Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 5, 2005
Jean Chappe d’Auteroche. Voyage en Siberie. 2V. Oxford: Voltaire Foundation, 2004.
Э. Каррер д’Анкосс. Императрица и аббат: Неизданная литературная дуэль Екатерины II и аббата Шаппа д’Отероша / Пер. с франц. О. А. Павловской. М.: Олма-Пресс, 2005. 463 с.
Имя Жана Шапп д’Отроша (1728–1769), как правило, мало что говорит даже историкам. Этого самоотверженного ученого, члена Королевской и Российской академий наук, рано умершего во время эпидемии в Калифорнии в разгар астрономических наблюдений, вспоминают, пожалуй, только в связи с «Антидотом» (1770) — сочинением, написанным, как предполагают, самой Екатериной II в опровержение книги Шапп д’Отроша «Путешествие в Сибирь» (1768). Между тем «Путешествие» обладает несомненной самостоятельной ценностью, поскольку представляет собой одну из первых опубликованных французских книг о России, заложивших основу для целого ряда подобных сочинений, в том числе и для «классических» записок маркиза А. де Кюстина.
В 1761 году Шапп д’Отрош прибыл в Россию, европейцы знали о ней довольно мало, а Сибирь вообще была для них «морозной пустыней», куда по своей воле не ездят и откуда живыми не возвращаются. А этот ученый отправился в Тобольск добровольно, чтобы наблюдать прохождение Венеры по диску Солнца 6 июня 1761 года — событие, которого с нетерпением ожидал весь европейский научный мир. После возвращения во Францию он шесть лет писал «Путешествие»: обрабатывал путевые дневники, дополнял уже имеющуюся информацию, сверял свои наблюдения с другими источниками, составлял статистические таблицы… Поскольку автор был весьма любознателен, а его поездка длилась больше года (с февраля 1761-го по май 1762 года), издание получилось объемным и в высшей степени содержательным. В Сибирь Шапп д’Отрош ехал одним маршрутом, возвращался в Европу другим; таким образом, он побывал во многих городах (не считая мелких населенных пунктов и деревень): Риге, Петербурге, Твери, Клину, Москве, Нижнем Новгороде, Казани, Чебоксарах, Космодемьянске, Вятке, Соликамске, Верхотурье, Екатеринбурге, Тюмени. В отличие от большинства иностранцев, писавших о России, он не оставил воспоминаний о Петербурге, но это не мешает его сочинению быть незаменимым подспорьем для исследователей быта провинциальной и крестьянской России XVIII века: «всеядный» и дотошный француз описывает крестьянскую одежду и избы, сани и бани, праздники и богослужения, застолья и посты, нравы и обычаи, приметы и суеверия, наказания дыбой и кнутом… Его труд изобилует рассуждениями о климате России, ее истории, флоре и фауне, образовании, науке и искусствах, православии и церкви, армии и флоте, торговле, системе правосудия, роли женщины в обществе, языческих народах Сибири и т. п.
Но есть в сочинении Шапп д’Отроша и то, что вызвало гнев автора «Антидота» и до сих пор может уязвлять «истинных патриотов» (хотя помогает нам лучше понять традиционное восприятие России на Западе, принципиально не изменившееся и в наши дни). Это критика рос сийской действительности, и прежде всего — государственного строя и правительства. Именно в самодержавии, тормозившем развитие страны, и крепостничестве, низводившем большинство русских до примитивного, животного состояния, автор увидел причины многих русских бед: экономической отсталости, массового невежества, нищеты крестьянства, пренебрежения человеческой жизнью. Но главное, что можно, по его мнению, поставить в вину правительству России, — это деградация русского национального характера. Пьянство, лень, воровство, бесхозяйственность, сервильность, отсутствие личной инициативы и желания улучшить свою жизнь, низкий уровень бытовой культуры — вот далеко не полный список «достижений» русского деспотизма.
