Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 2, 2012
Отчего российские вузы становятся «заборостроительными институтами»
Обычные методики исследования коррупции малопригодны для изучения вузовской системы. Если опросы (вроде «Давали ли Вы взятку?») дают хоть какие-то результаты, то как только мы начинаем проводить обычные или экспертные интервью, исследование разваливается. Поскольку инсайдеры и эксперты единодушно говорят, что основные формы коррупции (использования служебного положения в личных целях) в вузовской среде лежат за пределами простого взяточничества, к их изучению стандартные методики и теоретические подходы не приспособлены.
Многие исследователи утверждают, что именно взяточничество является первопричиной если не всех, то большинства сбоев в работе российской системы образования. Именно за взятки ставятся оценки студентам, которые ничего не знают, именно коррумпированные преподаватели ответственны за падение качества образования[1]. Значение взяточничества в вузе отрицать невозможно, но, глубоко изучая эту проблему, мы видим, что на самом деле «брак» в работе преподавателя — зачет или экзамен, принятые у студента, который ничего не знает, — возникает не только там, где имел место переход к простым денежным отношениям. С другой стороны, случаи вымогательства взяток со студентов, которые достаточно хорошо знают предмет, — музейная редкость и наблюдаются почти исключительно в военных и других закрытых вузах.
Эмпирической основой этой небольшой статьи стали материалы многолетнего (с 2003 года) исследования, проводимого автором и связанного с проблемами неформальных обменов в системе высшего образования. Эти материалы включают более 100 неструктурированных интервью разной степени подробности. Исследование было сфокусировано на проблеме неформальной экономики высшего образования. Из-за остроты темы основная масса интервью, вопреки социологической традиции, не фиксировалась на диктофон, а конспектировалась уже после разговора. Интервью более или менее четко привязаны к 10 содержательным кейсам (уровня факультет/кафедра), относительно равномерно распределенным по России. Наряду с интервью используются данные о более чем 150 публичных скандалах, связанных с системой высшего образования. На ранних этапах исследование было поддержано USAID через MSI и фондом «Байкал III тысячелетие», затем Европейским университетом в Санкт-Петербурге и Высшей школой экономики.
Сразу важно ограничить объект, о котором пойдет речь. Во-первых, мы будем говорить только о процессе обучения — все, что касается поступления в вуз, полностью оставлено за скобками (именно это позволяет говорить о периоде 2003—2010 годов, не делая скидки на радикальные трансформации, вызванные введением ЕГЭ). Во-вторых, речь идет только о факультетах и специальностях (но не кафедрах), созданных после 1985 года — после начала содержательной либерализации советских вузов. Отметим, что большая часть таких факультетов/специальностей принадлежит к блоку, который на бюрократическом языке именуется «гуманитарные — социальные — экономические науки» (блок ГСЭ).
Сначала будет представлен тот концептуальный аппарат, который позволяет объяснить, как и почему производится «брак» (почему преподаватели ставят оценки «просто так»), и только потом будет предложено описание самой организации кафедры/факультета, которая обеспечивает такой, и только такой, способ функционирования вуза.
Я благодарен людям, общение с которыми помогло мне понять российскую вузовскую систему. Кроме моих информантов это Михаил Соколов, Виктор Вах-штайн, Даниил Александров, Вадим Волков, Элла Панеях, Сергей Шмидт и Наталья Ткачева. Отдельно хочется поблагодарить всех участников конференции «Гуманитарное образование в сибирских вузах: университетские нормы и жизненные шансы», прошедшей в Иркутске в мае 2009 года, на которой обсуждались первые результаты нашего исследования.
Что такое сговор и как он работает?
Сговором (collusion) в экономике и экономической социологии называется ситуация, в которой два участника начинают действовать совместно, нанося при этом ущерб третьим лицам или уменьшая общий выигрыш всех участников игры. То есть двое участников начинают координировать свои действия таким образом, что совместно движутся к достижению общей цели, ущемляя интересы третьих лиц или интересы общества в целом. Разберем несколько классических примеров.
