Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 6, 2005
В одном из первых откликов на горькую весть было сказано, что нашему сознанию трудно вместить «простой и непреложный факт: Владимира Николаевича Топорова на земле больше нет»[1].
Непубличный человек, он, тем не менее, был известен очень многим, апокрифический образ сформировался давно и был весьма ярким (в основном за счет казавшегося неожиданным пристрастия к футболу). Сейчас, при свободе воспоминаний, этот образ, несомненно, будет дополняться и расцвечиваться. Так же несомненно окажется, что знавшие В. Н. видели каждый свое — и каждый получит основание опровергнуть другого. Напрашивается известная притча о слепых, описывавших слона: суть ее в том, что каждый описывал отдельную деталь, в итоге же из них не получилось целого. Здесь и теперь, когда острота потери не прошла, там и тогда, когда она останется, потому что так и останется невосполненным зияние, самое разумное — спокойно относиться к «разночтениям» и не доискиваться того, как было «на самом деле». Ответы же лучше всего искать у самого В. Н., в им написанном.
Одним из последних выступлений В. Н. стала пространная реплика на круглом столе «Текст и комментарий»[2]. В. Н. попросили развить его мысли о фигуре «свидетеля» у Рембрандта[3]. Однако он от этого уклонился и сказал о другой, более общей проблеме. Теперь вышло так, что он оставил для всех свидетельство о себе самом:
Когда писатель уходит из мира сего, он теряет, в некотором смысле, право собственности на свой текст. Он живет в интерпретации читателей, которые не имеют возможности обратиться к писателю и узнать, чтo он имел в виду. Ведь совершенно ясно, что в одном тексте, особенно в большом, существует целый ряд текстов (они в нем скрыты), и читатель не может быть настолько внимательным, чтобы оставлять единственный вариант и отбрасывать от себя все иные варианты толкования того или иного момента, той или иной фигуры, того или иного языкового положения… У нас остается свобода собственного понимания: некоторые из этих «пониманий» можно сразу отвергнуть, приведя контраргументы. Однако в очень большом количестве случаев такой возможности нет. Поэтому, мне кажется, очень полезно привлечь внимание к тому, что в одном тексте на самом деле мы находим напластование разных текстов, допускающих различные толкования, и кроме автора, находящегося в небытии, нам никто не может открыть единственно верное из них… Высокая литература живет тем, что открывает, если не каждому поколению, то каждой эпохе, нечто свое. В этом свойстве художественного текста заключается его мощь. Он живет уже не в том, кто породил его и кто ушел из этого мира, а в сознании читателей…
В линейной перспективе любой текст имеет границы: начало и конец. И в этом смысле «текст жизни Владимира Николаевича Топорова окончен»[4]. Текст жизни осуществился не только в жизни, но и в написанном, т. е. – в словесных текстах. Они свидетельствуют о своем создателе.
В последний год жизни Владимир Николаевич написал свой curriculum vitae, в котором соблюдение формальных требований сочетается с воспоминаниями и переживанием прошедшего[5]. В нем он скупо изложил свою биографию. Она выглядит простой. В. Н. родился в Москве, на Тургеневской площади, напротив Тургеневской читальни, и был очень привязан к родным пенатам (и дом, и читальня снесены в последние годы). Вся жизнь В. Н. была связана сМосквой, которую (за исключением двух лет эвакуации, проведенных в Коврове Владимирской области, — родом из Коврова был его отец, и ковровские корни В. Н. очень ценил) он покидал ненадолго. Самые частые (всегда краткие) поездки, с молодости и до последних дней, были в Ленинград-Петербург. Но он бывал и в Литве, Латвии, Эстонии (к Балтии испытывал особое чувство), на Енисее в кетской экспедиции 1962 года, из «заграниц» — однажды в Польше, однажды во Франции и дважды в Италии.
В. Н. обладал прекрасной памятью, к тому же великолепно организованной. События своей жизни он помнил по дням, если не по часам. Его рассказы-воспоминания были впечатлениями в этимологическом смысле слова: они «отпечатывались на пространстве» (у В. Н. был еще и особый «топографический дар»: не случайно столько его работ посвящены концепту места). В этих рассказах были особое тепло и уют: дальнее становилось близким — и близкие ему люди обязательно в них присутствовали. В воспоминаниях о столь любимой им Италии (он столько писал об образе Италии в русской культуре) сливались воедино римские холмы, Fori imperiali и Ватиканские музеи, Чимабуэ, Мазаччо и Донателло во Флоренции, Джотто в Падуе, Палладио в Виченце — и утренний кофе в баре по соседству, хозяин таверны, который поразился тому, что В. Н. решительно отказался выжимать на мясо лимон (эта сцена изображалась в лицах), ежедневные походы на венецианскую почту, откуда он отправлял в издательство главы книги о русской литературе (М. Н. Муравьев), от писания которой не мог отказаться даже ради Италии.