Шапп д’Отрош отчасти следовал укоренившимся в сознании европейцев стереотипам (при написании «Путешествия» он опирался, в частности, на сочинения Вольтера, Руссо, Монтескье); иногда в его критике России проглядывает не только склонность к «очернению» чужой страны, но и иные мотивы[1]. Вместе с тем он, возможно, хотел отчасти развеять «русский мираж», о котором писал А. Лортолари (увлечение русской послепетровской цивилизацией, характерное в первую очередь для просветителей). В результате Шапп д’Отрош значительно принизил достоинства русской армии и, наоборот, преувеличил то, что говорило о слабости Российской империи, например масштабы смертности населения. Впрочем, теория Лортолари сегодня подвергается частичному пересмотру: преувеличивать значение и степень распространенности во Франции «русского мифа» не следует. В противном случае не было бы таких резких оценок России ни в «Замечаниях на “Наказ”» Дидро, ни в трудах Руссо, ни в посвященных России энциклопедических статьях Жокура. Да и сочинение Шаппа не получило бы положительных откликов французской прессы и не вызвало бы у Дидро и Вольтера более одобрительной реакции, чем восхваляющий русские порядки анонимный «Антидот».
Если оставить в стороне труды просветителей и сосредоточиться на записках французов о России, то нетрудно заметить, что французская аристократия, буржуазия и духовенство отнюдь не были подвержены «обаянию» России. Даже, условно говоря, «русофилы» крайне отрицательно оценивали и русское самодержавие, и крепостное право, которое они прямо именовали рабством, и возможности развития в России наук и искусств, и уровень цивилизованности всех без исключения сословий русского народа. Объяснить эту критику только предвзятостью едва ли удастся: при всем возможном влиянии стереотипов они, без сомненья, описывали и реальное положение дел, осуждая то, что позже стали осуждать сами русские. Стоит заметить, что французы были вполне способны и опровергать мнения, не подтверждавшиеся их личным опытом: скажем, тот же Шапп д’Отрош честно признал совершенно ложным распространенное представление, будто русские женщины пьют не меньше мужчин.
Сегодняшние единомышленники автора «Антидота», писавшего, что «дороги нигде в мире не бывают так широки, как в России», что «многие люди из простонародья, в особенности в деревнях, почитают стыдом напиться», что «мало есть государств, в коих закон пользовался бы таким же уважением, как у нас», что «нет страны, где жизнь и имущество подданных были бы ограждены большими формальностями, чем в России» и т. п., найдут в сочинении Шапп д’Отроша лишь очередной набор «клевет» злобного и завистливого иностранца. Фактические ошибки француза, устарелые шаблонные оценки, прямо или косвенно восходящие к запискам Герберштейна и Олеария, сыграют им на руку. Остальные читатели найдут здесь не только интересные, иногда уникальные сведения по истории России и ее быту XVIII века, но и пищу для размышлений о ее историческом пути.
Как уже сказано, категоричность суждений автора о русских объясняется некоторой предвзятостью. Но не только ею: в ряде случаев Шапп д’Отрош опирается на личные наблюдения. Так, пишет он, где-то под Вяткой при виде «поезда» путешественника крестьяне моментально разбежались. Как оказалось, сельские жители настолько бесправны перед произволом любого представителя высших сословий, не исключая и проезжающих путников, что предпочитают на всякий случай спасаться бегством, пока у них не отобрали лошадей, еду или что-нибудь еще из их скудного имущества. Француза неприятно удивляла постоянная настороженность или даже мрачность многих встреченных им русских, особенно по отношению к иностранцу; повергал в недоумение стандартный ответ крестьян на практически любой, даже самый невинный вопрос: «То знает Господь да императрица», — по его мнению, следствие апатии, запуганности, забитости. Описания в «Путешествии» нищеты русских изб и примитивности народного быта, «рабского» состояния простых людей ничем не отличаются от подобных описаний у А. Н. Радищева и Н. И. Новикова (последний, например, писал о шокировавшем Шапп д’Отроша положении мастеров, буквально прикованных к своему рабочему месту).