Сговор может быть открытым (explicit). Классический пример это монопольный сговор. Ряд участников сговариваются явно (это не значит, что сговор происходит в присутствии свидетелей, но значит, что они осознают, что идут на сговор) о некотором координированном поведении. В типичном случае — о монопольном завышении цен, ущемляя тем самым права третьих лиц — потребителей и замедляя экономический рост. Как пишет один из главных теоретиков сговора Жан Тироль, «открытый сговор обычно запрещается антимонопольным законодательством»[2]. Это самая простая и очевидная форма открытого сговора. Существуют и менее очевидные его формы — например, в качестве такого сговора можно рассматривать советский принцип партийного контроля над судейской деятельностью. При участии посредников (партийных органов) сговаривались суды, прокуратура и милиция с целью получения оптимальной отчетности и избегания скандалов. В результате страдали интересы третьих лиц (подозреваемых или потерпевших) и затруднялось производство общего блага — борьбы с преступностью. На этом примере мы видим, что сговоры могут возникать и между неравными субъектами (контролером и контролируемым).
В отличие от открытого сговора скрытый (tacit) сговор не предполагает, что его участники встретились и договорились о том, что они будут вести некоторую скоординированную политику. Скрытый сговор возникает неочевидным образом в ходе многих однотипных действий. Раз за разом участники видят, что, некоторым образом координируя свои действия, есть возможность проигнорировать интересы третьих лиц (и общества в целом). Например, контролер на рынке (инспектор Роспотребнадзора) регулярно «не замечает» того, что у продавца врут весы, и каждый раз получает за это 100 рублей — первый раз он сделал замечание, второй раз просто взял молча протянутые ему 100 рублей, в третий раз взял лежащие на столе сто рублей, и так установилась традиция. Они не сговариваются, они не заключают контракта. Более того, если рынок велик, а инспектор один, то каждому вновь прибывшему моментально объяснят правила игры, и механизм будет отлично работать. Приведенный пример — классический образец коррупционного сговора между чиновником и предпринимателем. При нем никто из участников сделки не страдает, все только выигрывают — потери несут третьи лица (потребители, бюджет) и коллективные интересы.
При этом сговор может иметь место не только между двумя относительно автономными субъектами (предпринимателем и контролером). Как показал в 1986 году тот же Жан Тироль[3], такие сделки могут быть не только межорганизационными, часто они встречаются внутри организаций, и особенно организаций бюрократических. Это сговоры нескольких менеджеров из одной фирмы между собой с целью обмануть более высокое начальство или своих подчиненных, или другую такую же группу менеджеров. Самый простой пример: мы с вами — группа менеджеров — целенаправленно занижаем объемы продаж, чтобы показать неэффективность рекламной кампании, за которую отвечает другая группа менеджеров. Мы не собираемся на «тайный форум», где принимаем это решение, просто нам известно, что с началом рекламной кампании надо снижать активность. В противном случае, когда после кратковременного подъема продаж вследствие рекламы они упадут, нас за это накажут. При этом сговор может существовать как между одноранговыми игроками (группа менеджеров), так и игроками разных рангов (менеджер и начальник).
Сговоры во всех случаях добровольны для групп, но не для индивидуальных игроков. Сговор дает конкурентное преимущество, и поэтому, если рынок или организация в целом работают по принципу сговора, то тот, кто из сговора выключается, оказывается в проигрышном положении и выходит из игры. Если все продавцы на рынке подкручивают весы, то они могут держать более низкие официальные цены, чем тот, у кого весы работают правильно. И честный продавец проиграет. При этом, как только взятки поднимутся до того уровня, что подкручивать весы станет невыгодно, весы перестанут подкручивать. Кроме того, если мы отказались от какого-то одного конкурентного преимущества, мы можем компенсировать его другим. Например, мы включились в крупную сеть и снизили закупочные цены. Таким образом все продавцы вместе, как группа, добровольно вступают в сговор. Но как только сговор сформировался, для каждого конкретного участника он становится внешней социальной структурой, обладающей принудительной силой. В тот момент, когда преимуществам сговора большинство игроков предпочтут альтернативные конкурентные преимущества, сговор обрушится.