В. Н. не успел закончить статью, посвященную Риму. Начальные страницы лежат сверху в большом картонном ящике, полном книг о Риме, выписок, карт, планов — и открыток с видами Рима, в Риме им и купленных. Эта статья должна была продолжить серию работ, посвященных семиотике города (Петербург, Москва, Вильнюс, Рига…).
Выбор гуманитарного образования был предрешен с детства, и «внешняя жизнь» по нему и сложилась: русское отделение филологического факультета МГУ (1946–1951), аспирантура под руководством С. Б. Бернштейна там же (1951–1954), защита в 1955 году кандидатской диссертации «Локатив в славянских языках» (защищать докторскую он решительно отказался и получил в 1989 году звание доктора honoris causa — c любезным предупреждением, что это не дает ему право на повышение «жалованья»; он не выносил слова «зарплата», как и других элементов плебейского советского новояза) и работа в Институте славяноведения Российской академии наук, действительным членом которой он стал в 1990 году (с 1992 года он работал еще и в Институте высших гуманитарных исследований РГГУ).
«Раннему интересу к литературе и искусству во многом обязан моему отцу, инженеру по специальности», — с благодарностью вспоминает В. Н., и с той же благодарностью говорит об университете и своих университетских учителях (М. Н. Петерсоне, Н. К. Гудзии, П. С. Кузнецове, Н. И. Либане), подчеркивая, что общая атмосфера в тогдашнем университете никак не могла быть названа благоприятной[6]. Из многих званий и наград В. Н. особенно дорожил литовскими (почетный доктор Вильнюсского университета, орден Великого князя Гедиминаса) и латвийскими (иностранный член Латвийской академии наук, орден Трех Звезд), а также премией Александра Солженицына (первый лауреат, 1998 года, «за исследования энциклопедического охвата в области русской духовной культуры, соединяющие тонкость специального анализа с объемностью человеческого содержания, за плодотворный опыт служения филологии, национальному самосознанию в свете христианской традиции»). От Государственной премии СССР за участие в энциклопедии «Мифы народов мира» он отказался в знак протеста против акций властей в Вильнюсе 13 января 1991 года. О его бесстрашии в страшные годы и в годы «вегетарианские»[7] знают немногие: это в рассказы не входило.
В. Н. опубликовал более 1 700 научных работ, из них около 30 монографий. Сколько неопубликованных осталось в его архиве, предстоит узнать. Невероятным кажется и объем написанного, и круг интересов, которые конспективно перечислил он сам:
лингвистика (сравнительно-историческое языкознание и этимология, история языка, топонимия и ономастика, типология, теория и практика «языковых союзов», лингвистическая палеонтология, пространство и время в языке, методология языкознания), фольклор (исследование системы жанров и поэтики, эпос, сказка, заговор, загадка, плач; связь фольклорных текстов с мифом, ритуалом; проблемы реконструкции «прототекста» отдельных жанров, детские игры в свете реконструкции), литература (русская и другие славянские, балтийские, западноевропейская, древнеиндийская, античная — древнегреческая и латинская; анализы текстов, поэтика, проблемы интертекстуальности и реминисценций, влияний и взаимовлияний; история литературы; генезис раннеисторических литературных форм), миф и ритуал (теория «мифоритуального», анализ и реконструкция индоевропейской мифоритуальной системы и ее развитие, анализ мифологической системы енисейских кетов в контексте других архаичных традиций и т. п.), семиотика (теория знака и символа, исследования конкретных семиотических систем разных культурно-языковых традиций, универсальные семиотические комплексы, исследования «культурных архетипов» и их комплексов — мировое дерево, мировое яйцо, мировая гора, пуп земли, земля-мать, море, первочеловек и его соприродность Вселенной, анализ геометрических символов — линия, точка, круг, треугольник, квадрат, мандала, крест и т. п.; семиотика «сакральных» городов, анализ универсальных семиотических оппозиций, мифопоэтическое моделирование мира и др.), история (исследование структуры и смысла раннеисторических описаний; фольклорная трансформация исторических фактов, культ исторических персонажей и т. п.), философия (анализ ряда концепций и образов, предшествовавших становлению философии и логики; исследования ряда «философем» античной и ведийской традиции и др.), религия (становление религии в контексте творчества мифопоэтического сознания, генезис раннеславянской религии, предыстория митраизма, иранское влияние в славянской мифологии в связи с религиозной ситуацией в древнем Киеве накануне принятия христианства, проблема святости и др.), искусствоведение (анализ ряда древних мифопоэтических изображений sub specie их глубинного смысла на материале буддийских, балтийских и раннеславянских образцов изобразительного искусства, Рембрандт и др.).
