишка. В том, чтобы на два часа, отведенные под выступление пятидесяти поэтов, эти поэты отбросили в сторону собственные (не только литературные) пристрастия и убеждения и просто друг друга послушали. А много ли мы знаем площадок, на которых бок о бок читают А. Кащеев и С. Арутюнов, Г. Петухов и Е. Никитин, И. Шостаковская и А. Каримова?
Учитывая, что привычные в последнее время реплики «с этим я на одну сцену не выйду» на MyFeste практически не звучат, можно сделать вывод, что объединяющий проект Д. Курской оказался успешным.
На ту же идею «консолидации разных сегментов литературного поля» работает и новая, 2017 года, премия «Лицей», в частности – ее поэтическая номинация. В некотором смысле «Лицей» занял место «Дебюта», причем дебютовская чуткость к новизне и ориентация на наиболее актуальные литературные практики сменились в нем новой традиционностью и нацеленностью на гуманистическое измерение литературы.
То есть в этом случае перед нами практически программное заявление о поддержке поэзии с человеческим лицом.
И поэтический шорт-лист «Лицея», в котором ироничные современные фрески П. Банникова соседствуют с лобовой гражданской лирикой А. Ревякиной, а безыскусный автобиографизм В. Косогова – с мелодраматическими признаниями Д. Курской, тому подтверждение.
О «Лицее» было не так много внятных критических откликов. Пожалуй, наиболее подробную статью его итогам посвятил М. Алпатов, припечатав финалистов упреком в отсутствии собственного языка и едва ли не механическом воспроизведении штампов послевоенной советской поэтики [Алпатов]. Так, по его словам, двое из трех победителей – В. Косогов и Г. Медведев (первая и третья премии) – «работают в одной и той же, популярной в силу своей простоты традиции: старомодная силлабо-тоническая лирика, едва прикрытое подражание Серебряному веку, переваренному подцензурной советской поэзией», а Д. Курская (вторая премия) «берет исповедальный тон, но избегает настоящей искренности, прячась за монотонные перечисления, нагромождения метафор и благозвучные украшательства». Отчасти это верно (хотя насчет «одинаковости» поэтики Косогова и Медведева я бы поспорила), но дело в том, что меняющийся поэтический мейнстрим диктует соответствующий выбор: не языковые новшества и интеллектуальные эксперименты, а высвобождение эмоциональности, готовность к (излишнему) пафосу, отсутствие оглядки на те стилистические и культурные нормы, которые еще недавно считались само собой разумеющимися в любом поэтическом поле. Поэтому точно так же, как среди лауреатов «Дебюта» с его установкой на изящный интеллектуализм и мощное рефлексирующее начало не могли оказаться ни раздумчиво-тяжеловесный В. Косогов, ни экстатическая Д. Курская, в число «лицейских» победителей вряд ли вошли бы до сомнамбуличности погруженная в речевую стихию Е. Соколова или абсолютно самодостаточная в своей фольклорной архаике Л. Югай.
Особняком в «лицейском» шорт-листе стоит подборка бронзового призера Медведева. В сущности, он разрабатывает сегодняшнюю поэтику дворовых окраин; казалось бы, после Б. Рыжего здесь уже нечего делать, но Медведев странным образом отказывается от всех узнаваемых вешек, вместо привычной апелляции к наследию уральской поэтической школы прививая к лосевскому мучительному сарказму светлую ностальгию первого постсоветского поколения:
Заплати водиле пару сотен, сядь в его скрипучую «газель»
и на тягомотину полотен родины
осенней поглазей,
родины обыденной, со строчной, а не той — с Кремлём из букваря,
простенький покрой её непрочный рассмотри, короче говоря.
Вид снаружи до зевоты сонный и вневременный заучен назубок.
«Голуби летят над нашей зоной» — это радио здесь любят, голубок.
Всё бегут пакеты вдоль обочин — царства целлюлозного гонцы.
