Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 5, 2013
Эволюция похоронного обряда в Советской России[2]
«…Среди городских обывателей создавалось явно антисоветское и чуть ли не погромное настроение. Это настроение еще усилилось тем, что все попы забастовали, отказываясь совершать обряды и богослужения»[3], — таким образом описывает корреспондент газеты «Безбожник» результаты «поповской стачки» в Перми в 1918 году. Отказ священников совершать обряды стал результатом конфликта пермского епископа и Губчека. Во время напряженного противостояния верующих и коммунистов обе стороны поочередно устраивали митинги. В результате на большевистском митинге была принята резолюция, «резко осуждающая поповскую противосоветскую работу и стачку попов, требующая от попов немедленного прекращения стачки и c просьбой к Сов. Власти принять меры, чтобы попы на время стачки были бы лишены продовольствия, ибо — "кто не трудится, тот да не ест"»[4]. В результате священники потерпели поражение и были вынуждены прекратить стачку. Таким образом, отказ священников совершать обряды практически парализовал жизнь в городе, а революционная власть, для того чтобы навести порядок, требовала прекращения стачки и возобновления богослужений.
С позиций сегодняшнего дня сложно представить себе, что без малого сто лет назад семейные обряды занимали в обществе совсем иное, гораздо более важное место, нежели в нашей современной жизни. Как видно из истории «поповской стачки», в российском обществе начала XX века эти вопросы не находились в приватной сфере, как сейчас, а были в большой степени публичным социальным действием. И, как и всякое публичное действие, обряды жизненного цикла испытывали сильнейшее воздействие со стороны государства. Не был исключением и похоронный обряд. Кроме того, факт смерти публичного человека и его похороны часто становились поводом и удачной площадкой для политической манифестации — оппозиционной или государственной.
До 1917 года похороны лиц, крещеных в православии, а значит 69 % населения Российской империи[5], строго регламентировались Уставом Русской православной церкви[6]. На практике это означало, что похоронить человека без священника, минуя церковное отпевание, было практически невозможно[7]. Обязательным было и участие священника в похоронной процессии. Кроме того, регламентировались устройство похоронной процессии, надписи на траурных венках, внешний вид и одежда умершего. В дореволюционном обществе, строго разделенном по чинам и сословиям, правила погребения соответствовали тому месту в социальной структуре общества, которое занимал покойный. Похоронная одежда должна была соответствовать статусу умершего, а место на кладбище определялось классами погребения[8].
В то же время, несмотря на столь строгую регламентацию со стороны православной церкви, начиная с середины XIX века революционно настроенные круги молодежи начинают активно использовать похоронный обряд для политических демонстраций. По мнению исследовательницы «красной обрядности» Н. С. Полищук, «первыми "невиданными… и по многолюдству, и по внешнему виду" были похороны Н. А. Некрасова (декабрь 1887г.). Именно на них впервые была нарушена традиционная структура траурной процессии: священник — колесница с покойным (или гроб на руках) — провожающие. На похоронах Н. А. Некрасова процессию "стихийно" возглавила толпа молодежи с несколькими огромными венками, "украшенными надписями"…»[9]. Основной причиной неклассических похорон с гражданской панихидой во всех этих случаях был колоссальный общественный резонанс, связанный с личностью, обстоятельствами и/или самим фактом смерти усопшего. В похоронах такого типа принимали участие лишь отдельные слои общества — в первую очередь студенты и другая «прогрессивно настроенная молодежь», которые устраивали гражданскую панихиду или демонстрацию стихийно.
Несомненно, такие похороны значительно отличались от классического православного погребения. В некоторых случаях, например на похоронах Некрасова, гражданская панихида сочеталась с церковным отпеванием. В других — например, при погребении многих революционеров, погибших в 1905 году, церковного отпевания не происходило.
Особняком стоят похороны Льва Толстого, отлученного от Русской православной церкви в 1901 году. Толстой был похоронен 10 (23) ноября 1910 года в Ясной Поляне без церковного отпевания, вне кладбища. Смерть Толстого вызвала широкий отклик молодежи в Москве и других городах. Студенты и курсистки в течение нескольких дней пытались устроить демонстрацию в память о Толстом, но все попытки были пресечены полицией[10]. Студенческие волнения в связи с похоронами Толстого были своеобразным протестом против отлучения его от церкви. Одновременно толпа студентов и курсисток пела «Вечную память»[11], была организована панихида в армянской церкви в Санкт-Петербурге[12].
В силу своего большого общественного резонанса похороны такого рода зачастую использовались различными организациями для проведения политических демонстраций. Наиболее ярким примером этого являются похороны Н. Э. Баумана[13]: «…к полудню около Училища собралось до пятнадцати тысяч человек. Вынос тела состоялся в двенадцать часов дня, причем процессия проследовала в таком порядке: впереди всех вслед за гробом шла организованная из студентов и рабочих боевая дружина, замыкавшаяся санитарным отрядом, организованным из студентов и курсисток; далее следовали флагоносцы, неся флаги и знамена с различными надписями; процессию замыкали студенты с венками от различных революционных и оппозиционных организаций и частных лиц. В качестве охранителей порядка ехали студенты, одетые в маршальские костюмы. Процессию сопровождали все собравшиеся к Техническому Училищу, причем большинство имели в петлицах и на головных уборах красные ленты. Демонстранты несли лозунг, который в советские времена из фотографий тщательно вычищался: "требуем созыва Учредительного собрания"»[14]. Похороны и смерть Л. Н. Толстого также использовались для политической агитации[15].
Революционные похороны
Похороны Некрасова, Толстого, жертв революции 1905 года были новаторскими прежде всего с точки зрения организации похоронной процессии. Несмотря на политизацию некоторых из этих похоронных процессий, все они оставались индивидуальными (хоронили какого-то одного человека), а могилы не превращались в политически значимые памятники. В противовес этому похороны жертв Февральской революции 1917 года были превращены в масштабное политическое, мемориальное и художественное действо.
Инициатором торжественных похорон выступил А. Ф. Керенский. Первоначально жертв революции предполагалось похоронить на Дворцовой площади. Против этой идеи активно высказывался Максим Горький, который 6 (19) марта предложил для этой цели площадь Казанского собора[16]. В результате 10 (23) марта архитекторы И. А. Фомин и Л. В. Руднев представили Совету рабочих депутатов «картины-проекты фантастических памятников "жертвам", однако не на площади Зимнего дворца, а на Марсовом поле, и это произвело такое впечатление, что наконец "товарищи" сдались и решили, что погребение состоится там»[17]. По свидетельству Александра Бенуа, в подготовке знамен для погребального шествия принимали участие Шагал, Добужинский, Нарбут и др.[18]
Для организации похорон была создана специальная «комиссия по похоронам жертв революции», которая разработала особый «церемониал похорон жертв революции», а также отпечатала тираж информационных листовок для граждан Петрограда.
Похоронная процессия была организована в колонны, которые двигались из шести различных пунктов. На Марсовом поле были вырыты четыре братские могилы для 184 человек. Красные гробы с телами погибших укладывались в могилы в строгом геометрическом порядке при помощи специальных приспособлений, при этом в честь каждого из погибших Петропавловская крепость салютовала пушечным выстрелом. На трибуне находились ветераны революционного движения В. И. Засулич, Г. А. Лопатин, В. Н. Фигнер[19].