На этом фоне особенно выделяются истории, показывающие, какой живой, талантливый, изобретательный народ оказался под столь жестоким гнетом. Будь в России другой строй, другая система образования, убежден автор, — и русские, перефразируя высказывание Н. М. Карамзина, могли бы не только «сравняться, но и превзойти», сделать свою страну передовой державой Европы, чье могущество зиждется на гораздо более прочном фундаменте, нежели громадная территория, колоссальная армия, неодолимое стремление к гегемонии и представление о собственной исключительности.
Книга, написанная с большим юмором и не лишенная авторской самоиронии, рассказывает о комичных ситуациях, в которые неизбежно попадает любой путешественник, оказавшийся «внутри» другой культуры и цивилизации, особенно если эта цивилизация отличалась от привычной европейской так, как недворянская и провинциальная Россия XVIII века отличалась от Парижа. Вот Шапп д’Отрош, выезжая из Петербурга, получает в подарок от барона Бретейля четыре бутылки вина (истинные нужды француза в Тобольске может понять только француз), при рассадке по саням русский унтер-офицер изъявляет желание сопровождать именно провизию, на первой же остановке выясняется, что вина уже практически не осталось: унтер-офицер обнаружил, что оно вкуснее водки! Вот угоревший в бане автор записок почти без чувств лежит в избе, заботливая хозяйка пытается напоить его горячим чаем и с подкупающей непосредственностью сокрушается, что тот слишком быстро выскочил из парильни — даже пропотеть как следует не успел! Вот Шапп д’Отрош исследует глубину промерзания тобольской почвы и просит у губернатора в помощь дюжину закованных в кандалы каторжан; получив от сердобольного француза после первого дня «раскопок» немного денег, «работники» на следующий же день, подпоив стражу, сбегают, а изыскания на этом кончаются. Автора часто упрекали в том, что он по-настоящему не понял Россию, исказил ее образ, но после прочтения этих историй нельзя признать этот упрек вполне справедливым — в них Россия узнается с легкостью.
Новое оксфордское издание «Путешествия в Сибирь» особенно ценно, поскольку в нем текст Шапп д’Отроша сопровождается масштабным и детальным историко-аналитическим исследованием этого сочинения. Его авторы, известный славист Мишель Мерво и искусствовед Мадлен Пино-Серенсен, полностью посвятили первый том двухтомного издания (сам текст «Путешествия» помещен во втором томе) предыстории создания «Путешествия» и обстоятельствам, сопутствовавшим его появлению. Здесь изложена биография автора, рассказано о подготовке к поездке и отношении к ней разных людей, дано описание первого издания, приведены биографии художников, участвовавших в его оформлении, списки гравюр с указанием их современного местонахождения, отклики на книгу в России и Франции, прослежена ее судьба в XIX и XX веках и пр. Подробно обсуждается также отношение к России, существовавшее в Европе того времени, его влияние на суждения о России Шапп д’Отроша и обоснованность этих суждений… О том, можно ли доверять книге, ставшей предметом споров еще в XVIII веке, сразу после выхода в свет, отчасти сказано выше. Как отмечает Мерво, «изображение русской цивилизации в исключительно мрачных тонах» (v. I, p. 78) было предопределено не только предвзятостью автора, но и незнанием русского языка, непониманием сути некоторых явлений. И все же «Путешествие» — это непосредственное, пусть иногда искаженное, отражение пережитого и увиденного, а не целенаправленная, идеологизированная критика русской цивилизации, какой является, например, «Россия в 1839 г.» Кюстина. Именно корректирующий комментарий Мерво позволяет уточнить подлинное, со всеми возможными оговорками, значение записок Шапп д’Отроша. Результатом кропотливой работы французского исследователя стала объемная картина, где одинаково полно прояснен и «фон» — XVIII столетие как интереснейший комплекс взаимодействия и борьбы идей, личностей, институтов, государств, и «передний план» — скрупулезно осмысленное содержание самих мемуаров. Замечательна, скажем, история подготовки поездки Шапп д’Отроша: здесь и переписка Академий, представители которых никак не могли прийти к единому решению организационных вопросов, и противодействие «французскому посягательству» на приоритетное право России вести астрономические наблюдения в Тоболь ске (К. Г. Разумовский считал, что русские астрономы должны обойтись без помощи французов), и опасения Ломоносова, что француз по возвращении в Европу может опубликовать «предосудительный дневник» о России, как поступил И. Г. Гмелин, и, соответственно, в очередной раз обострившееся противостояние Ломоносова и Миллера, которого русский ученый обвинял в приглашении Шапп д’Отроша… Во Французской академии также разгорелась борьба между двумя партиями, каждая из которых выдвигала своего кандидата для выполнения «сибирской миссии»: Дидро и Д’Аламбер при этом сочувствовали не Шапп д’Отрошу, а энциклопедисту Н. Демаре.
