Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 2, 2005
Скуби бiса, поки линяє
Украинская поговорка [2]
В детстве он был для меня вещью. Однажды кто-то из взрослых, работавших на ЗИДе[3], обронил в разговоре: «Так это еще в пору Далингера было!» Догадавшись, что фраза должна была означать «давным-давно», я подумала, что далингер— какое-то старинное техническое приспособление. Наподобие арифмометра, который я видела однажды, когда сосед-пенсионер выгребал ненужный хлам из своего гаража. Воображение тут же услужливо втиснуло новое словечко куда-то между «дагерротипом» и «ремингтоном». До сих пор не знаю, что с ремингтоном делают.
Став постарше, я все-таки решила выяснить, что это за непонятный далингер. И с удивлением узнала, что это человек — раз; директор завода в годы войны — два; что его «посадили в тридцать седьмом, должны были расстрелять, но выпустили» — три. Поскольку слова «тридцать седьмой» и «посадили» не вызывали никаких ассоциаций, Далингер просто превратился для меня в «директора-которого-не-расстреляли». Но запомнились многозначительные взгляды, которыми обменивались говорившие.
Странно, что я почему-то сразу вспомнила об этом давнем разговоре, когда мне, лицеистке социологического отделения, предложили выбрать предмет и тему для исследовательской работы: займусь историей «директора-которого-нерасстреляли». Я тогда еще не знала ни его имени, ни отчества, да и вообще, пожалуй, ничего не знала. Поэтому то, что говорили собравшиеся для обсуждения темы наши преподаватели истории, звучало тарабарщиной: «А, счастливчик Далингер!» — «Где дело хранится?» — «Надзорное?» — «Есть оба!» — и т. д. После чего меня честно предупредили, что работы будет много («пылью надышитесь»), снабдили отношением в архивы и библиотеки и назначили руководителем работы Александра Игоревича Казанкова.
Насчет пыли не обманули. Я убедилась в этом удивительно жарким летом 2004 года, когда страдающее от палящего солнца население миллионного города спешно отъезжало на дачи или устремлялось на берега Камы. После слепящего света снаружи читальные залы архивов казались сперва полутемными и приятно-прохладными. Там-то я впервые окинула тоскливым взглядом три пухлых тома дела № 2242[4], хранящегося в Государственном общественно-поли тическом архиве Пермской области (ГОПАПО), и два не менее объемистых тома «Надзорного производства по обвинению Далингер В. Я. (в контрреволюционной агитации)»[5] в Государственном архиве Пермской области (ГАПО). Между двумя архивами расстояние в пять километров — час по жаре пешком. Едва приступив к чтению, я почувствовала, что глаза начинают слезиться, а нос распухать: у меня оказалась аллергия на пыль. Но, щурясь и чихая, сдаваться я не собиралась — мне обещали тайну. Тайну жизни и смерти. Тайну судьбы «директора-которого-не-расстреляли».
Со временем исследование расширялось. Руководитель в ответ на мои вопросы отсылал к новым фондам и говорил, что примерно там можно найти. Пришлось разыскать «Протоколы заседаний партийного комитета завода им. Ф. Э. Дзержинского»[6], просмотреть «Отчетность о ходе проверки личного состава» в фондах ЗИДа[7], «Прекращенное следственное дело по обвинению: Петрашко, Далингер, Айнбиндер, Максимова, Мальцева, Калачникова, Никонова (по ст. 58–7–11 УК РСФСР)»[8], сходить в музей завода им. Ф. Э. Дзержинского, собрать все газетные публикации. В ходе исследования обнаружились материалы, непосредственно относящиеся к моей теме, которые размещены в Интернете [http://stalin.memo.ru/spiski][9].