Французский посол Морис Палеолог в дневнике подробно описывает впечатления от похорон:
«Сегодня большая церемония на Марсовом поле, где торжественно погребают жертв революционных дней, "народных героев", "мучеников свободы". Длинный ров вырыт вдоль поперечной оси площади. В центре трибуна, задрапированная красным, служит эстрадой для правительства.
Сегодня с утра огромные, нескончаемые шествия с военными оркестрами во главе, пестря черными знаменами, извивались по городу, собрав по больницам двести десять гробов, предназначенных для революционного апофеоза. По самому умеренному расчету число манифестантов превышает девятьсот тысяч. А между тем ни в одном пункте по дороге не было беспорядка или опоздания. Все процессии соблюдали при своем образовании, в пути, при остановках, в своих песнях идеальный порядок. Несмотря на холодный ветер, я хотел видеть, как они будут проходить по Марсову полю. Под небом, закрытым снегом, и под порывами ветра эти бесчисленные толпы, которые медленно двигаются, эскортируя красные гробы, представляют зрелище необыкновенно величественное. И еще усиливая трагический эффект, ежеминутно в крепости грохочет пушка. Искусство инсценировки врожденно у русских»[20].
В 1911—1919 годах на площади был воздвигнут памятник «Борцам революции» по проекту архитектора Л. В. Руднева, а само Марсово поле было переименовано в площадь Жертв революции[21]. Позже там продолжались захоронения партийных и советских деятелей.
Мемориальный комплекс на Марсовом поле стал первым революционным некрополем в России. Аналогичные некрополи были сооружены у подножия Кремлевской стены в Москве (первое захоронение — в октябре 1911 года) и на так называемой коммунистической площадке в Александро-Невской лавре в Санкт-Петербурге. Таким образом новая власть совершила некоторую декларацию своей позиции в области похоронной обрядности. Резонансные, провокативные похороны революционеров и — позже — коммунистов в обеих столицах явственно продемонстрировали желание создать новый, альтернативный, построенный на антитезе похоронный обряд для борцов за революцию и строителей нового государства.
Декреты первых лет советской власти и похоронный обряд
Похороны жертв революции на Марсовом поле резко контрастировали с похоронами, привычными для современников. Особенное внимание, помимо красного цвета гробов[22], обращало на себя полное отсутствие духовенства: «Ни одного священника, ни одной иконы, ни одной молитвы, ни одного креста. Одна только песня: рабочая "Марсельеза"»[23]. Впрочем, для некоторых групп общества такой вид революционных безрелигиозных похорон был крайне привлекателен. Так, в марте 1917 года (вероятно, не без влияния подготовки к торжественному погребению на Марсовом поле) В. Д. Бонч-Бруевич писал:
«Само собой понятно, что из этой основной реформы (государственной реформы отделения церкви от государства и школы от церкви. — А. С.) должны вытекать давно жданные свободомыслящими людьми гражданский брак и гражданские похороны. <…> Хоронить наших покойников мы также можем гражданским порядком на любом из кладбищ без участия духовенства. Желающие же могут хоронить по-старому, с духовенством, но обязательность таких похорон должна быть отменена совершенно»[24].
После Октябрьской революции 1917 года большевистским правительством был принят ряд декретов, прямо или косвенно регулировавших законодательство в области погребения. Все эти декреты, полностью или частично, имели целью снять православный контроль над семейной (и в частности похоронной) обрядностью.
Так, в одном из первых декретов советской власти — декрете Совета народных комиссаров РСФСР от 20 января 1918 года «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» — утверждалось, что:
«4. Действия государственных и иных публично-правовых общественных установлений не сопровождаются никакими религиозными обрядами или церемониями.
5. Свободное исполнение религиозных обрядов обеспечивается постольку, поскольку они не нарушают общественного порядка и не сопровождаются посягательствами на права граждан Советской Республики.
Местные власти имеют право принимать все необходимые меры для обеспечения в этих случаях общественного порядка и безопасности.
<.>
8. Акты гражданского состояния ведутся исключительно гражданской властью, отделами записи браков и рождений»[25].
Другим важным документом был Декрет Совета народных комиссаров РСФСР от 7 декабря 1918 года «О кладбищах и похоронах». Декрет отменял разряды мест погребения, передавал все кладбища, крематории и морги, а также саму организацию похорон в ведение местных Советов, отменял оплату мест на кладбищах, устанавливал одинаковые похороны для всех граждан. При этом отмечалось, что религиозные обряды могут совершаться по желанию родственников за их собственный счет[26]. Кроме того, согласно декрету все крематории страны переходили в ведение местных Советов[27]. Примечательно, что на момент принятия документа на территории молодого государства не было ни одного крематория, поэтому предписание о передаче крематориев в ведение местных Советов можно расценить, с одной стороны, как декларацию позиции новой власти в вопросе кремации, а с другой — как свидетельство того, что Совет народных комиссаров, подписывавший документ, считал появление крематориев делом самого ближайшего будущего и поэтому заранее прописывал их статус. В пользу последнего говорит и то, что спустя совсем немного времени, 30 января 1919 года, нарком здравоохранения Семашко подписал «Санитарные правила об устройстве кладбищ и крематориев и о погребении умерших». Согласно этим правилам вопрос о сооружении крематориев находился в ведении Наркомата здравоохранения.
Таким образом многолетняя сословно-иерархическая система похорон, регулировавшая на государственном уровне стоимость и статусность погребения, определявшая обязательность религиозного похоронного обряда, была упразднена. Похоронный обряд, однако, не остался без идеологического внимания государства: взамен православной возникла другая система государственного контроля — коммунистическая. Как и многое другое в молодом Советском государстве, большевистская идея похорон была в значительной степени антитезой дореволюционным похоронам. Участие церкви в похоронах не только перестало быть обязательным, но и в некоторых случаях стало крайне затруднительным, особенно если покойный или кто-то из членов его семьи был человеком партийным[28].
«…Завещаю мой труп отдать в мыловарню и сделать из него мыло»
Одновременно с репрессивным отношением к православному обряду погребения в наиболее революционных средах тенденция превращения похорон соратников-большевиков и комсомольцев в политический манифест усиливается, и возникает идея создания особой безрелигиозной коммунистической обрядности. В первые годы после революции этот процесс во многом носил стихийный характер[29]. Тем не менее, вскоре после окончания Гражданской войны были разработаны основные сценарии так называемых красных крестин, красных свадеб и красных похорон[30].
Новые обряды были необходимы для того, чтобы конституировать не просто иной статус человека, но чтобы провозгласить создание нового, доселе невиданного человека — человека, порожденного революцией. В 1920-е годы идея новой обрядности (равно как и праздничной культуры) становится частью государственных агитационных кампаний по атеистической пропаганде и движения за новый быт. Обряды использовались пропагандистским аппаратом в качестве своеобразной демаркационной линии между старым и новым миром, что хорошо бросается в глаза в публикациях 1920-х годов[31].
Идея создания нового человека была неразрывно связана с реконцептуализацией человеческого бытия, смерти и посмертного существования. Если атеистическое общество отвергает религию и посмертное существование души, то какое идейное наполнение должен иметь похоронный обряд в этом случае? Нужны ли вообще обряды (в том числе и похоронный) новому коммунистическому обществу? Эти вопросы активно обсуждались в публицистике 1920-х годов.