Трудно выбрать примеры: каждая работа представляла собой открытие — новой темы, нового ракурса, каждая работа поражала богатством материала и научной скрупулезностью. В. Н. особо отметил свой перевод с языка пали знаменитого буддийского трактата «Дхаммапада», умолчав и о том, каким это было событием (1960 год!), и о том, что неменьшим событием были предпосланная книге вступительная статья и заключающие перевод комментарии. Сейчас, пожалуй, особенно востребованы его труды, связанные с духовной культурой и с семиотикой в широком смысле:
Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995;
Эней — человек судьбы. К средиземноморской персонологии. М., 1993;
Святые и святость в русской духовной культуре. Т. 1–2. М., 1995, 1998;
Древнеиндийская драма Шудраки «Глиняная повозка». Приглашение к медленному чтению. М., 1998;
Русская литература второй половины XVIII века. Исследования, материалы, публикации. М. Н. Муравьев — введение в творческое наследие. Т. 1–2. М., 1999–2000, 2002; третий том находится в печати;
Начало литовской письменности. Мартинас Мажвидас в контексте его времени (К 450-летию со дня выхода в свет первой литовской книги). М., 2001; Петербургский текст русской литературы. СПб., 2003 (одна из любимых тем В. Н.; работа будет продолжена по составленному им плану).
Однако последние труды, которым он придавал особое значение, были лингвистическими: «Исследования по этимологии и семантике. Том 1–2» (М., 2004–2005). Издание, которое вначале предполагалось как один том, становится многотомным: хорошо известный casus Toporovi: заметка превращается в книгу, книга — в книги, частный случай перетекает в панорамический взгляд на мир, и объединителем «взгляда и мира» — и человека — является язык.
Причиной смерти стала сердечная болезнь. Тема сердца как средоточия чувств была для В. Н. особой среди особых, «Слабое сердце» Достоевского откликалось в нем не только религиозно-философски. Последний поэт, к которому В. Н. обратился, был Гораций — в связи с Михаилом Никитичем Муравьевым, чье творчество и личность так его занимали в последние годы. В. Н. любил сказанное о Горации Ахматовой: Он сладость бытия / Таинственно постиг. И оставил на столе раскрытую латинскую книгу.
Владимир Николаевич был удивительным человеком: мягкий и прощающий другим, требовательный к себе и жестко непреклонный в своих нравственных убеждениях, он выстроил свою жизнь в согласии с задуманным. Основным его свойством была верность.
Т. Ц.
[1] Андрей Немзер (Время новостей. 6.12.05).
[2] Институт мировой культуры МГУ, 4 сентября 2004 года. Круглый стол был приурочен к 75-летию Вяч. Вс. Иванова. Материалы находятся в печати в издательстве «Наука».
[3] Топоров В. Н. Фигура-функция «свидетеля» у Рембрандта // Введение в храм. М., 1997.
[4] Так написала в своей статье о нем С. М. Толстая.
[5] Татьяна Яковлевна Елизаренкова, жена В. Н., передала этот текст с разрешением использовать его в публикациях.
[6] «На годы моего пребывания в Университете приходилась кампания по изничтожению Ахматовой и Зощенко, поганая метла прошлась по кинематографии, по музыке, где “худшими” оказались Шостакович и Прокофьев. В 1948 году состоялась сессия ВАСХНИЛ, уничтожившая российскую генетику. Все чаще и сильнее становились антисемитские кампании — убийство Михоэлса и ряда других выдающихся деятелей культуры из числа евреев, дело врачей, грозившее окончательным решением судьбы евреев в России. И в ближнем филологическом кругу нельзя было не заметить, как исчезают преподаватели и студенты (особенно из фронтовиков и евреев), как политика вторгается в жизнь Университета, в частности, и филологического факультета».
[7] На которые пришлись травля Пастернака, изгнание из университета Вяч. Вс. Иванова, истории с «подписантами», с «Мемориалом» и т. д.