В результате у меня в руках оказалась почти вся информация, касающаяся жизни моего героя в период с 1937 по 1940 год. Протоколы допросов, очных ставок, показания свидетелей, воспоминания. В них было ужасно много слов о двурушниках, вредительстве, нефтяных сепараторах, взрывателях для мин, мотопилах и патефонных деталях (только материалы технической экспертизы составляют целый том). Но все они к делу не относились. Чем больше я узнавала, тем ясней понимала: суть дела проста — В. Я. Далингера хотели убить. Не уголовники и не немецкие диверсанты. Просто товарищи по партии. С голубыми петлицами и в партийных френчах. Причем не только его, и даже, пожалуй, не именно его. Как говорится, «ничего личного» (в том числе и вины). Тем более непонятным было, почему этого не сделали.
Мое исследование — не более чем попытка ответить на этот вопрос, версия. Но рассказывать ее я буду, «как будто так было на самом деле», делая, если потребуется, комментарии в ссылках. Там же я поместила и некоторые комментарии научного руководителя (с его согласия).
Еще несколько предварительных замечаний. То немногое, что я знаю о различии между отливкой и штамповкой, легированной сталью и бронзой, я позаимствовала из разговоров с преподавателями ПГТУ[10]. Метафора игры пришла из воспоминаний сына Владимира Яковлевича Далингера — Виктора: «Они стали играть со своими мучителями в смертельные “жмурки”…»[11] Мой руководитель подсказал другой образ — сеанс одновременной игры, когда несколько шахматных партий ведутся на разных досках и при этом както связаны между собой. Отсюда — присутствие в работе «шахматной» терминологии. А начать я хотела бы фразой, которую сотни раз повторяла про себя. Итак…
Глава 1. ДЕБЮТ[12]
Белые начинают и выигрывают.
(Фраза, следующая в шахматной задаче после описания позиций фигур)
Его должны были расстрелять в ноябре 1937 года. И происходило бы все совсем не так, как виделось тогда, в 37-м, после ареста отца его сыну: «Представлял себе шеренгу милиционеров в белых гимнастерках и касторовых остроконечных шлемах, целившихся из наганов в отца, стоящего перед ними почему-то в вышитой рубашке, улыбающегося и совсем домашнего»[13]. Скорее всего, его «шлепнул» бы отупевший от усталости полупьяный «исполнитель»[14]. В затылок. Не целясь.
Выстрел хлопнул бы в звонком и прозрачном воздухе морозной ночи, одной из тех, которые так часты у нас на Урале в середине осени, и инженер Владимир Далингер, 1906 года рождения, член ВКП(б) с 1927 года, технический директор завода № 10 им. Ф. Э. Дзержинского, сгинул бы в безвестной могиле.
На начало ноября указывает все: соотнесение даты ареста и сроков следствия, время отправки дела на Военную коллегию Верховного суда. Даже спешка, с которой оно было «сшито», свидетельствует о том, что в пермском НКВД спешили отрапортовать к ноябрьским праздникам.
В действительности все будет по-другому. Он умрет своей смертью почти через двадцать лет, в 1956 году, на белоснежных простынях одной из московских больниц «для начальников». Еще бы: заместитель министра общего машиностроения, орденоносец! Один из тех, кто ковал Победу. Но, пожалуй, лучше рассказывать все по порядку…
Бронзовый барабан «изделия НС-15» вращался все быстрее. Стальной, конечно, был бы прочней, но стали нужной марки не было, так, авось (наше вечное «авось»), и бронза выдержит. Напряжение внутри конструкции стремительно росло, но это никого особенно не пугало — все-таки седьмое испытание в серии. Неожиданно грохнуло так, что все присутствовавшие в мгновение оглохли. Эффект разрыва барабана нефтеочистительного сепаратора, которым должны были комплектоваться мощные дизели надводных судов военного и торгового флота СССР, был кошмарен. На испытательной площадке цеха № 2 остались лежать два неподвижных тела, раненые надрывно кричали, а уцелевшие, еще не до конца поняв, что они уцелели, остолбенело ощупывали руки, ноги и головы. Всего пострадало пять человек[15].