В осмыслении того, какими действиями должны сопровождаться рождение, изменения социального статуса при жизни и смерть в новом коммунистическом обществе, не было единого, четкого мнения. Горячим сторонникам новой обрядности Троцкому и Вересаеву противостояла умеренная позиция председателя Союза воинствующих безбожников Емельяна Ярославского.
По мнению Ярославского, необходимо было учитывать организующее и политическое значение «демонстративных революционных похорон»[32], обусловленное в первую очередь задачами антирелигиозной пропаганды. Чрезмерное, почти религиозное значение, которое порой придается красным похоронам, формализованный ритуал, «чуть ли не требник коммунистический»[33], не только искажают первоначальный смысл и задачи новых обрядов, но и позволяют идейным оппонентам задать закономерный вопрос: «Вот вы, мол, боретесь против обрядности, а сами установили массу всяких обрядностей»[34] и «в этой обрядности уже перещеголяли православных»[35]. Внимание молодых активистов к революционным похоронам порой доходит до абсурда: «Я как-то получил записки от одного застрелившегося комсомольца. Так этот комсомолец написал десяток предсмертных записок, и главной его заботой было: "похороните меня с музыкой, с такими-то обрядностями, произнесите на моей могиле речи". Он умирал — умер по пустяку, потому что заразился венерической болезнью, и вместо того, чтобы пойти к хорошему врачу, который бы ему сказал, что можно вылечиться и ничего тут в этом страшного нет и не надо из-за этого кончать самоубийством, — он умирает. Он пишет целый план, как его хоронить, кто должен речи произносить и т. д.»[36]. Это, по мнению Ярославского, страшная чепуха, с которой нужно бороться. Но существуют и «обратные перегибы», связанные с полным отрицанием похорон как таковых, с которыми также необходимо бороться:
«Я знаю, у нас, среди коммунистов, есть товарищи, которые высказываются решительно против революционных похорон. Один товарищ даже написал завещание: когда я умру, я завещаю мой труп отдать в мыловарню и сделать из него мыло, а то у вас развивается "коммунистическое двоеверие". Вы, мол, боретесь против обрядности, а сами установили массу всяких обрядностей»[37].
В своих выступлениях перед членами Союза воинствующих безбожников Ярославский не дает определенного позитивного ответа по поводу того, какова должна быть работа активистов в области новой обрядности и красных похорон: «Вот эти обрядности и не надо крепко устанавливать, не надо их фиксировать, надо, чтобы здесь было известное творчество масс, революционное творчество, а вовсе не устанавливать ритуал каких-то октябрин, похорон и т. д.»[38]. Делегируя работу в этом направлении абстрактному «творчеству масс», Ярославский ограждает подведомственный ему Союз воинствующих безбожников от активного участия в пропаганде новых обрядов и борьбы с религиозной обрядностью.
Иной позиции придерживался оппонент Ярославского, харизматичный лидер коммунистической молодежи Троцкий. По его мнению, именно церковная обрядность «держит на привязи» не только верующих, но даже и неверующего или мало верующего человека. Новое Советское государство дало рабочему классу юридическую возможность перестать соблюдать церковные обряды, но простому человеку куда сложнее оторваться от старой обрядности, чем государству. «Жизнь трудовой семьи слишком монотонна и этой монотонностью своей истощает нервную систему»[39], поэтому пролетарской семье совершенно необходимо отметить как-то важные события, происходящие в ней. Советское государство уже выработало свои новые праздники, символы, «свою новую государственную театральность». В частной жизни ситуация совсем иная — революционным членам семьи нечего противопоставить традиционной церковной обрядности. Поэтому активное стремление комсомольской молодежи заменить старую церковную обрядность новой, революционной, советской являлось наиболее открытым, простым и эффективным способом борьбы за новый быт в семье.
Отмечая огромную ценность эстетической, художественной, эмоциональной составляющих обрядов, Троцкий осуждает радикальное отрицание новых обрядов и обрядов вообще. «Жизнь человека, обнаженная от музыки и пения, торжественных собраний, радостных или грустных, смотря по случаю, по поводу, по причине, — будет скучной, пресной. Она и есть квас без изюминки. Так нам, революционерам, коммунистам, которые хотят не ограбить жизнь человека, а обогатить ее, поднять ее, разукрасить, улучшить, нам ли выплескивать из кваса изюминку? Ни в коем случае!»[40]. «Поэтому кто говорит, что в бытовой работе никакой обрядности, понимая под обрядностью не церковные фокусы, а коллективные формы выражения своих чувств, настроений, — тот хватает через край. В борьбе со старым бытом он расшибет себе лоб, нос и другие необходимейшие органы»[41]. Впрочем, при столь высокой оценке новой обрядности Троцкий, как и Ярославский, не считает, что она должна устанавливаться «сверху», поскольку это неминуемо приведет к бюрократизации этих новых явлений. Основой для появления новых обрядов должно стать коллективное творчество масс с привлечением художественной, артистической инициативы. Этот процесс может занять несколько десятилетий, но в результате выведет «на дорогу новых, одухотворенных, облагороженных, проникнутых коллективной театральностью форм быта»[42]. Впрочем, в отличие от Ярославского Троцкий считает, что за этими процессами необходимо пристально следить и осторожно направлять их в нужное русло, в частности, «всякие новые формы, зародыши новых форм и даже намеки на них должны попадать на страницы печати, доводиться до всеобщего сведения, пробуждать фантазию и интерес и тем толкать коллективное творчество новых бытовых форм вперед»[43].
Троцкий отмечает, что среди всех революционных обрядов сложнее всего дело обстоит с погребением, поскольку «новая театральная обрядность, пропитанная революционной символикой», выступает на сцену только в случае похорон высокостатусного человека, лишь в этих случаях появляются красные знамена, ружейные залпы и революционный похоронный марш. В остальных же случаях консервативно настроенные родственники получают преимущество, и совершается религиозный обряд.
