Андрей Коровин. Снебапад. Избранные стихотворения.— М.: «АЛЕТЕЙЯ», 2016. — 128 с.
Опубликовано в журнале Prosōdia, номер 6, 2017
Сборник Андрея
Коровина «Снебапад» был
представлен миру прошлой весной и уже успел обрасти читательскими и
критическими отзывами. Павел Крючков, например, отмечает, что стихи Коровина
становятся всё сильнее и глубже[1], «НГ—Exlibris» включает сборник в 50 книг 2016
года. Чистая, не опосредованная читательским мнением оценка сегодня кажется уже
сложной задачей. Однако в случае с творчеством Андрея Коровина многоголосье
откликов только дополняет восприятие незаурядной книжки. И вот почему.
Во-первых, от обилия
оценок стихи, естественная среда которых – сцена, только выигрывают. Во-вторых,
перед нами избранное, которое предоставляет прекрасную возможность панорамного
взгляда на всё творчество поэта, а оно раскрывается в полной мере именно в
широком поле оценок. В-третьих, многие строчки Коровина воспринимаются как
жест, им нужна публика, живая реакция. Впрочем, книжка будет интересна и тем,
кто захочет только составить впечатление о коровинских стихах.
«Снебапад» – удачно сделанный сборник. Книга
содержит четыре раздела: «Северный ветер», «Обещай вернуться», «Небесный
диспетчер», «Шестое чу», и
любой из них может быть рассмотрен как отдельная завершённая глава. «Северный
ветер», например, открывается «Королём растений», констатирующим удивление
природной пестротой природного мира («ноги путаются
в травах // голова кружится от запахов») и закрывается
стихотворением «В моей вселенной», утверждающим открытость лирического героя
миру людскому («в моей вселенной всем хватит места»).
Стихотворения
подобраны тщательно, а материалом для сборника послужили достаточно далеко по
времени отстоящие друг от друга вещи. Из этого можно сделать как минимум два
вывода. Во-первых, автора вполне удовлетворяет его творчество начиная с 1988 года (самое раннее
стихотворение сборника), во-вторых, стихи в «Снебападе» собраны автором в определённую
художественную систему, которую имеет смысл попытаться понять. Третий вывод
напрашивается уже после: этот сборник — подступившая зрелость автора, которому оказались
необходимы и ревизия всего написанного, и попытка обозначить себя в поэзии,
попросить у неё предварительный счёт, чтобы увидеть, сколько уже условных денег
было прогуляно и на что можно потратить оставшиеся. Недаром презентация книги
совпала с сорок пятым днём рождения поэта[2].
Своего рода эпиграфом
к сборнику, пожалуй, может считаться уже упомянутый «Король растений»:
земля
заросла летом
по
самое небалуйся
вылезли
из земли все травы
из
периодической таблицы Линнея
…
как
жить
в
этом прекрасном мире (с.
7).
Смысловая
контаминация объединяет периодическую систему Дмитрия Менделеева и половую
систему классификации растений Карла Линнея в некий полный поэтических
элементов мир, который состоит из восторга и фантасмагоричных «полудрагоценных» и «газообразных»
трав. «Как жить» – это и вопрос, и инструкция: не случайно Коровин почти всегда
избегает знаков препинания, зачастую оставляя лишь отточия, которые не отделяют
одно слово от другого, позволяя им литься потоком. Это подчёркивает открытость
и незавершённость его поэтического высказывания, и именно высказывание – то,
что в коровинских стихах
ценно в первую очередь.
Поводом высказаться
может стать воспоминание, тягостное или радостное чувство, вообще явленный поэту
вещный мир. Герой Коровина констатирует солнце, травы, ветер, весну,
снег, Васильевский остров, пьёт вино, влюбляется, просыпается в чужой постели,
зовёт в гости – и каждый раз подмечает движение меняющейся вокруг него
реальности. Можно сказать, что в жизни он видит знаки, поскольку, помимо
безусловного эстетического чутья, обладает тайным поэтическим знанием, навыками
определения прекрасного:
если
долго смотреть в горизонт
он
становится постижим[3] (с. 53).
Это лейтмотив
сборника – вглядывание и последующая словесная фиксация постигнутого. Великая
сила слова в поэзии Андрея Коровина становится великой силой смысла. Об этом –
ещё одно стихотворение сборника «Слово»:
Ты
всемогущ. Ты – Бога называл.
Любое
слово – что девятый вал –
Способно
и родить, и уничтожить
(с. 60).
Здесь вспоминается
акмеистическая традиция: любой элемент бытия может быть облечён словом и стать
катализатором процесса ассоциирования, любое действие будет стремиться искать
рифму среди других действий, любой предмет может стать артефактом и раскрыть
тайну своей художественной неслучайности:
лежали
листья словно голые
любовники
в руках земли
и
плавилось под ними олово
и
оторваться не могли
пружиня
паутиной времени
бежал
забытый паучок
и
сквозь космические темени
сам
Бог глядел в его зрачок
(с. 21).