Исследователи привлекли к рассмотрению чрезвычайно большое количество документов и источников: от свидетельств о рождениях и бракосочетаниях членов семьи Шапп д’Отроша до современных диссертаций, посвященных «Путешествию». Еще более ценно то, что вся эта обширная информация подвергнута сопоставительному анализу и сопровождается критическим комментарием. Например, приводя продажную цену первого издания сочинения, комментатор не ограничивается цифрой, мало что говорящей большинству современных читателей, а сравнивает ее с доходами французской интеллектуальной элиты того времени: как выясняется, эта сумма почти не отличалась от месячного жалованья Дидро, которое ему выплачивал в 1747 году книготорговец Ле Бретон.
Столь же качественны и комментарии к тексту, помещенные во втором томе. Они не ограничиваются, как часто бывает, общеизвестными сведениями об упоминаемых лицах или пояснением географических названий, а дают именно ту информацию, которая позволяет ответить на вопросы, возникающие по ходу чтения, — читателю не придется гадать о том, существует ли сегодня город Космодемьянск, является ли прокурор Тобольска Аполлон Пушкин предком поэта или, скажем, что за таинственный «плод» скрывается под словом le glouguat («клюква»).
Что еще важнее, комментарии эти исправляют ошибки Шапп д’Отроша или подтверждают правоту его положений. Француз пишет, что русская православная церковь практически не знала сект и ересей, «возможно, из-за невежества духовенства». Комментарий указывает, что «на самом деле многочисленные ереси в России появились еще в XV–XVI веках, особенно в области, прилегающей к Новгороду», напоминает о ересях жидовствующих и стригольников и сути их воззрений, а также о том, что и старообрядцы с XVIII века разделились на многочисленные секты (v. II, p. 366). Шапп д’Отрош пишет, что «в начале правления Петра I русские браки устраивались так, что молодые не знали друг друга». «Обычай сохранился и после царствования Петра Великого, если судить по “Бригадиру” Фонвизина», где бригадирша, вышедшая замуж в сороковые годы XVIII в., признается, что не видела своего мужа до свадьбы, — уточняет Мерво (v. II, p. 405). Шапп д’Отрош сравнивает положение русских и польских крестьян, идеализируя образ жизни и национальный характер последних, — Мерво указывает, что положение польского крестьянина было далеко не идиллическим, хотя некоторые иностранцы, в отличие от Шапп д’Отроша, преувеличивают беспросветность его существования. И приводит краткую, но весьма информативную справку о реальных земельных отношениях, существовавших в русской крестьянской общине в XVIII веке (v. II, p. 412). Подобных «подсказок» в примечаниях очень много. Они помогают читателю составить мнение о источниковой базе, относящейся к тому или иному вопросу (например, при описании царских и дворянских свадеб дается отсылка к аналогичным описаниям у Олеария и французского историка XVIII века П.-Ш. Левека в новиковской «Древней российской библиофике»). Еще один важный штрих — высказывания Шапп д’Отроша можно сопоставить и с приведенными здесь же мнениями автора «Антидота»: Мерво часто подтверждает их правдивость или, напротив, их оспаривает. Такой подход к составлению комментариев практически не оставляет в тексте «белых пятен» и делает издание чрезвычайно полезным для представителей практически любой отрасли гуманитарного знания — историков, литературоведов, искусствоведов, специалистов узких направлений (в первую очередь, конечно, тех, кто занимается русско-французскими связями)[2].