Наиболее радикальную позицию по вопросу семейной обрядности занимал писатель и публицист В. В. Вересаев. В своем очерке 1926 года «Об обрядах старых и новых (к художественному оформлению быта)» он рассматривает преимущественно самый трудный случай новой обрядности — красные похороны. Вересаев отмечал: «Великое, совершенно незаменимое значение обряда заключается в том, что переполняющие нашу душу чувства он направляет в определенное русло и этим до чрезвычайности облегчает проявление наших чувств»[44]. Прежняя, церковная, обрядность великолепно справлялась с этими задачами, сейчас же, когда старый ритуал потерял актуальность, «на его месте не осталось ровно ничего» [45]. Безрелигиозные обряды, складывающиеся стихийным образом, Вересаев считал неспособными справиться с этой задачей, поскольку они «поражают, убивают душу своею убогостью и бездарностью»[46]. Вересаев последовательно рассматривает несколько красных похорон, в которых довелось участвовать ему самому либо его близким друзьям. Первые — похороны старой партийной работницы. Похороны были не рядовыми: прощание проходило в большом Красном зале Московского комитета РКП, был заказан оркестр, деятельность и репутация покойной позволили произнести достаточно содержательные речи во время гражданской панихиды на могиле. Несмотря на это, похороны оставили ощущение гнетущей пустоты — все время «чувствовалась потребность в чем-то, что дало бы выход тому, что было на душе»[47]. Вересаев с чувством восклицает: «А возьмите вы похороны уже самых рядовых, простых граждан: какое тут непроходимое убожество, какая серость и трезвость обряда! И какая недоуменная растерянность присутствующих! Приходят люди — и решительно не знают, что им делать. Чувство, которое привело их к гробу, остается неоформленным, путей для его проявления не дается. В лучшем случае — плохенький, полулюбительский оркестр и опять — речи. Но что же можно сказать такого, что действительно бы потрясло сердце, о рядовом враче, транспортнике или металлисте? Будет набор напыщенных и преувеличенных похвал, которые будут только резать ухо своей фальшивостью»[48]. Именно поэтому сущность новой обрядности не должна исчерпываться ее провокативностью и революционностью, поскольку со временем она станет привычным делом и перестанет вызывать какие бы то ни было эмоциональные переживания[49]. «Нужно нечто разнообразное, сложное и величественное. Нужен ритуал, нужно определенное "действо"»[50]. Необходимо употребить весь творческий потенциал Советского государства, лучших, наиболее талантливых его граждан, «новых Пушкиных, Скрябиных, Станиславских» на то, чтобы создать, срежиссировать новую обрядность. И пусть сначала этот новый ритуал будет выглядеть несколько комично[51], со временем к нему привыкнут — и он будет выполнять свою основную роль: «с одной стороны, давать людям готовые, художественно-закрепленные русла для проявления теснящихся в душе чувств, — с другой же стороны организовывать сами эти чувства, направлять, просветлять и углублять их»[52]. Вересаев идет даже дальше: «Представьте, как было бы прекрасно, если бы вместо разных для каждой религии <…> по всему миру <…> — везде были бы одни и те же светлые, утверждающие жизнь, полные веры в будущее обряды, такие же для всех общие, как клич: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"» [53].
Красные похороны на практике
Хороша наша деревня,
Среди улицы тропа.
Мою милку хоронили
По-советски, без попа.
Что же представляло собой на практике то сложное и величественное действо красного похоронного обряда, о котором мечтали Троцкий и Вересаев? Судя по публикациям в местной прессе того времени[54], каждый случай коммунистических похорон собирал большое количество любопытных — вплоть до нескольких тысяч человек, «пришедших посмотреть, как коммунисты хоронят своих товарищей без попа и заунывного пения, без кутьи, поминок и плакальщиц». Сама же церемония представляла собой торжественное шествие на кладбище: «впереди шли музыканты, потом комсомольцы несли красный гроб, и за телом шли комсомольцы и коммунисты с флагами»[55] и революционными песнями, под звуки оркестра и похоронного марша, Затем следовала гражданская панихида — почетный караул, торжественно-траурные речи над могилой. Непременно присутствовала революционная символика — гроб красного цвета, красные повязки на рукаве, красные флаги.
Новый, стихийно формирующийся ритуал, резко контрастировавший с традиционными похоронами, в котором «всё было для крестьян ново и ошеломляюще»[56], по-видимому, действительно производил сильное впечатление на окружающих:
«На похороны явилось много народу. Погребальное шествие остановилось у клуба союза молодежи, где были произнесены речи. Не поповским пением, а ружейными залпами проводили маленького покойника в могилу. У нас это первые гражданские похороны. Они произвели большое впечатление в городе»[57].
«<…>На похоронах собрались все рабочие, не только живущие на фабрике, но и все находящиеся в ближайших деревнях. <…>Всего на похоронах было 2000—3000человек. Во время шествия от квартиры до могилы играл оркестр, в промежутках коммунисты и союз коммунистической молодежи исполняли похоронный марш. <.>Во время речей над свежей могилой все слушали с напряженным вниманием <…>»[58].
В заметках видно, что проведение похорон по новому «обряду» является своеобразным вызовом обществу. Например: «Революционные похороны — прямой ответ ее родителей, беспартийных рабочих Кольчугинского завода. "По какой дороге пошла — пусть той и кончит" — сказал ее отец-рабочий»[59]. В данном случае позиция отца умершей не вполне ясна, поскольку идиома «пойти по дорожке» обладает выраженными отрицательными коннотациями. Впрочем, такое толкование лишь усиливает провокативный характер похорон девушки. Зачастую новый похоронный обряд четко разделяет деревенское общество на два лагеря — стариков и баб, все еще увлеченных поповским дурманом, и молодежь, которая приходит к выводу, «что с музыкой лучше, чем с попом»[60]. Тем важнее для агитаторов обратные примеры, такие как 65-летний крестьянин Г. В. Блохин, принесший председателю ВИКа заявление: «Запиши в книге, чтоб в случае моей смерти меня родственники без попа хоронили. На родственников и не глядите, они еще в поповской обман верят»[61].
Интересно, что именно в этот период, в 1924—1925 годах, в крупных городах Советского Союза возникает крайне нетипичная практика «пионерских похорон», когда дети-пионеры хоронили своих сверстников сами, без участия взрослых[62]. Основной источник информации об этой практике — публикации в детской и взрослой региональной периодике. В заметках, написанных деткорами, пионерские похороны предстают как результат детской самодеятельности, при этом активность детей такова, что родители как бы отходят на второй план: они пассивны, полностью передают инициативу в руки товарищам покойного ребенка. «Дети 1920-х гг. в точности копируют взрослый красный похоронный обряд, воспроизводя и структуру, и набор ритуальных ролей (исполнители песен, траурные риторы, и вакантные/нулевые роли — отсутствие священников), и колористическую гамму, и музыкальное сопровождение. У детей, живущих в крупных промышленных центрах, в частности Ленинграде, был опыт наблюдения за публичными показательными похоронами революционеров»[63]. Это свидетельствует о достаточно серьезном отклике, который получила идея «красных похорон» среди отдельных групп населения, прежде всего внутри сильно идеологизированных сообществ.
Несмотря на то что авторы газетных заметок стараются нарисовать как можно более широкий круг лиц, похороненных по новому обряду — это не только коммунисты и комсомольцы, но и дети, и старики, и беспартийные, и рабочие, и крестьяне, — красные похороны все же остаются скорее политической манифестацией крайне узкого круга политизированной молодежи и в действительности в 1920-е годы распространены очень мало.
Активные коммунисты — партийцы, комсомольцы, пионеры — составляли небольшую прослойку в обществе 1920-х годов. Число комсомольцев, партийцев и пионеров в деревенском обществе было невелико, хотя и имело тенденцию к увеличению. Отметим также тенденцию к существенному сокращению среди членов партии процента рабочих за счет увеличения числа крестьян в период с 1905 по 1924 год (с 4,7 до 24,6 %)[64].
Приведем показательную статистику по количеству активных коммунистов в деревне в первой половине 1920-х годов[65]:
Таблица 1
Комсомол в деревне[66]
Годы | Число ячеек | Количество членов и кандидатов |
1922 | 11 200 | 110 000 |
1923 | 12 000 | 120 000 |
1924 | 18 000 | 280 000 |
Таблица 2
Три поколения деревни на ленинском пути в 1924 г.[67]
|
По всей видимости, реальная степень распространенности красных обрядов соотносима со средним количеством «революционной молодежи» в Советской России того времени.