Чтобы увидеть скрытый сговор, исследователю зачастую надо очень подробно изучить ситуацию. Так, на первый взгляд, мы видим обычную сделку: ты — мне, я — тебе. Но потом понимаем, что сделка предполагает, что в основе всего лежит некоторое начальное соглашение. Например, если мы купим огнетушители в магазине Х, то к их качеству точно не придерутся пожарные инспекторы, потому что этот магазин принадлежит племяннику главы горгоспожнадзора[4]. При этом мы, конечно, купим их чуть дороже — пострадают наши покупатели (в цену своего продукта мы заложим эту скрытую взятку) и общее благо — пожарная безопасность, поскольку на реальное качество этих огнетушителей никто не обращает внимания.
Рассмотрим еще один пример[5]. Научная лаборатория государственного НИИ производит откровенно плохой отчет о своей работе. Почему дирекция принимает этот отчет? Может быть, более качественный продукт в этом институте все равно никто не может произвести? Нет, но если мы посмотрим внимательнее, то увидим, что параллельно эта же лаборатория (точнее, связанная с ней фирма) обеспечивает деньгами (например, через коммерческие заказы) свой институт (точнее, его руководство). Общему благу (научному знанию) и третьим лицам (налогоплательщикам/бюджету) наносится ущерб. При этом никто напрямую не договаривается, не подписывает каких-то соглашений и т. п. Текущее положение вещей достигнуто добровольно, потому что оказалось лучшим из возможных для его непосредственных участников.
Последней важной особенностью сговоров является то, что сговоры не регулируются внутри себя. Нельзя разрушить сговор, будучи одним из его участников (точнее, оставаясь его рациональным участником). Только внешний участник, выступающий как контролер или как поставщик нового важного конкурентного преимущества, может разрушить сговор при прочих стабильных условиях. Сговор может стать невыгодным или невозможным, но сделать его невыгодным или невозможным можно только «снаружи». Например, таким разрушением может быть появление внешнего для группы поставщика, который ставит условием отсутствие сговора, но он должен предложить альтернативные конкурентные преимущества.
Итак, подведем итог: есть четыре важнейшие черты скрытого сговора: он доброволен для группы, он требует повторяющихся взаимодействий, он наносит ущерб третьим лицам и общим интересам и, наконец, он неявен, не проговорен. Он может происходить как между равными участниками, так и между неравными, как внутри организации, так и между организациями, и как с индивидуальным игроком, так и с коллективом. При этом такой сговор предполагает некоторое равновесие между выигрышами всех участников.
После такого разбора может возникнуть вопрос: «Ок, а что тогда не является сговором? Получается, что это такой инструмент, который можно применить ко всему?». Попробуем показать, что не является сговором, чтобы подобной иллюзии не возникало.
Например, к вам приходит пожарный и говорит: сделайте то-то и то-то (в частности, заплатите взятку), или мы вас закроем. Это, конечно, не скрытый сговор, поскольку тут присутствуют недобровольность и явность. Или знакомый продавец на рынке регулярно делает вам скидку. Это тоже не сговор — скидка в данном случае не оговаривается заранее (неявность), она добровольна, взаимодействие регулярное, но никакого ущерба третьим лицам не наносится. Это простая ценовая конкуренция. Или два земляка случайно встречаются на рынке, и продавец оформляет покупателю товар без уплаты налогов. Добровольность — да, неявность — да, ущерб третьим лицам (бюджет) — тоже да. Но это разовая транзакция. Пока мы не докажем, что такие обмены регулярны и однотипны, ни о каком сговоре речи идти не может.
Что происходит в высшем образовании?
