Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 2, 2013
Franklin E. Zimring. The City that Became Safe. New York’s Lessons for Urban Crime and Its Control. — USA: Oxford University Press, 2011.
После 1964 года Соединенные Штаты Америки столкнулись с резким ростом преступности, который принято связывать с увеличением количества молодежи в поколении беби-бумеров. После 1974 года, по мере того как молодежь становилась старше и остепенялась, преступность начала снижаться. Однако в период 1980—1990 годов произошел новый ее всплеск. Кроме того, общество пережило панику в связи с появлением крэка — кристаллизованного кокаина, ставшего доступным для молодежи из гетто и бедных кварталов. Ожидалось, что в девяностые и двухтысячные уровень преступности взлетит еще выше, но внезапно по всей Америке начался его спад. Причины этого явления до сих пор однозначно объяснить не удается. В Нью-Йорке спад оказался почти в два раза более стремительным, чем в других частях страны, и варьировался в зависимости от вида преступления. Чаще всего фигурирует цифра 80 %, то есть примерно на 40 % больше, чем в других городах и штатах. Этот феномен и его причины анализируются в книге профессора юриспруденции Фрэнклина Е. Цимринга «Город, ставший безопаснее: уроки Нью-Йорка в борьбе с городской преступностью».
Страх и статистика
В первой части книги Цимринг исследует вопрос, действительно ли этот спад был столь значительным. Какова была его величина? Как долго он продолжался? Насколько широким он был по географии и по охвату разных категорий преступлений? Сравнение идет по семи категориям, так называемым индексируемым преступлениям, к которым относятся убийство (homicide), изнасилование (rape), ограбление (robbery), нападение (assault), кража со взломом (burglary), угон автомобиля (auto theft) и просто кража (larceny). По всем указанным категориям спад преступности в Нью-Йорке оказывается значительным. По сравнению с пиковыми значениями в прежние годы в девяностые-двухтысячные он колеблется между 63 и 94 %. По четырем из семи указанных индексируемых преступлений показатель снизился более чем на 80 %, а по пяти из семи — более чем на 75 %. Например, количество убийств в 2009 году составило 18 % от показателя 1990 года, а угон автомобилей — 6 %. Спад шел постоянно на протяжении 1990-х и 2000-х и в равной мере коснулся всех четырех нью-йоркских боро — Манхэттена, Бруклина, Квинса и Бронкса, хотя на Манхэттене больше, чем в других районах, снизилось число убийств.
Понятно, однако, что рядового горожанина интересуют не проценты, а то, каковы его шансы потерять автомобиль в конкретном году по сравнению с прошлыми годами. Согласно этой статистике такие шансы составляют у него сейчас одну шестнадцатую вероятности в предшествующий период. При этом Цимринг признает, что по уровню безопасности Нью-Йорк не является уникальным городом. В США есть несколько крупных городов, более безопасных, чем Нью-Йорк, а по числу преступлений, связанных с насилием и угрозой для жизни, даже после феноменального спада он все равно опережает крупные города Канады, Лондон и Токио. Как рассматривать актуальный уровень ограблений (222 случая на 100 тысяч жителей в год) — как достижение или как проблему с преступностью? Как статистика, касающаяся риска того или иного преступления, переходит в ощущение страха или безопасности у рядовых горожан и насколько хватит памяти о предшествующем высоком уровне городской преступности, чтобы настоящая ситуация оценивалась как безопасная? В своем трезвом и далеком от апологетики анализе Цимринг оставляет эти вопросы открытыми, ограничиваясь констатацией, что Нью-Йорк безопасен по американским стандартам.
Уникальность Нью-Йорка тем временем заключается в масштабе документально подтвержденного падения уровня преступности, произошедшего при отсутствии каких-либо других значительных изменений физической, экономической и социальной структуры города.
Чтобы показать это, Цимринг проводит анализ ряда параметров. В демографическом отношении из четырех нью-йоркских районов наименее показательным является Манхэттен, претерпевший больше изменений, тогда как Бруклин, Квинс и Бронкс в расовом и этническом отношениях изменились не столь значительно, чтобы связать с этими переменами резкий спад преступности. Повсюду в Нью-Йорке стало чуть меньше белого неиспаноязычного населения, считающегося наименее криминогенным, и значительно больше азиатов, которые сами не совершают преступлений и не становятся их жертвами. Число наиболее криминогенно активной части населения — афроамериканцев — осталось примерно тем же. Немного выросла доля второй по криминогенности категории — испаноязычного населения. Хотя на Манхэттене произошло ощутимое сокращение негритянского населения, он не показал того отрыва от Бронкса или Квинса, который можно было бы ожидать, если бы уровень преступности напрямую зависел от этого параметра. В экономическом отношении уровень бедности в Нью-Йорке сопоставим с общенациональным, безработица такая же, как везде, а безработица среди молодежи даже выше общенационального уровня. Доход группы населения с самой низкой заработной платой если и изменился, то не настолько, чтобы соответствовать отмеченному спаду преступности. То же самое касается и других факторов, которые принято считать благоприятствующими росту преступности: доля семей с одним родителем в Нью-Йорке выше среднего по стране, число подростков, бросающих школу, за данный период не менялось. Не находит Цимринг и убедительной взаимосвязи между снижением уровня преступности и уменьшением в городе количества молодежи.