В 1923 году в газете «Безбожник у станка» была опубликована серия заметок, которые ярко очерчивают ту группу лиц, для которой был актуален вопрос о красных похоронах. Первая из них — это письмо П. Я. Хлынова, атеиста из Московской губернии, в котором рассказывается об отказе местной ячейки партии участвовать в организации и проведении гражданских похорон его беспартийного соседа-атеиста. В результате сосед был похоронен «с попами». Корреспондент«Безбожника у станка» считает, что местная ячейка партии поступила неверно, отказавшись участвовать в похоронах беспартийного «хотя бы с целью агитации», поскольку «партия должна бы помочь, должна научить, как обходиться без попов во всех таких случаях»[68]. Спустя несколько номеров журнал опубликовал ответное письмо, в котором говорилось, что «ячейка отказ мотивировала тем, что "гражданские похороны не должны теперь быть редкостью". Может быть и "не должны", но надо считаться с фактами: в деревне они, все-таки, редкость»[69]. Корреспондент, подписавшийся «Городской», считает решительно неверным отказ ячейки партии от участия в похоронах, поскольку «нужно пользоваться всяким случаем и поводом, чтобы убеждать крестьянство в бесполезности, ненужности поповского участия в жизни и смерти и в прочих делах. Надо отказаться от излишней "застенчивости", надо действовать по своей инициативе. Тогда гражданские похороны, действительно, не будут редкостью, а паразиты-агенты небесных царей лишены будут возможности вытряхивать у бедняков, порой, последние крохи»[70].
Как видно из приведенной выше дискуссии, практика гражданских, «красных», похорон была малораспространенной[71], специфичной для активных коммунистов — членов партии, комсомола или пионерского движения[72]. Более того, коммунистические активисты зачастую не стремились к экспансии данной практики за пределы своей узкой группы.
Степень распространенности «красной обрядности» среди населения позволяет оценить статистика по Тамбовской губернии. По данным ГубРКИ за 1924 год, в Рассказовской волости было зафиксировано семь случаев гражданских похорон, два — октябрин, 13 — рождений без крещения, две комсомольские свадьбы, 30 случаев свадеб без венчания. За I квартал 1927 года во всей губернии в целом было зафиксировано 13 октябрин, 35 красных свадеб и 9 гражданских похорон[73]. Данные, приведенные выше, по всей видимости, характеризуют в первую очередь сельское население. Показательно, что статистика по Москве за 1925—1926 годы разительно отличается: «На всю Москву в 1925 г. из 66.541 [общее число зарегистрированных актов гражданского состояния за год в городе. — А. С.] приходится 34.791 (52,3 %) актов, освященных религией, и 31.750(47,7 %) — безбожных. В1926г. соотношение таково: из 74.092 (100 %) церковных приходится — 36.523 (49,3 %) и безбожных, уже больше, — 37.506 (50,7 %)»[74]. Автор очерка отдельно приводит статистику по религиозным и безрелигиозным похоронам: в 1925 году «без церковного погребения обошлись» 39,9 %, а в 1926 году — 40,4 %[75].
Наилучший способ погребения
С точки зрения большевистских идеологов самым хорошим способом погребения было так называемое огненное погребение, или кремация.
Вопрос о возможности кремации поднимался еще до революции, но Синод в 1909 году, рассмотрев этот вопрос, вынес решение о несовместимости трупосожжения с православной верой[76]. Тем привлекательнее кремация выглядела с точки зрения атеистической пропаганды. Антиправославная направленность пропаганды кремации обусловила желание властей и пропагандистов построить крематорий непременно в здании бывшего монастыря или церкви. Впрочем, при всей антихристианской и атеистической направленности пропаганды кремации в первых проектах крематориев предполагалось наличие специальных залов для совершения религиозных обрядов. В то же время для широких народных масс необходимость строительства крематориев в Москве и Петрограде (Ленинграде)[77] в равной степени мотивировалась гигиеническими потребностями многомиллионных городов[78].
То направление, в котором развивалась дискуссия о кремации в прессе, публицистике, среди партийных функционеров, и сам факт наличия этой дискуссии свидетельствуют о том, что проведение в жизнь решений о пропаганде и возведении крематориев было чрезвычайно непростым и наталкивалось на сопротивление общественного сознания. В то же время настойчивость, с которой новая власть реализовывала эту идею, — яркий признак идейной значимости кремации.
В коммунистической прессе начинается активная кампания по пропаганде кремации. Особенно большую роль в этой кампании играли такие журналы и газеты, как «Безбожник» (и журнал, и газета), «Безбожник у станка», «Революция и церковь». В 1927 году создается даже специальное «Общество распространения и развития идей кремации».
Несмотря на активную пропаганду кремации, широкие массы населения относились к огненному погребению с недоверием. По всей видимости, решающую роль в отрицательном отношении к кремации сыграло несоответствие такого типа погребения русской народной и православной традициям. В народе широко распространилось убеждение в том, что в первые минуты сжигания тело покойного начинает дергаться в конвульсиях и для предупреждения этого эффекта покойному необходимо подрезать сухожилия. По всей вероятности, эта идея была весьма распространенной, по крайней мере для борьбы с ней в прессе была опубликована серия пропагандистских статей, в разной форме разъясняющих, как именно происходит процесс горения трупа в кремационной печи[79].
В пропагандистских целях была введена даже публичная церемония кремации. В разное время процесс кремации могли наблюдать либо только родственники, либо все желающие, включая просто любопытствующих. Некоторые дневниковые записи тех лет содержат уникальные описания посещения крематориев с развлекательными целями. Один из наиболее ярких примеров — дневник К. И. Чуковского. В записи от 3 января 1921 года говорится следующее:
«В печи отверстие, затянутое слюдой, — там видно беловатое пламя — вернее, пары — напускаемого в печь газа. Мы смеемся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Все голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах как о псах. <…> Наконец, молодой строитель печи крикнул: — Накладывай, похоронщики в белых балахонах схватились за огромные железные щипцы, висящие с потолка па цепи, и, неуклюже ворочая ими и чуть не съездив по физиономиям всех присутствующих, возложили на них вихляющийся гроб и сунули в печь, разобрав предварительно кирпичи у заслонки. Смеющийся Грачев очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб — медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу — и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх — "Рука! рука! смотрите, рука!" — <…>Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: "раскололся череп", "загорелись легкие", вежливо уступая дамам первое место»[80].
Для идейных большевиков, активных сторонников создания нового общества и борьбы с религиозными предрассудками, кремация была крайне привлекательным способом погребения. Завещали себя кремировать не только «старые большевики», но и простые люди, например Ф. Соловьев, рабочий мытищинской водокачки, кремацией которого 12 января 1927 года открылся Первый московский Донской крематорий[81]. Впрочем, прижизненное желание быть похороненным путем кремации не было столь распространенным. Об этом свидетельствует статистика работы Первого Петроградского крематория. За время его работы с 14 декабря 1920 по 21 февраля 1921 года было кремировано 379 тел[82], из которых лишь 16 — по желанию родственников или согласно завещанию[83].