Нравится такой пейзаж? — Не очень. Вынырнула деревенька из грязцы,
и какой-то дед с баулами, сутулый нам навстречу простирает длань:
— Далеко тебе? — Да туточки, за Тулой. — Ну
влезай, там было место, глянь. —
Зачастили рытвины, нависла туча, а родная сторона
тянется и тянется без смысла, как у спящего попутчика слюна.
Медведеву удается сочетать живую человеческую речь с высокой поэтической рефлексией, и это выгодно отличает его, например, от В. Кузьминой, от рефлексии отказывающейся в пользу более чистой эмоции. Но без рефлексии, а тем более без присвоения контекста, без его осмысления, невозможно написать вот такое:
Я смотрю в окошко трамвая,
как вторая идет моровая,
и моя поднимается шерсть.
Братец жизнь меня учит и
братец смерть.
Я котенок с улицы Мандельштама.
Отвези меня, мама,
в Ванинский порт, брось во терновый куст,
точно чучелко смоляное.
Лишь бы не слышать косточек
гиблый хруст
и все остальное.
Как бы то ни было, «Лицей» очень явственно обозначил тенденцию.
Если в 1990-е мейнстримом было декодировать и деконструировать, расщепляя язык до мельчайших частиц, а личность – до атомов, если в 2000-е мейнстримом было закручивать интеллектуальные цепочки, вплетая в них интертекст и смиряясь с отсутствием отклика от читательской аудитории, то во второй половине 2010-х мейнстримом становится открытая эмоциональность, взывание к читательскому ответу и возвращение современной поэзии ее гуманистического амплуа.
После всех открытий в области речевой и психологической деконструкции, после того, как поэзия научилась дышать в безвоздушном пространстве, ей необходимо разгерметизироваться, найти выход к читателю. Однако неплохо бы помнить, что искренность – не индульгенция. Излишне буквальное следование «интеллектуальному» вектору сообщает поэзии выхолощенность и разреженность, провоцируя автора на создание исключительно «поэзии для поэтов», но и подчинение диктату эмоций приводит к избыточности и неряшливости, к выдаванию банальностей за лирические прозрения.
Впрочем, поэзия больше всего интересна, пока она ищет.
И если в 2010-е она ищет новых возможностей для обращения к читателю, пусть и гипотетическому, тем лучше для читателя и для нее.
ЛИТЕРАТУРА
Статьи из журналов и сборников
1. Шайтанов И. Подмалевок // Шайтанов
И. Дело вкуса. Книга о современной поэзии. М.: Время, 2007. С. 41–50.
Монографии
2. Поэзия. Учебник / Авторы-составители
Н. М. Азарова, К. М. Корчагин, Д. В. Кузьмин, В. А. Плунгян
и др. М.: ОГИ, 2016.
Интернет-документы
3. Алпатов М. Пушкин как логотип.
Часть I. URL: http://rara-rara.ru/menu-texts/pushkin_kak_
logotip_chast_1; Пушкин как логотип. Часть IIURL: http://rara-rara.ru/menu-texts/pushkin_kak_logotip_chast_2.
4. Локшин Б. Символ Веры // Сноб.
– 2015. – 17 сентября. URL: https://snob.ru/selected/entry/97952
5. Оборин Лев. «Черную воду проглатывает
белый лед» // Октябрь – 2017. № 5. URL: http://magazines.russ.ru/october/2017/5/chernuyu-vodu-proglatyvaet-belyj-led.html
[1] Примечательно, что и поэтическая звезда Живого Журнала,
и любимица Фейсбука носят одинаковое имя, притом на редкость
символическое само по себе.
[2] И дальше: «Это не шестидесятнические
двадцать лет, а тинейджерство. Преимущественно подростковый,
школьный возраст — от четырнадцати до семнадцати… На этой возрастной грани совершаются многие
события в современной культуре. В расчете на этот возраст, на проецирование присущего
ему сознания» [Шайтанов, 2007: 48]. Более десяти лет потребовалось, чтобы описанная
ситуация изменилась.