В итоге Цимринг приходит в выводу, что если общий спад преступности в Нью-Йорке составляет 80 %, то сам город изменился всего на 10 %. Тот факт, что основные факторы, определяющие жизнь города, не претерпели серьезных изменений, заставляет по-иному взглянуть на традиционные теории происхождения преступности, и прежде всего на идею о том, что ее можно победить исключительно путем решения макропроблем — экономических, демографических, социальных, а не воздействием на микроуровне.
Урбанистика вместо полицейских репрессий
Так что же привело к спаду преступности и изменилось ли в городе что-то по-настоящему? Главный вывод книги состоит в следующем: единственное, что изменилось в Нью-Йорке за эти годы, — это работа нью-йоркского департамента полиции (NYPD). Однако Цимринг не раз подчеркивает, что цифры по нью-йоркской преступности не позволяют сделать подобный вывод напрямую и являются скорее «негативным и косвенным доказательством». Американские полицейские департаменты в целом не отличаются открытостью и прозрачностью в отчетности. Нью-Йорк к тому же, — в отличие от Канзас-Сити, Джерси-Сити, Миннеаполиса или Ньюарка, — никогда не был центром научных экспериментов в сфере охраны правопорядка. В указанный период в городе был введен в действие комплекс мер по борьбе с преступностью, но сказать, какая именно из них возымела решающее действие, нелегко. Тем не менее Цимринг пытается разобраться с предположительным воздействием на ситуацию каждой из них.
Первая мера, которую он исключает в качестве возможного объяснения спада преступности, — популярное у американских правоохранителей тюремное заключение в профилактических по сути целях, лишающее преступника возможности совершать преступления (т. н. incapacitation). В 1990—1997 годах число заключенных в штате Нью-Йорк выросло на 19 % (что в любом случае не адекватно отмеченному за этот период уменьшению числа преступлений), однако к 2008 году их стало даже на 10 тысяч меньше, чем в 1990 году. Тем временем в целом по стране количество заключенных росло, так что теперь Америка, главным образом чернокожая, в массовом порядке либо сидит, либо находится на воле на короткое время между отсидками. В нашумевшей статье в New Yorker Адам Гопник написал, что сейчас в Америке в исправительных учреждениях находится больше народу, чем в ГУЛаге на пике сталинских репрессий. Некоторые американские юристы уподобляют ситуацию с множеством заключенных в тюрьмах афроамериканцев рабовладению, реализованному иными методами. Анализ Цимринга стал веским аргументом в борьбе либералов против этого опасного уклона американской правоохранительной системы.
Цимринг признает, что спад преступности сам по себе мог привести к уменьшению числа заключенных, но в данном случае не всегда существует прямая зависимость. Не всегда просто разобраться, что в данном случае было причиной, а что следствием, однако пример Нью-Йорка показывает, что можно добиться даже более высоких показателей, чем по стране, обходясь без превентивного заключения значительного сегмента населения. Здесь Цимринг полемизирует с теорией, которую он называет supply side criminology, теорией постоянного количества преступников, на которой обычно основываются прогнозы криминологов. Согласно этой теории есть определенная доля людей с преступными наклонностями, они никуда не деваются и совершают правонарушения через определенные промежутки времени до тех пор, пока их не посадят или пока они не состарятся. Цимринг, однако, демонстрирует, что в случае Нью-Йорка на спад городской преступности не повлияли ни посадки, ни миграция преступников в другие города.
Следующий фактор, с которым связывается уровень преступности, — это наркотики. Цимринг не выделяет наркотики в самостоятельный вид преступлений и показывает, что количество тяжких преступлений напрямую не связано с уровнем употребления наркотиков. Хотя число смертей от передозировки осталось на прежнем уровне, число связанных с ними убийств сократилось на 90 %. А это означает, что при сохранении того же уровня наркотрафика его воздействие на уровень городской преступности было устранено. Город не выиграл войну с наркотиками, но выиграл войну с преступностью и насилием, которые с ними связаны. Этого добились благодаря тому, что продажу наркотиков в Нью-Йорке убрали с улиц и из общественных мест. Отмечался всплеск арестов за хранение и употребление марихуаны, но они, как отмечает Цимринг, были направлены не на борьбу с наркотиками, а на предотвращение тяжких преступлений, которые могли бы в дальнейшем совершить задержанные лица. Косвенным образом оценки Цимринга подтверждает динамика численности штата отделов по борьбе с наркотиками. В тот момент, когда полиция занималась вытеснением наркотиков с улиц, численность соответствующих подразделений увеличилась на 137 %. Однако потом, когда основная цель была достигнута, она резко сократилась, и в этих отделах стало работать на 60 % сотрудников меньше, чем в самом начале 1990-х.