Об ужасной аварии на ЗИДе тогда, в марте 1936 года, по Перми еще долго ходили самые невероятные слухи. Говорили шепотом, так как завод № 10 был оборонным и болтать о нем строго запрещалось. Но тех, кто чудом остался жив, просто распирало желание поведать о том, что «рядом графин стоял, так вот ему горлышко снесло вчистую, а на мне — ни царапины!» Часто повторялось слово «вредительство», однако подробностей не знал почти никто. Происшествие расследовала комиссия, результаты деятельности не разглашались, но вроде бы было установлено восемь виновных и осуждено несколько человек. Казалось, дело сдано в архив и забыто. Но только казалось.
* * *
События, предопределившие судьбу моего героя, могут показаться никак с ней не связанными (первые ходы в игре были сделаны на других досках).
Вот одно из них. На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года недавно назначенный наркомвнудел Н. И. Ежов выступил с докладом о диверсионно-вредительской деятельности врагов народа. По докладу была принята резолюция о передаче дел Н. И. Бухарина и А. И. Рыкова в НКВД — сигнал к охоте на правых. Одним из проявлений грядущей кампании стал призыв Сталина к развертыванию критики и самокритики, явно направленный против крупных партийных и хозяйственных деятелей.
Вот другое. Через три месяца был исключен из партии и арестован Иван Дмитриевич Кабаков, первый секретарь Уральского (с 1934 года — Свердловского) обкома, полновластный хозяин Урала с 1929 года. Арестован как руководитель Уральского центра правых и в положенный трехмесячный срок расстрелян[16].
Вырисовывается следующая многоходовая комбинация: в стране орудует разветвленная, тщательно законспирированная организация сторонников Бухарина и Рыкова (последних разоблачает сам Ежов). На промышленном, буквально напичканном оборонными заводами Урале действует ее региональный филиал, воз главляемый Кабаковым. Кто же в него входил? Шпионы и диверсанты, назначенные на руководящие должности самим Кабаковым. Они составляли бюро обкома, руководили городскими партийными организациями, издавали областную газету, командовали полками и дивизиями[17].
Кого же тогда «протаскивал»[18] на руководящие должности бывший первый секретарь обкома, оказавшийся врагом, здесь, в Перми? Наверняка тоже врагов. И дело чести сотрудников Пермского НКВД их выявить. С них ведь и спросят: куда, мол, глядели? Вот тут-то и выясняется, что разменной фигурой в затеянной на самом верху политической игре мог стать любой руководитель, делавший карьеру при Кабакове. А Далингер как раз ее и делал. И какую карьеру!
* * *
Владимир Яковлевич родился в городе Кунгуре Пермской губернии в 1906 году в семье счетовода. Там же, закончив Кунгурский машиностроительный техникум, получил среднее техническое образование. После техникума поступил на заочное отделение Уральского индустриального института. В 1927 стал членом ВКП(б), и с этого момента судьба ему неизменно благоприятствовала. На следующий год Далингер как партийный выдвиженец (по комсомольской путевке) был принят на завод № 10 имени Ф. Э. Дзержинского в должности техника распредбюро сепараторного цеха. Год спустя он уже начальник этого бюро. Еще через год — помощник начальника цеха № 11. Пройдет всего три года с момента прихода Далингера на завод, как в 1931-м его назначат начальником этого цеха. В 1933 году — новый карьерный взлет, теперь он заместитель технического директора завода по производству, а годом позже — технический директор завода. Трудолюбия и организаторского таланта Далингеру, видимо, было не занимать (на заседании парткома завода в 1937 году он признается, что шесть лет не был в отпуске[19]).
Разумеется, получить такое назначение без поддержки первого секретаря обкома Владимир Далингер не мог — это противоречило бы кадровой политике того времени. Конечно, его блестящая карьера творилась под благосклонным взглядом партийного начальства, городского и областного — наш, уралец, молодой, энергичный. Он на виду, сам легендарный[20] наркомтяжпром Серго Орджоникидзе его знал и даже подарил легковую машину (ее отберут после ареста и так и не вернут после освобождения). Далингеру всего 31 год, он женат на Капитолине Ефимовне Яковенко, у них сын пяти с половиной лет. Есть няня. Проживают они в трех комнатах на ул. Луначарского, 99, кв. 43.