Можно только сожалеть, что столь капитальное научное издание остается по ряду причин недоступным для подавляющего большинства потенциальных читателей Шапп д’Отроша в России. Книга издана на французском языке, а это само по себе уже ограничивает их круг; кроме того, ее цена (120 английских фунтов или 250 долларов США), как и в XVIII веке, достаточно высока для небогатых российских гуманитариев.
Недавно вышедший в издательстве «Олма-Пресс» русский перевод «Путешествия в Сибирь» лишь усиливает это чувство. Прежде всего надо сказать, что в его основе лежит «облегченное» французское издание, подготовленное известным политологом, иностранным членом секции истории отделения историко-филологических наук РАН Элен Каррер д’Анкосс[3]. В своем предисловии Э. Каррер д’Анкосс пишет буквально следующее: «Из 347 страниц оригинала мы исключили около ста, содержащих информацию, не имеющую прямого отношения к России (прежде всего, это описание путешествия Шаппа до въезда в страну), повторяющиеся отступления или сугубо географические сведения, рассказ о фауне, а также чересчур подробное рассуждение о состоянии вооруженных сил империи… Что до пространного повествования об армии, флоте и расходах на их нужды, оно тоже опущено, поскольку здесь аббат, по всей вероятности, основывался на данных, полученных из вторых рук, и не имел возможности их проверить…» (цитирую по русскому переводу, с. 53–54)[4]. По-видимому, в «Олме» не располагали оксфордским двухтомником, вышедшим из печати, может быть, несколькими месяцами позже, чем было предпринято русское издание, но совершенно непонятно, почему там обратились к современной французской «версии», а не к тексту XVIII века (разница в объеме — сто страниц — не так уж и велика). Однако этим список недоуменных вопросов, которые вызывает «олмовское» издание, далеко не исчерпывается. Не совсем ясно, почему перевод не сопровождается адекватным научным комментарием. Тот, что мы находим в «Императрице и аббате», слишком скуден, причем этот упрек может быть адресован не только Э. Каррер д’Анкосс, поскольку ряд примечаний добавлен переводчицей О. Павловской и редактором О. Магановым, располагавшими, таким образом, известной свободой действий. Конечно, на составление настоящих комментариев, как это сделано в оксфордском издании, требуется больше времени и труда, и все же заменять исследовательскую работу пояснениями таких слов, как «нивелир», «регулы» и «уток», вряд ли целесообразно.
Недостатки французской публикации усугубились и не вполне качественным переводом. Ошибка закралась уже в подзаголовок книги: «Неизданная литературная дуэль Екатерины II и аббата Шаппа д’Отероша». Литературная дуэль названа «неизданной», т. е. из двух словарных значений французского inedit: «неизданный, ненапечатанный» и «небывалый, оригинальный» выбрано первое, а не второе — вопреки тому очевидному обстоятельству, что и «Путешествие», и «Антидот» были изданы еще в XVIII веке.
Подобных огрехов в переводе немало. Например, фраза оригинала «on eveilla un petit enfant pour faire cette action sainte; il fit connaitre par ses cris et par les pleurs qu’il repandait, qu’on aurait pu l’en dispenser: mais malgre ses pleurs et ses cris, on le fit communier» (v. II, p. 372 в оксфордском издании) в русском тексте приняла следующий вид: «младенца разбудили, дабы свершить над ним оное священнодействие. Криками и плачем он возвестил о своей к тому готовности [выделено мной. — Н. В.]. Невзирая на вопли, чадо причастили» (с. 136). Между тем смысл совсем иной: младенец «своими плачем и криками дал понять, что его вполне можно избавить от этой церемонии, но, несмотря на рев и крики, его всетаки причастили…» На той же странице Шапп д’Отрош описывает, как к нему все утро после пасхальной ночи приходили русские в ожидании «алкогольных подношений». О приближении очередного визитера, от которого, как вскоре выяснилось, «исходил крайне неприятный запах водки», француз догадался прежде, чем тот вошел в комнату: «On decidait aisement a sa marche, qu’il n’etait pas a jeun…» (v. II, p. 373 в оксфордском издании), т. е. «По его походке нетрудно было понять, что он успел разговеться» [= выпить]. В русском переводе читаем: « …по его шагам легко было догадаться, что он не молод [выделено мной. — Н. В.]» Ясно, что переводчица смешала jeune, «молодой» и a jeun, «на пустой желудок».