Итак, наш вопрос состоит в том, почему преподаватели ставят оценки тем, кто с формальной точки зрения этого не заслуживает. Напомним, что мы ограничили исследование «молодыми» специальностями. Посмотрим, что происходит в системе высшего образования, и попробуем показать, что именно механизмы скрытого сговора обеспечивают функционирование высшего социогуманитарного образования в современной России.
Мы полагаем, что в высшем образовании в ходе повторяющихся взаимодействий (преподаватели — студенты) возник негласный (никто из участников не брал на себя формальных проговоренных обязательств такого рода), добровольный (преподавателю никто не запрещает быть «суровым», а студенту — добросовестно сдавать экзамены) сговор, который снижает уровень знаний среднего выпускника и приводит к неэффективному расходованию бюджетных средств.
Итак, конец 1980-х — начало 1990-х. Преподаватель относительно новой, молодой дисциплины пришел либо из другой специальности (особенно часто с расформированных кафедр марксистско-ленинских дисциплин) или «с производства». Его деятельность начинают регулировать (управлять ею) несколько факторов: с одной стороны, есть отчетность (в то время относительно небольшая), которую нужно сдавать. С другой — зарплата настолько мала, что вынуждает его искать подработки. Кроме того, есть собственно работа, качество которой, по большому счету, не может быть проверено и оспорено никем, поскольку старые стандарты (и формальные, и неформальные) отсутствуют или не работают, а новых еще нет.
В этой ситуации преподаватель начинает экономить собственные усилия: ему нужно провести занятия таким образом, чтобы не пострадала отчетность и эти занятия заняли как можно меньше времени. Однако ему совершенно не обязательно делать это за счет снижения качества оценивания. Он может, например, заставлять студентов зазубривать совершенно ненужный учебник и очень жестко контролировать их знания и таким образом экономить усилия на подготовке к лекциям, разработке курса и т. д. И вот тут появляются внешние институциональные условия, которые включают механизм формирования сговора.
Выясняется, что каждое жесткое решение на уровне оценивания резко повышает его нагрузку. Нужно назначать и проводить пересдачи, нужно оформлять отдельные документы, нужно четко формулировать критерии оценивания, чтобы объяснять коллегам, почему поставлена непроходная оценка, и т. д. Мы не станем здесь подробно разбирать все выгоды, которые преподаватель получает в тот момент, когда перестает ставить «двойки» и «незачеты», просто назовем их. Ему легко работать со студентами, ему не надо принимать пересдачи, отвлекать коллег, он не портит отчетность деканата и не пишет объяснительных записок. В конце концов, он может сам не особо разбираться в том, что преподает — ведь «ловить» студентов на ошибках ему тоже не нужно.
Однако это еще не сговор. Есть только один игрок, который внешними институциональными условиями вынужден играть на понижение качества своей работы. Сговор появляется там, где в игру включаются студенты. А они постепенно формируют модель поведения, которая предусматривает снижение порогов оценивания при одновременном игнорировании всех остальных аспектов работы преподавателя.
Во-первых, студенты прекращают жаловаться на любые содержательные аспекты работы преподавателя в ходе чтения лекций или иным образом повышать его нагрузку в процессе текущей работы. В экспертных интервью руководители факультетов и учебно-методических подразделений утверждают, что количество жалоб на содержание преподавания за 15 лет (1992-2007) упало в 20-25 раз. Если в 1993 году в одном крупном университете (более 15 тыс. студентов) количество жалоб на низкое качество преподавания составляло 3—5 в неделю, то теперь составляет 2-3 в семестр. Можно конечно, предположить, что просто качество преподавания выросло, но это предположение опровергается наблюдениями над двумя институтами, в которых профессорско-преподавательский состав, а также состав и программы курсов содержательно не менялись в период 1994—2004 годов ни разу. В этих случаях прослеживалась та же тенденция. Более того, студенческое сообщество (группа) жестко бойкотирует тех учащихся, которые инициируют такие жалобы. Эта практика легитимируется тезисом «не надо злить профессора». В полевых материалах есть несколько примеров такой травли, самый сильный из которых — жалоба в прокуратуру на действия студента(ки), подпадающие под статью 121 УК РФ (Заражение венерической болезнью). Таким образом, не скоординированно и неявно, но упорно и коллективно студенческое сообщество работает на поддержание этой практики.