Несмотря на то что кремация пропагандировалась как наиболее прогрессивный способ погребения[84], есть исторические свидетельства в пользу того, что и большевистским идеологам была свойственна некоторая амбивалентность восприятия «огненного погребения». В частности, это события, последовавшие за расстрелом Фанни Каплан. По некоторым сведениям, комендант Кремля Павел Мальков, приводивший в исполнение постановление ВЧК о расстреле Каплан, и поэт Демьян Бедный, присутствовавший при расстреле, поместили ее тело в железную бочку, облили бензином и подожгли[85]. Конечно, этот своеобразный способ избавиться от тела Фанни Каплан сложно сравнить с кремацией в печи крематория. Решение Малькова может трактоваться как желание полностью, дотла уничтожить даже мертвое тело человека, поднявшего руку на вождя мирового пролетариата. Такая трактовка вполне согласуется с традицией сжигать тела особенно опасных преступников. В таком случае позитивный пропагандистский пафос кремации как наиболее чистого и эстетически совершенного вида погребения несколько смазывается негативным контекстом. В пользу того, что позитивное восприятие кремации большевиками не было столь однозначным, говорит и тот факт, что при обсуждении похорон Ленина вариант кремации был отвергнут одним из первых[86]. Интересно также, что во время Большого террора 1937 года в печи московского крематория, наряду со «статусными» похоронами, проходившими днем, по ночам массово сжигали тела расстрелянных жертв политических репрессий[87].
Несмотря на то что первые пропагандисты кремации ожидали в самом скором будущем практически полного перехода от трупоположения к трупосожжению[88], данная практика так и не стала массовой в масштабах страны. Даже сейчас на территории России действует только 14 крематориев, а в 1920—1930-е годы обеспечить огненное погребение всем гражданам страны было делом совершенно невозможным.
Новые обряды — в жизнь!
Интерес Советского правительства к похоронному обряду прослеживается с первых революционных месяцев вплоть до начала 1930-х годов. Внутри этого периода четко видны те пути, которыми идеологи новой власти в разные периоды старались решить проблему безрелигиозного погребения нового советского человека. В 1920-е годы, когда вопросы коммунистической идеологии были еще предметом открытых дискуссий, сформировались, как мы видели, три точки зрения на роль государственного администрирования в вопросе развития новой безрелигиозной революционной обрядности. Условно их можно обозначить как (1) полное отсутствие администрирования и интереса к новой обрядности со стороны государства (Ярославский), (2) отсутствие прямого администрирования при сильном внимании государства к новой обрядности (Троцкий) и (3) активное государственное администрирование, разработка и последующее внедрение новой обрядности в административном порядке (Вересаев). Впрочем, в то время не было принято никакого решения по этому вопросу на партийно-правительственном уровне. Тем не менее в ходе последовательного исторического развития были последовательно испробованы все три сценария, хотя имена их идеологов не были официально обозначены.
В первой половине 1920-х годов на практике преобладает точка зрения Троцкого. Пышные похороны революционеров и создание монументальных коммунистических некрополей в 1917 году порождает на местах феномен спонтанной организации красных похорон, которые, насколько это было возможно, копировали статусные столичные революционные похороны. Подобная практика, распространенная среди наиболее активных сторонников новой власти, органично встраивается в агрессивную атеистическую пропаганду 1920-х и находит горячих сторонников среди пропагандистов и партийных идеологов. Вопрос о красных похоронах активно обсуждается в газетах, и внимание к теме сознательно поддерживается. Интерес к красной обрядности достигает своего пика в 1925—1926 годах.
Далее, после устранения с политической арены Троцкого, преобладает подход Ярославского. С конца 1920-х годов вопросы новой обрядности практически не поднимаются ни в исследовательской литературе, ни в публицистике, ни в средствах массовой информации, а сами красные обряды к началу 1930-х годов приходят в упадок[89]. Во второй половине 1920-х внимание государства постепенно смещается с индивидуальных красных похорон в сторону более технологичной кремации.
Последний всплеск интереса к новой обрядности происходит в 1960-е годы. Если в 1920-е годы красные обряды — это прежде всего политическая манифестация наиболее активных сторонников нового режима, пусть и поддержанная отдельными представителями власти, то в 1960-е они превращаются в целую государственную кампанию по разработке и внедрению новой социалистической безрелигиозной обрядности. В этот период идея создания социалистической обрядности также тесно связана с атеистической пропагандой. Подробно разрабатывается теория, в соответствии с которой обряды возникают раньше религии, в так называемый дорелигиозный период развития человечества, поэтому сама идея обрядов перехода, как семейных, так и социальных[90], никак не противоречит советскому атеизму. Нужно только очистить обряды от позднейших религиозных наслоений, убрать все лишнее, добавить некоторые прогрессивные социалистические элементы и получить новую обрядность для жителей «страны победившего социализма»[91]. Над созданием новых обрядов трудятся не только клубные специалисты, но и ведущие ученые страны[92]. В это же время начинают создаваться многочисленные комиссии по новым обрядам на местах, в сферу деятельности которых входит непосредственное внедрение методических разработок. Впрочем, данная идеологическая кампания затрагивает семейные обряды неравномерно. Если свадебный обряд есть во всех подборках методических указаний для проведения новых обрядов, похоронный — лишь в немногих[93].
Жесткое администрирование разработки и внедрения новой обрядности в 1960-е годы происходило в круге идей, высказанных В. В. Вересаевым. Имя его, конечно, отошло на задний план, хотя он стал едва ли не единственным теоретиком красной обрядности 1920-х годов, чьи работы были переизданы в этот период[94].
[2] Работа выполнена при поддержке гранта «Русские начала XXI века: историческая память, самосознание, культура» в рамках Программы фундаментальных исследований секции истории Отделения историко-филологических наук РАН «Нации и государство в мировой истории».
[3] ГАРФ. Ф. Р-5407. Оп. 2. Д. 11. Л. 22—25.
[4] Там же.
[5] Согласно переписи населения 1897 года (Русское православие: вехи истории. М., 1989. С. 380).
[6] Похороны представителей других вероисповеданий также регламентировались, но рассмотрение этих вопросов выходит далеко за рамки наших задач.
[7] Случаи, в которых совершить отпевание невозможно по объективным причинам, оговаривались отдельно.
[8] Подробнее об этом см.: Булгаков С. В. Настольная книга для священно-церковно-служителей. Сборник сведений, касающихся преимущественно практической деятельности отечественного духовенства. Москва: Издательский отдел Московского Патриархата, 1993. Т. 2. С. 1289—1373.
[9] Полищук Н. С. Обряд как социальное явление (на примере «красных похорон») // Советская этнография. 1991. № 6. С. 34.
[10] Московские ведомости, 25 ноября 1910 г. // [Электронный ресурс]: Газетные старости. URL:http://starosti.ru/archive.php?y=1910&m=11&d=25 (дата обращения: 21.12.2012).
[11] Там же.
[12] Политическая борьба вокруг смерти Толстого / вступ. ст. Г. М. Лифшица; Публ. Г. М. Лифшица, А. Л. Смоляк // Лев Толстой: В 2 кн. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. М.: Изд-во АН СССР, 1961. Кн. 2. С. 342. [Электронный ресурс]: Фундаментальная электронная библиотека русская литература и фольклор. URL: http://feb-web.ru/feb/tolstoy/ critics/ln2/ln2-321-.htm (дата обращения: 21.12.2012). С. 321—402.
[13] Прокофьев В. Дубровинский. М.: Молодая гвардия, 1969. [Электронный ресурс]: Электронная библиотека. URL: http://bookz.ru/authors/vadim-prokof_ev/dubrovin_073/page-12-dubrovin_073. html (дата обращения: 21.12.2012).