Другие «мелочи», возможно, покажутся не столь важными, но и они мешают читателю составить должное впечатление об оригинале. Так, Шапп д’Отрош приводит петровский указ «О звании монашеском», текст которого в русской версии полностью замещен извлечением из Полного собрания законов Российской империи (то же самое проделано и с «Манифестом о вольности дворянской»). Смысл во многом остался прежним (Шапп д’Отрош до вольно точно воспроизвел этот документ), и все же нас интересует не то, что писал Петр — это можно установить и по другим источникам, — а то, что знал об этом указе француз, в чем версия, приводимая в «Путешествии», отступает от русского текста указа. Из перевода нельзя узнать, что Шапп д’Отрош относит Уложение Алексея Михайловича не к 7157 и даже не к 1649, а к 1699 году, что он не пишет: «в прочих женских монастырях лучше попам и дьяконам петь», а лишь замечает, что там «следует установить хоры», и т. п.
Наконец, еще одна ремарка: имя самого автора в издании «Олма-Пресс» получило склоняющуюся первую часть («Шаппа») и написание через «е» («д’Отероша»). Между тем его имя пишется без accent aigu, а гласная «без аксана», с двух сторон окруженная согласными, которые, в свою очередь, соседствуют с гласными, опускается. Понятнее всего это явление просматривается в фамилии «Diderot», где в устной речи и при переводе на русский язык «e» выпадает по той же причине (традиция именования философа «Дидеро» или даже «Дидерот», равно как и вариант «д’Отерош», употребляемый, в том числе, и автором «Антидота», остались в XVIII–XIX веках).
Издание «Путешествия в Сибирь» на русском языке, безусловно, можно только приветствовать: ведь российские читатели, не знающие французского, впервые получают возможность хоть как-то познакомиться с сочинением, имеющим несомненное историческое значение. Однако при обращении к этой книге нужна очень большая осторожность. Пока не появилась полноценная русская версия, на истинное удовольствие и пользу от чтения записок Шапп д’Отроша могут рассчитывать только читатели французского оригинала, представленного в образцовом научном издании — оксфордском двухтомнике.
[1] Осуждая произвол и воровство чиновников, пытки и казни, недопустимые в свободной, цивилизованной стране, Шапп д’Отрош, видимо, протестует и против французских порядков. Любопытно, что Д. И. Фонвизин, сходным образом критикуя эти порядки в «Письмах из Франции», косвенно выражает и свое отношение к происходящему в России.
[2] Лингвистам, к примеру, могут быть интересны замечания о вхождении во французский язык слов, обозначающих русские реалии: “kvas”, “kacha”, “verste”, “pirog” и пр.
[3] L’Imperatrice et l’Abbe. Un duel litteraire inedit entre Catherine II et l’Abbe Chappe d’Auteroche / Presente par Helene Carrere d’Encausse. P.: Fayard, 2003.
[4] Подобным образом относились к тексту русские издатели и переводчики XIX века, чей подход к работе с оригиналом, к сожалению, не изжит и по сей день. Например, Г. Н. Геннади в переводе «Записок» Л.-Ф. Сегюра (1865) выпускал целые страницы, делая точно такие же примечания: «исключено по своей незначительности», «замедлило бы ход рассказа», этот пассаж «не относится до России и притом очень бледный» и т. п.