Во-вторых, студенты позитивно стимулируют лояльность преподавателя при приеме зачетов и экзаменов. В частности, взятками (особенно коллективными, от студенческой группы), подарками и т. п. В этом плане особенно показательна следующая практика: студенты поддерживают (покрывают) преподавателя, регулярно игнорирующего (срывающего) занятия, скрывая от деканата факты срыва занятий. Легитимирующий дискурс будет выглядеть примерно так: «он зато всем зачеты поставит, зачем отношения портить».
В-третьих, любая строгость[6] при приеме экзамена и/или зачета вызывает резко негативную реакцию со стороны студенческой группы. Так, преподаватель, поведший себя неправильным с точки зрения студентов образом, наживет себе проблемы: немедленные жалобы на некорректность при проведении экзамена (например, не вовремя выданы вопросы), оплошность в ходе чтения курса (отсутствие на лекциях, несформулированные требования к студентам и т. п.).
Нам удалось провести только одно количественное исследование, однако в нем обнаружились интересные закономерности. Чем ниже средний балл по курсам преподавателя, тем большее число зафиксированных жалоб по поводу организации учебного процесса на него подавалось[7]. В руках студентов — много инструментов давления, особенно в ситуации, когда преподаватель ведет себя «неправильно» не по отношению к одному студенту, но по отношению к группе в целом.
Таким образом, мы можем утверждать, что отношения «преподаватель — студент» строятся как классический сговор, то есть представляют собой непро-говоренные, но скоординированные стратегии двух групп участников, которые позволяют им увеличить субъективно оцениваемые индивидуальные выигрыши (простота работы для преподавателя и простота учебы для студента) и при этом наносят ущерб общему благу и третьим лицам.
В мире такой сговор предупреждается за счет индивидуальной конкуренции в преподавательской и студенческой среде (в Советском Союзе ее не было) и за счет поддержания корпоративных профессиональных стандартов с целью повышения престижа (доходности) профессии[8] (это во многих профессиях в Советском Союзе было). Соответственно есть кейсы, в которых абсолютно аналогичные сговоры сформировались в 1960-х (отраслевой вуз) — сразу после его создания. Есть специальности/кафедры, в которых в 1990-х сформировались новые, западно-ориентированные профессиональные стандарты, и сговор был разрушен. Таким образом, сговор — результат создания новой специальности на пустом месте, хотя общая ситуация постсоветских трансформаций способствовала его развитию. Можно сказать, что сговор — это не характеристика постсоветского образования, а характеристика образовательных систем, возникших и сформировавшихся на пустом месте с большой скоростью.
Использование теоретической модели сговора позволяет сделать несколько выводов. В российской вузовской системе никто не запрещает преподавателю хорошо преподавать, а студенту — хорошо учиться и действительно знать предмет. Беда в том, что хорошее преподавание и учеба никак не стимулируются институтами, которые формируются в процессе создания сговора. В современном российском вузе никаких стимулов хорошо преподавать и хорошо учиться нет.
Ни профессура, ни студенчество, ни вузовская администрация никогда не смогут переломить сложившуюся ситуацию. Причина этого очень проста — как только сговор сформировался, возникает механизм принуждения к участию в нем, а изнутри ситуация становится непреодолимой. Всем участникам комфортно в существующей среде. Во втором — третьем поколениях (конечно, не демографических, а социализационных) они уже воспринимают ее как единственно возможную и нормальную. Тех, кто приходит «снаружи», либо социализируют в этой системе, либо выталкивают наружу. Декан, который потребует строгости от своих преподавателей, через пару-тройку лет останется без бюджетного конкурса (зачем поступать на факультет, с которого велики шансы «вылететь»?). Студентов же, которые потребуют большей строгости при проверке их знаний, мы представить себе не можем.