[14] Николай Эрнестович Бауман // [Персональная страница И. Л. Волчкевича] / Московский государственный технический университет им. Н. Э. Баумана. [Москва.] URL: http://www. bmstu.ru/~vil/bauman.htm#_ftnref11 (дата обращения: 21.12.2012).
[15] Политическая борьба вокруг смерти Толстого. С. 321—402; Никелл У. Смерть Толстого и жанр публичных похорон в России // Новое литературное обозрение. 2000. № 44(4). С. 34—61.
[16] Бенуа А. Н. Мой дневник. 1916—1917—1918 / вступит. ст. Дж. Э. Боулт, Н. Д. Лобанов-Ростовский. М.: Русский путь, 2003. С. 156.
[17] Бенуа А. Н. Указ. соч.
[18] Бенуа А. Н. Там же.
[19] Марсово поле // [Электронный ресурс]: Funeral-spb.ru. URL: http://funeral-spb.narod.ru/necropols/marsovo/marsovo.html (дата обращения: 09.09.2012).
[20] Палеолог М. Дневник посла. М.: Захаров, 2003. Запись от 5 апреля 1911 года // [Электронный ресурс]: Проект: «Исторические материалы». URL: http://istmat.info/node/25189 (дата обращения: 21.12.2012).
[21] Марсово поле // [Электронный ресурс]: Funeral-spb.ru. URL: http://funeral-spb.narod.ru/necropols/marsovo/marsovo.html (дата обращения: 09.09.2012).
[22] Отметим, что в русской культуре семантика красного цвета в целом не связана с похоронной тематикой. См. также: Данилов В. Красный траур в малорусском погребальном обряде // Живая старина. 1909. Вып. 4. С. 31—38.; Белова О. В. Красный цвет // Славянские древности. Этнолингвистический словарь в 5 томах. Т. 2. М.: Международные отношения, 1999. С. 647—651.
[23] Палеолог М. Дневник посла.
[24] Бонч-Бруевич В. Д. Отделение церкви от государства / Деятели Октября о религии и церкви. М.: Мысль, 1968. С. 13. (Статья впервые опубликована в газете «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов», № 13, 22 марта 1917 г.).
[25] Декрет СНК «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» // Декреты Советской власти. М.: Госполитиздат, 1957. Т. 1. С. 372. Интересно, что в оригинале декрета, подписанном членами СНК, в п. 8 органы, регистрирующие гражданское состояние, обозначены как «отделы записи рождений, браков и смерти», но последнее слово вычеркнуто. Это хорошо видно на факсимильной копии декрета. Опубликован документ был с учетом данного исправления — без слова «смерти». Впрочем, на практику применения декрета это не оказало влияния, и регистрацией смертей занимались соответствующие гражданские органы. (Факсимильная копия декрета: Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах // [Электронный ресурс]: 1000 документов по Советской и Германской истории. URL: http://www.1000dokumente.de/index.html?c=dokument_ru&dokument=0010_ kir&object=facsimile&st=&l=ru (дата обращения: 21.12.2012).)
[26] Декрет СНК «О кладбищах и похоронах» // Декреты Советской власти. М.: Госполитиздат, 1968. Т. 4. С. 163—164.
[27] Там же.
[28] См., например: Сольц А. Бытовой фронт // Безбожник. 1927. № 1. С. 2.
[29] См. описание одного из первых зафиксированных случаев так называемых красных крестин, или октябрин, произошедших в 1923 году в Серове: Брудный В. И. Обряды вчера и сегодня. М.: Наука, 1968. С. 69—70. Хороший пример стихийного характера «красных» обрядов дает также статья: Маслинская С. Г. (Леонтьева). «По-пионерски жил, по-пионерски похоронен»: материалы к истории гражданских похорон 1920-х гг. // Живая старина. 2012. № 3. С. 49—52.
[30] Брудный В. И. Обряды вчера и сегодня. С. 66—67.
[31] См., например: Голубых М. Очерки глухой деревни. М.—Л., 1926. С. 10—12.
[32] Ярославский Ем. Как вести антирелигиозную пропаганду. Доклад, прочитанный 20-го апреля на 1-м всесоюзном съезде корреспондентов газеты «Безбожник» и Общества друзей газеты «Безбожник». М.: Издательство «Безбожник», 1925. С. 18.
[33] Там же.
[34] Там же. С. 21.
[35] Там же. С. 78.
[36] Там же. С. 77—78.
[37] Там же. С. 21.
[38] Ярославский Ем. Как вести антирелигиозную пропаганду. С. 21.
[39] Троцкий Л. Вопросы быта. Эпоха «культурничества» и ее задачи. М.: Красная новь, Главполитпросвет, 1923. С. 57.
[40] Троцкий Л. О задачах деревенской молодежи. О новом быте. М.: Новая Москва, 1924. С. 14.
[41] Там же.
[42] Троцкий Л. Вопросы быта. С. 60.
[43] Там же.
[44] Вересаев В. В. Об обрядах старых и новых (к художественному оформлению быта). М.: Новая Москва, 1926. С. 7.
[45] Там же. С. 9.
[46] Там же.
[47] Там же. С. 11.
[48] Вересаев В. В. Об обрядах старых и новых (к художественному оформлению быта). С. 11.
[49] Там же. С. 20.
[50] Там же. С. 12.
[51] Там же. С. 18.
[52] Там же. С. 30.
[53] Там же. С. 30.
[54] Например: Без попов // Красная молодежь. 1920. № 21 (44), 21 сентября. С. 3; Елена Прямилова // Смена. 1923. 22 апреля; Мы чтим память павших // Смена. 1923. 12 июня; Похороны коммуниста // Призыв. 1920. № 38 (191), 2 сентября. С. 4; Памяти погибших // Призыв. 1920. № 42 (195), 7 сентября. С. 2; К смерти т. Шишкова // Призыв. 1920. № 24 (178), 31 августа. С. 2.
[55] Мурин В. А. Быт и нравы деревенской молодежи. М.: Новая Москва, 1926. С. 43—45.
[56] Комсомольские похороны / Алеко // Новь. 1924. № 6, 11 апреля. С. 3 (Цит. по: Переславская Краеведческая Инициатива. Тема: деревня. № 2684 // [Электронный ресурс] Переславская Краеведческая Инициатива. URL: http://pki.botik.ru/articles/d-vedomsha1924pohorony.pdf (дата обращения: 21.01.2013).)
[57] Впервые без попа // Безбожник у станка. 1924. № 4. С. 22.
[58] См.: Похороны коммуниста.
[59] См.: Елена Прямилова.
[60] Комсомольские похороны.
[61] Горький А. Молодым пример // Безбожник у станка. 1924. № 9. С. 18.
[62] Маслинская С. Г. (Леонтьева). По-пионерски жил, по-пионерски похоронен: материалы к истории гражданских похорон 1920-х гг. С. 49—52.
[63] Маслинская С. Г. (Леонтьева). По-пионерски жил, по-пионерски похоронен: материалы к истории гражданских похорон 1920-х гг. С. 49—52.
[64] Большаков А. М. Современная деревня в цифрах. Экономика и разнообразный быт деревни за револю1тионный период. Л.: Прибой, 1925. С. 101—103.
[65] Приведены данные по всей стране.