Эта почти
натурфилософская увлечённость природой, космосом вписывает Коровина сразу в ряд
контекстом русской лирики. В его поэзии угадывался бы Заболоцкий, угадывались
бы и более классические нотки – Баратынского, отчасти даже Веневитинова,
конечно, Тютчева и Фета, но вопрос-инструкция «как жить» включает в себя
слишком значимые реалии современности, которые не позволяют считать автора
приверженцем любой творческой и философской концепции, не знавшей русских
девяностых двадцатого века. Перед нами очевидным образом современник.
Эпохой он изрядно
поломан, про что и пишет. Явленный в стихах перелом (а он угадывается во многих
текстах) при этом не надрывен, это трезвый взгляд человека, носящего внутри
трагический опыт и научившегося существовать с ним. Он сконцентрирован,
например, в одном из самых сильных стихотворений сборника, которое называется
«Всё будет хорошо»:
всё
будет хорошо
пело
Русское радио в девяностых
когда
одни наши мальчишки гибли в чечне
а
другие палили друг в друга
озверевшие
от водки и крови
им
хотелось быть крутыми
как
парни в американских фильмах
(с. 22).
«Как в фильмах» –
значимое сравнение. Зрелище представляется подходящей метафорой для
характеристики всего сборника. Напрашивается одна параллель с Серебряным веком:
есть в стихах Коровина то, что относит их к театральному искусству. Его
стихотворения рассчитаны на то, чтобы их и читали, и слушали. Стихи эти удачнее
всего воспринимались бы в «Бродячей собаке».
Думается, положение
автора здесь риторическое: ему важно не столько передать чувство или мысль,
сколько включить читателя в собственную языковую игру. Перед нами
стихи-фиксации, стихи-констатации, стихи, ориентированные на внешний эффект.
Иногда для лучшего понимания их даже нужно проговаривать:
это
поезд из Гривно из Гривно
из
какого-то Гривно спешит
золотые
проносятся гривы
и
пейзаж жёлтой ниткою сшит
а
в Подольске на мокром вокзале
жизнь
кипит словно стайка волчат
нам
про новую жизнь не сказали
а
из старой салазки торчат
солнце
светит как юность в апреле
жизнь
чиста как пьянчужки слеза
эх глаза бы мои не глядели
да
всё смотрят и смотрят глаза
(с. 103).
Ритм и звукопись
создают ощущение мчащегося поезда, которое усиливается метафорой: жёлтой
ниткой, связывающей и пейзаж за окнами поезда, и апрельское солнце – или это
воспоминание о каком-то апрельском эпизоде юности? Далёкий от возможности
биографической трактовки читатель может попытаться понять произведение
буквально – и потерпит поражение: на первый план выходит риторическое. Андрею
Коровину важно не быть прозрачным, не рассказать историю, а говорить, облекать собственные микро-нарративы
словесными жестами. Каждое из собранных под одной обложкой произведений — такой
жест.
Акцент на внешнем, эффектном, броском, зримом
не случаен – вспомним публичную сторону деятельности Андрея Коровина. Любой
поисковик при запросе его имени выдаёт внушительного объёма подборки,
творческую биографию, видеозаписи выступлений и, кажется, уже обязательную для
современного поэта статью в Википедии. Творчество
Коровина медийно: он есть в
информационном пространстве, он узнаваем, он публичен, руководит культурными
программами, проводит вечера и фестивали поэзии — это естественная для него
стихия. Стоит посмотреть его чтения, вживую или на ютубе — он очень сценичен: артистичен, харизматичен, нарочито театрален,
по-актёрски пошловат, но,
есть такое выражение у телевизионщиков, «камера его любит». Стихи Андрея
Коровина легки во многом благодаря их зрелищности, их удобно воспринимать, если
память подсказывает манеру их авторского исполнения.
В том же «Всё будет
хорошо» кажется, что, обращаясь к девяностым, Коровин рассыпает горстями
масс-медийные штампы, как
будто позаимствованные из сериала «Бригада», но и война в Чечне, и разгул
бандитизма, и превратности судьбы уехавших на заработки за границу на фоне
личных утрат оборачиваются театральным жестом. Коровин захватывает
внимание читателя картинкой, поднимает его на высоту обобщений – и разжимает
руки.
то что было вином через час станет
спермой…
слышишь что-то
кипит
в облаках
это
Бог забыл выключить чайник
(с. 45).
Низкое, высокое,
вещное, мирское, небесное и Бог – всё смешалось. Этот же приём (так и хочется
сказать «борцовский») Коровин применяет на протяжении всего сборника. Вот
стихотворение из первого раздела «Дни за днями: в тоске»:
а у сосен солнце грызёт стволы
дни за днями тянутся как волы
страх живёт в воловьей утробе
для чего живём мы воловий век
наг и чист рождается человек
а уходит в тоске и злобе
говорят что есть мол ещё душа
что её сам Бог научил дышать
и внимать небесам и аду
а в моей душе – только ветра свист
Бог души моей видимо органист
он играет все ночи кряду
(с. 31).