Еще одна широко разрекламированная мера нью-йоркского департамента полиции — pro-active policing, активное или даже агрессивное полицейское вмешательство: задержание любых подозрительных лиц на улице, их обыски прямо на месте, жесткий контроль над оружием, аресты за мелкие правонарушения (как в случае марихуаны), позволяющие взять отпечатки пальцев, поставить человека на учет и позднее воспользоваться этим для выявления его причастности к более тяжким преступлениям. Подозрительным могло оказаться все — например, тонированные стекла автомобиля, слишком громко играющая в нем музыка. Цимринг ставит под вопрос не только тактику pro-active policing, но и полемизирует с устоявшимся взглядом на обеспечение безопасности в Нью-Йорке как на яркий пример так называемого life quality или broken window policing. Концепция «разбитого окна» была впервые выдвинута социологами Джорджем Келлингом и Джеймсом Уилсоном в 1982 году[1]. Если где-то в здании есть хотя бы одно разбитое окно, о котором никто не позаботился, — это сигнал, что в этом здании и в этом районе можно и дальше бить окна. Современная полиция, по мнению Келлинга и Уилсона, больше озабочена борьбой с преступностью, чем с нарушителями порядка, но ощущение безопасности и низкий уровень преступности — это разные вещи. Люди часто испытывают гораздо больше дискомфорта от нарушения неформальных правил, например, вторжения неконтролируемых элементов в их личное пространство на улице, чем от перспективы стать жертвой уголовного насилия. Теория Келлинга и Уилсона интересна тем, что считает насмешки над косметическими мерами («Зачем возиться с бомжами и алкоголиками, когда нужно ловить серьезных преступников?») ошибочными. Дело в том, что косметические меры являются «самозакрепляющимися»: если навести на улице порядок, убрать асоциальные элементы, позаботиться о брошенных машинах, привести в порядок фасады (например, стереть так ныне всеми горячо любимые граффити), то улица станет безопаснее. Преступные элементы получат сигнал, что в этом районе ситуация находится под контролем.
Цимринг, однако, утверждает, что broken window policing было в Нью-Йорке только прикрытием для проведения профилактических мероприятий по снятию отпечатков пальцев и включению в картотеку, что необходимо для борьбы с серьезными преступлениями.
Классические примеры нарушения общественного порядка — азартные игры и проституция. Согласно нью-йоркской статистике количество арестов за азартные игры сначала резко увеличилось, но потом упало, не дав, по-видимому, желаемого результата в борьбе с преступностью. То же самое относится и к проституции: женщины не совершают убийств, не участвуют в грабежах и т. д. Кроме того, если Келлинг и Уилсон говорили о повсеместном патрулировании в городе, нью-йоркская полиция бросала основные силы на горячие точки с высоким уровнем преступности. Вычислять и отслеживать динамику преступлений помогала специфическая система управления, мониторинга и внедрения статистических методов под названием Compstat, введенная в нью-йоркской полиции.
В заключение Цимринг делает некоторые выводы в отношении эффективности каждой из перечисленных мер, опираясь в основном на их использование в других городах. Наверняка принесло свои плоды то, что продажу наркотиков убрали с улиц и сосредоточили внимание на горячих точках. Возможно, сработала система Compstat (что трудно проверить, поскольку это уникальная система, применявшаяся только в Нью-Йорке). Сыграли свою роль усиленный контроль над оружием на улицах и общее увеличение числа сотрудников полиции. А вот крайне спорная тактика агрессивных полицейских действий с задержаниями и обысками, а также применение теории «разбитых окон», по мнению Цимринга, никак не отразились на уровне преступности.
Уроки
Какие уроки можно извлечь из истории с феноменальным спадом уличной преступности в Нью-Йорке? Полиция и ее работа имеют значение. Преступников не обязательно держать в тюрьмах только затем, чтобы лишить их возможности совершать преступления. Можно эффективно бороться с ущербом, который наносят наркотики, не борясь с их употреблением. Но главное — нет какого-то единственного фактора, воздействие на который позволяло бы решить проблему преступности, нет «волшебной палочки» криминологии.
С другой стороны, Цимринг ставит под вопрос традиционную теорию, связывающую уровень преступности с «большими» социальными причинами (бедностью, этническим составом, экономическим состоянием общества и т. д.) и полагает, что преступность — своеобразный эпифеномен, с которым нужно работать, не замахиваясь на большие социальные реформы. Преступные наклонности в свете этой нью-йоркской истории кажутся гораздо более неустойчивыми и подвижными, чем принято считать. Криминал оказался восприимчивым даже к небольшим изменениям в городской среде, к которым привела новая политика в сфере охраны правопорядка. На вопрос, куда подевались нью-йоркские преступники, Цимринг отвечает: перестали совершать преступления.
[1] James Q. Wilson and George L. Kelling. Broken Windows. The Atlantic Monthly. March 1982. URL:http://www.theatlantic.com/magazine/archive/1982/03/broken-windows/304465/