[66] Большаков А. М. Современная деревня в цифрах.
[67] Там же.
[68] Гражданские похороны. (Письмо из деревни) // Безбожник у станка. 1923. № 3. С. 14.
[69] Еще о гражданских похоронах // Безбожник у станка. 1923. № 6. С. 19.
[70] Там же.
[71] А. К. Байбурин также расценивает реальную распространенность «красных обрядов» как крайне низкую: Байбурин А. К. Советские обряды и ритуал торжественного вручения паспорта // Классический фольклор сегодня: Материалы конференции, посвященной 90-летию со дня рождения Б. Н. Путилова. Санкт-Петербург, 14—17 сентября 2009 г. / отв. ред. Т. Г. Иванова. СПб.: Дмитрий Буланин, 2011. С. 411.
[72] См. также: Тульцева Л. А. Этнографические аспекты изучения религиозного поведения. С. 50.
[73] Безгин В. Б. Старый и новый быт в традиционной крестьянской культуре (советская доколхозная деревня) // Тамбовское крестьянство: от капитализма к социализму (вторая половина XIX — начало ХХ в.): сборник научных статей. Выпуск 2. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г. Р. Державина, 1998. С. 143.
[74] Лебедев В. Верующая Москва // Безбожник. 1927. № 10. С. 4.
[75] Там же.
[76] В «Заметке о сжигании трупов с православной церковной точки зрения» говорилось, что «самым естественным способом погребения признается предание трупов земле… предание тела близкого не земле, а огню представляется, по меньшей мере, как своеволие, противное воле Божией и дело кощунственное» (Кашеваров А. Н. Церковь и власть. СПб. 1999. С. 265. Со ссылкой на: РГИА. Ф. 831. Оп. 1. Д. 73. Л. 4—4об).
[77] Подробно об истории строительства первого крематория в Ленинграде см: Шкаровский М. Строительство Петроградского (Ленинградского) крематория как средство борьбы с религией // Клио. СПб. № 3. С. 158—159. О московском крематории: Егоров А. Крематории России. Первый московский крематорий. Как это было // [Электронный ресурс]: Журнал «Похоронный дом». URL:http://www.funeralportal.ru/magazine/1020/5422.html (дата обращения: 09.09.2012).
[78] Стоит принять во внимание тот факт, что в этот период неуклонный рост городского населения сочетался с высокой смертностью вследствие революции, гражданской войны, плохой санитарной ситуации и недостатка продовольствия, что приводило к значительному росту территорий городских кладбищ.
[79] Подробное физиологическое описание горения трупа в кремационной печи, приведенное, например, в очерке Д. Маллори (Маллори Д. Огненные похороны // Огонек. 1927. № 50, 11 декабря.), производит сильное впечатление: «Труп горит медленно. Трескается череп крестообразно. Сгорают конечности. Горит скелет туловища. Трупы, сильно пропитанные лекарствами, горят дольше. Не болевшие люди горят дольше болевших. Мужчины требуют для сжигания больше времени, минут на 20, чем женщины».
[80] Чуковский К. И. Дневник. В 3 т. Т. 1: 1901—1921. Москва: ПРОЗАиК, 2011. С. 312—314.
[81] Егоров А. Крематории России. Первый московский крематорий. Как это было // [Электронный ресурс]: Журнал «Похоронный дом». URL: http://www.funeralportal.ru/magazine/1020/5422.html(дата обращения: 09.09.2012).
[82] Большую часть из них «предали сжиганию в административном порядке».
[83] Егоров А. Крематории России. Первый московский крематорий. Как это было.
[84] Ср., например, определение кремации в первом издании Большой советской энциклопедии (1937): «Кремация является наилучшим способом погребения, к тому же в полной мере удовлетворяющим чувства эстетики и уважения к умершему» (Кремация // Большая советская энциклопедия. Т. 34. М.: Государственный институт «Советская энциклопедия», ОГИЗ, 1937. С. 713). Отметим, что в третьем издании Большой советской энциклопедии (1973) о кремации говорится гораздо более сдержанно: «Преимущество кремации перед другими способами погребения заключается в полном и быстром (1—1.5 ч.) уничтожении органических веществ трупа в строго гигиенических условиях» (Кремация // Большая советская энциклопедия. Третье издание. Т. 13. М.: Советская энциклопедия, 1973. С. 373).
[85] Егоров А. Крематории России. Первый московский крематорий. Как это было.
[86] Во время обсуждения похорон Ленина Сталин, в частности, сказал: «Этот вопрос, как мне стало известно, очень волнует и некоторых наших товарищей в провинции. Они говорят, что Ленин русский человек и соответственно тому и должен быть похоронен. Они, например, категорически против кремации, сжигания тела Ленина. По их мнению, сожжение тела совершенно не согласуется с русским пониманием любви и преклонения перед усопшим. Оно может даже показаться оскорбительным для памяти его. В сожжении, уничтожении, рассеянии праха русская мысль всегда видела как бы последний, высший суд над теми, кто подлежал казни». Панченко А. А., Панченко А. М. Осьмое чудо света // Полярность в культуре (Альманах «Канун». Вып. 2). СПб. 1996. С. 167—168. Отметим, впрочем, что некоторые из большевистских лидеров считали кремацию тела Ленина необходимой. Так, например, Н. А. Семашко полагал, что набальзамированное тело Ленина необходимо сохранять лишь до тех пор, пока не будет выстроен специальный крематорий для его сожжения. (Можно ли сжечь тело Ленина? // Рабочая Москва. 1924. № 21 (583), 26 января. С. 7.)
[87] См., например: Егоров А. Крематории России. Первый московский крематорий. Как это было.
[88] В первом издании Большой советской энциклопедии, в частности, говорится следующее: «В своем развитии кремация встретила серьезных врагов <…> препятствовавших популяризации кремации, невзирая на ее преимущества перед захоронением в земле. <…> В Советском Союзе популяризацией кремации в начале ее организации занималось специально созданное общество. В результате культурного роста широких масс необходимость пропаганды идеи кремации в Советском Союзе отпала» (Кремация // Большая советская энциклопедия. Т. 34. М.: Государственный институт «Советская энциклопедия», ОГИЗ, 1937. С. 713).
[89] McDowell J. Soviet civil ceremonies // Journal for the Scientific Study of Religion. 1974. Vol. 13. No. 3. Pp. 265—279; Байбурин А. К. Советские обряды и ритуал торжественного вручения паспорта. С. 412.
[90] Обряд торжественного вручения паспорта, обряд посвящения в рабочие и т. д.
[91] См., например: Брудный В. И. Обряды вчера и сегодня.
[92] Крывелев И. А. Современные обряды и роль этнографической науки в их изучении, формировании и внедрении // Советская этнография. 1977. № 5. С. 36—45.
[93] См., например: Новому времени — новые обряды, праздники. Алма-Ата: Общество «Знание», 1980. 36 с.; Новые советские традиции, праздники и обряды. Чебоксары: Чувашское кн. изд-во, 1990. 110 с.; Новые обряды — в жизнь! Саранск: Мордовское кн. изд-во, 1980. 88 с.
[94] Вересаев В. В. Об обрядах старых и новых. Еще об обрядах. (Вступительная статья Р. А. Лопаткина) // Вопросы научного атеизма. 1986. Вып. 34. С. 271—297.