Своего
рода квинтэссенция явлена внимательному читателю в этих строчках, несмотря на
то, что заглавное стихотворение, собственно, «Снебапад», содержится в другом разделе. Андрей
Коровин рисует очень чёткую вертикаль, на которую можно нанизать строчки
каждого стихотворения. Где-то высоко есть Бог, он вдыхает жизнь в мир природы и
вещей и отражается в морском узоре, солнечном блике, шуме ветра, глазах
любимой, а ещё он мучительно иском лирическим героем. Ниже Бога — мир, и это
очень пластичный, чувственный мир, который живёт, дышит, пахнет, его можно
потрогать или попробовать на вкус. Мир лежит на плечах героя, и это тяжёлая
ноша. Потому что «тоска и злоба», потому что душа уподоблена эоловой арфе,
которая воспроизводит только «ветра свист». Эта вертикаль объединяет всё: и
истории любви, и истории смерти — любви, надежд, человека. Вертикаль — это
неизменность и неизбежность, принимаемая автором заданность маршрута:
солнце
всё так же всходит и заходит
последнюю
тысячу лет
хоть
бы раз небесный диспетчер
изменил
его вечный маршрут
(с. 104).
Картинки мелькают,
точка зрения меняется в зависимости от положения читателя, и здесь опять нужно
пользоваться метафорой зрелищности, обращает на себя внимание монтажность сборника – не
пестрота, а принцип построения текста в почти тыняновском смысле. Книжка-то перед нами разная и
интонационно, и тематически, но, тем не менее, единая, раскрывающая свои смыслы
в соответствии с логикой составителя.
От почти зрительного
восприятия, от зачарованности жестом и особого сорасположения стихотворений под одной обложкой и
рождается очарование этого сборника, в котором и ранние, и поздние произведения
связаны между собой. По сути, каждое стихотворение, помещённое под обложку «Снебапада», оказывается
«поливалентным» и обнаруживает весьма широкие возможности сочетаемости. Вот,
например, на девятой странице помещено стихотворение 2007 года «Загадать
желание» о том, что «жизнь так быстро пролетит», а на восьмой оно символически
рифмуется с «Деревом дождя» (написанным в память об Алексее Парщикове) — рассуждением о неизбежной конечности
человека. «Небо со льдом» 2005 года («День
постоялого снега. / Выпито небо со льдом.») коррелирует
с «Вечерним южным» 2006 («давай никуда не пойдём
/ спрячемся под причалом / будем пить через трубочку это лето»), и это только
начало цепочки ассоциаций.
Наверное, поэтическая
зрелость выглядит именно так. На упомянутом вечном маршруте раскладывает Андрей
Коровин свои дары: стихи-картинки, стихи-истории, стихи-размышления. Каждое из
них по-настоящему раскрывается лишь в ансамбле. Некоторые могут показаться
чересчур яркими, где-то встретится достаточно традиционная метафора, где-то
резанёт слух некоторое самолюбование и манерничание
(«скажите что ненавидите мои
стихи // и я скажу вам // что это // любовь»). Таково свойство лоскутного
одеяла: кусочки выполнены из разного материала, они разного размера и цвета, а
где-то видны швы, но в целом-то одеяло и радует, и греет, и украшает.
«Снебапад» оказывается таким лоскутным одеялом –
стихотворения здесь важны не фактом своей публикации (со многими читатели уже
знакомы), не тематикой, инструментовкой и авторской точкой зрения, а тем, что
они произносятся. Принципиальной для сборника является предоставленная нам
возможность воспринимать поэтические тексты как речь – в связи слов друг с
другом, с поэтической традицией, с частностями, с вечностью. Эта возможность и
является, по сути, ответом на поставленный в одном из стихотворений вопрос «как
жить?», не ответом даже, а жизненной и творческой стратегией.
Пример тому —
программный для сборника и уже упомянутый «Снебапад», посвящённый трагически погибшей Ольге Подъёмщиковой, поэту и
журналисту:
кто
был из нас кто не был виноват
теперь
не важно небо стало выше
и
яблоневый нынче снебапад
чердак
скрипит
и
дождь стучит по крыше
(с. 57).
За внешне привлекательным, ярким, мелькающим,
очевидным «как жить?» угадывается осознание и приятие некоей поэтической
константы. Признание тот факта, что небо высоко, что всё будет так, как быть
должно, и является основным трафаретом, через который следует читать стихи
зрелого Коровина. Небо-то, скорее всего, звёздное, а если это так, то где-то
рядом и нравственный закон.
[1] «Вспышки
света». Поэзия Андрея Коровина в рубрике Павла Крючкова
// «Фома», №3, 2016. Цит. по: http://foma.ru/andrey-korovin-vspyishki-sveta.html
[2] См. об этом:
«Книжное обозрение», 2016, №7-8, с. 26.
[3] Курсив
авторский. – А.Р.