Как мы помним, участие в сговоре является конкурентным преимуществом. Тот, кто от него отказывается, — проигрывает. Преподаватель, который отказывается от участия в сговоре, соглашается на существенно меньшие выигрыши (заработки снижаются, свободное время сокращается и т. п.). Компенсировать отказ от участия в сговоре он может, только имея существенные конкурентные преимущества иного рода (папу в министерстве, единственную профильную степень на факультете, возможность и умение приводить на факультет средства из внебюджетных источников или что-то подобное). Такому преподавателю «разрешено» в сговоре не участвовать. Но никакой мотивации — кроме личной склонности не участвовать в сговоре — у него нет. Однако такой преподаватель также никак не может повлиять на общую ситуацию.
Сговор — явление неявное, но в его развитом стабильном виде осознаваемое всеми участниками. Соответственно он фатально сказывается на потенциале формирования профессиональных стандартов. Если мы знаем, что все коллеги временами или постоянно работают недобросовестно, с одной стороны, то никаких профессиональных конвенций мы не достигнем. Точнее, конвенции мы можем сформулировать, но никаких механизмов принуждения к их выполнению у нас не будет.
Сформировавшиеся институциональные модели имеют тенденции к переносу на другие, соседние сферы деятельности. Мы придумали, как легализовать взятки пожарным (через магазины противопожарного оборудования), разумеется, вскоре все соседи заимствуют этот удачный прием, и появятся экспертные центры при Роспотребнадзоре, которые принадлежат правильным людям и заключения которых гарантируют нас от дополнительных проверок, и т. д. Так и здесь. Сформировавшаяся модель сговора постепенно переносится на окружающие сферы деятельности. Самый яркий пример — научно-издательская деятельность. Существование тысяч (если считать каждый факультетский вестник отдельно) вестников университетов, которые входят в списки ВАК, но которые никто, нигде и никогда не читает, — точно такой же сговор.
Таким образом, мы видим герметичную и успешно работающую систему, которая абсолютно устойчива к внутренним рассогласованиям, с одной стороны, выталкивая «слабых» несогласных, с другой — направляя в «правильное» русло, и успешно, «сильных» несогласных, причем так, что это никак не влияет на систему в целом. Еще раз подчеркнем: сложившаяся ситуация не является продуктом сознательного решения, но так или иначе понятна на уровне практик каждому инсайдеру.
Что дальше?
Могут ли в обозримом будущем произойти какие-то существенные изменения в работе системы? Попробуем посмотреть на мировую практику и с учетом сложившихся обстоятельств дать небольшой прогноз. Мы можем говорить о трех сценариях развития ситуации.
Первый сценарий условно назовем «индийским»[9], хотя с тем же успехом его можно было бы назвать «чешским» — положение дел в среднем индийском или чешском[10] вузе очень близко к отечественному. Для того чтобы высокопрофессиональным специалистам, которые по каким-то причинам остаются в стране, было комфортно работать, создается несколько сильных маленьких университетов, которые практически полностью выключены из национальной образовательной системы (например, в Индии сильнейшие университеты не рейтингуются национальным агентством по образованию). Сложившаяся система образования полностью устраивает небогатых потребителей, работодателей (не предъявляющих спроса на профессиональные знания, навыки и компетенции), правительство и даже элиты (которые априорно не отправляют своих детей в индийские вузы). Никаких попыток изменить ситуацию, кроме чисто декоративных, в последние несколько десятилетий не предпринималось. В нашем случае это будет означать сохранение статус-кво с имитационной активностью Рособразования и Рособрнадзора по производству образовательных стандартов 4-го, 5-го и энного поколений.
Второй сценарий можно назвать «эстонским»[11] или «венгерским». Его суть — быстрый и радикальный слом всей системы высшего образования (в гуманитарных науках). Существующая система полностью ликвидируется, и на ее месте строится новая. Однако этот сценарий предполагает либо масштабный катаклизм (в данном случае распад Варшавского договора или Советского Союза), либо политическую волю, которая способна будет выбросить на улицу несколько десятков тысяч кандидатов и докторов наук, не говоря уже о студентах.
Наконец, третий сценарий предполагает путь, который прошла американская медицина в 1880—1930-х[12]. Упрощенно он выглядит так. В конце XIX века академической медицины в США практически не было (вспомните Тома Сойера с его болеутолителем и рассказы О. Генри о торговле «лекарствами»). В процессе борьбы с конкурентами представители «сильной программы» — академические биологически ориентированные (то есть целиком и полностью признающие человека одним из животных) медики — собрали в единую ассоциацию всех, кто хотел называться врачом, добились запрета на практику для всех, кроме входящих в ассоциацию. А затем постоянно ужесточали требования к членам ассоциации. При этом, изгоняя одних сегодня, они опирались на поддержку тех, кто будет изгнан завтра, аргументировав свою позицию идеей повышения гонораров по мере сокращения числа специалистов, имеющих право на практику. Одновременно повышалось и качество образования в медицинских колледжах, так как их выпускники должны были удовлетворять растущим требованиям требования ассоциации. Для реализации этого варианта необходимо соблюдение одного важного условия — команда, задающая профессиональные стандарты, должна находиться вне образовательной системы. Попытка создать такой образцово-показательный университет в социально-гуманитарных науках, который бы задавал стандарты для всей страны, приведет только к тому, что сам этот университет довольно быстро усвоит все специфические черты национальной образовательной системы.
[1] См., например: Ромашкина Г. Ф. Оценка качества образования: опыт эмпирического исследования // Университетское управление. 2005. № 5(38). С. 87.
[2] Ivaldi M., Jullien B., Rey P., Seabright P., Tirole J. The Economics of Tacit Collusion. Final Report for DG Competition, European Commission, March 2003. P. 5.
[3] Tirole J. Hierarchies and Bureaucracies: On the Role of Collusion in Organizations // Journal of Law, Economics & Organization. Vol. 2. No. 2 (Autumn 1986). P. 181-214.
[4] Кейс взят из: Панеях Э. Л. Правила игры для российского предпринимателя. М.: Либеральная миссия, 2007.
[5] Кейс взят из Олимпиева И. Б. Постсоветские гетерархии: трансформация крупных научных организаций в период экономических реформ // Журнал социологии и социальной антропологии. 2003. Т. VI. № 3. С. 105-121.
[6] При этом очевидно, что речь не идет (не всегда идет) о том, что преподаватель с первого раза ставит всем отличные оценки. Строгость — мягкость оцениваются с учетом традиций данного факультета/специальности. Но общее требование к «нормальному» преподавателю звучит примерно так: «к закрытию сессии все, кто приходил на экзамены и пересдачи, должны получить проходную оценку». Заметим, что в этой фразе (сказанной замдекана по учебной работе) полностью отсутствует содержательная характеристика знаний студента. И сформулировано это условие в ответ на наводящий вопрос интервьюера «ну то есть все, кто хоть пару слов может связать, должны получить зачет?».
[7] При этом, если как прокси-показатель квалификации преподавателя мы рассмотрим количество публикаций в последние 5 лет в формате «статья в федеральном или зарубежном журнале», то корреляция будет тоже отрицательной — то есть чем выше квалификация, тем больше жалоб и тем ниже балл.
[8] История американской медицины в этом ключе описана в книге Starr P. The social transformation of American medicine. NY: Basic Books, 1982.
[9] Описан в Agarwal P. Higher Education in India: Growth, Concerns and Change Agenda // Higher Education Quarterly. Volume 61. Issue 2. April 2007. P. 197-207.
[10] Tucker A. Reproducing Incompetence: The Constitution of Czech Higher Education // East European Constitutional Review. No. 9(3). 2000. P. 94-99.
[11] Подробно описан в ходе Kandidatskaya workshop 2005 European University at St. Petersburg и представлен в неоггубликованньгх материалах мероприятия.
[12] См. Starr P., op. cit.