Было, правда, одно досадное обстоятельство, испортившее анкету. В 1935 году родную сестру Далингера Маргариту, работавшую в то время секретарем парткома одного из цехов Магнитогорского металлургического комбината, арестовали, обвинив в пособничестве (еще одно слово!) секретарю горкома партии Виссариону Ломинадзе[21].
Тут мой герой поступил совсем не героически — поспешил заявить в горкоме ВКП(б) и в парткоме завода, что связей с сестрой не поддерживал и материально ей не помогал[22] (может, и вправду не помогал?). Так поступают пермские дачники, укушенные клещом (вдруг энцефалитный?), — бегут в ближайший медпункт, где им делают профилактический укол. Помогает не всем. Не помогло и ему.
* * *
Помощник директора завода по ОНУ[23] Коваленко отложил перо с чувством исполненного долга. Он не считал себя доносчиком. Писать докладные входило в его обязанности — вот он их и писал. «Капитану государственной безопасности НКВД г. Перми т. Лоссосу[24]. При приеме дел и ознакомления с секретным делопроизводством завода мне стало известно из разговора с гражданином Никоновым М. К. о том, что на заводе в 1936 году был взрыв маслоочистителей — сепараторов авария, предположение есть что это делалось с целью вредительства, т. к. нужно их было делать стальными, а инженер Гаускин И. В. и Мебель Г. М.[25] изготовляли бронзовыми таким образом эти сепараторы могли бы взорваться на суднах и причинить убытки нашему государству»[26].
Перспектива устроить показательную расправу над руководством ЗИДа, разоблачив засевших там вредителей, показалась заманчивой, и докладной дали ход.
Вскоре в кабинете технического директора завода № 10 Владимира Далингера раздался телефонный звонок. Звонивший сообщил, что беспокоит Лосос «из органов», и первым делом поинтересовался, не является ли прошлогодняя авария на заводе умышленной. Далингер отрицал наличие умысла, но, как он признавался позже, у него появилось подозрение, что «здесь не просто так»[27]. Далингер, конечно, и вообразить не мог, что именно он и окажется главным виновником трагедии.
Наверняка он стал догадываться об этом на заседании партийного комитета завода, куда его вызвали 27 июля 1937 года[28]. Директор завода Иван Иосифович Петрашко (тоже из кабаковских назначенцев) выступал с докладом о ликвидации последствий вредительства на заводе. Чувствуя надвигающуюся угрозу, Петрашко постарался переложить часть вины на Далингера. Вспомнил все: арестованную сестру, отъезд на курорт в момент отчетно-выборной кампании в партии («удрал от самокритики») и, конечно, злосчастную аварию при испытании сепаратора.
В своем выступлении по докладу Петрашко Далингер пытался оправдаться по всем пунктам. Еще раз отмежевался от сестры. Объяснил, что взяться за выпуск машин при отсутствии у завода необходимых материалов его вынудили в главке, а работавшая после взрыва комиссия в своих выводах его вовсе не упомянула. Что на курорт уехал потому, что шесть лет не был в отпуске. Далингер словно не понимал, что каждое его слово будет истолковано превратно. Ведь он явно «юлил», «замазывал» и «убаюкивал», «прятал политическое лицо». Каяться нужно было, каяться! Но, как оказалось, главное обвинение было еще впереди.
Вопрос Петрашко прозвучал внезапно, как выстрел:
— Далингер, знал ли ты, что тебя выдвигал Кабаков на должность директора завода?
Простенький вопрос, но какой подтекст: а за какие это заслуги и с какой целью японо-германо-троцкистско-бухаринский шпион продвигал тебя на должность директора?
Я не идеализирую своего героя. Далингер был человеком своего времени и поступал согласно правилам этого времени. Он выстрелил в ответ, причем отравленной пулей:
— Не знал и был удивлен твоим выступлением на собрании. Ты мне говорил [что] Кабаков очень доволен, что тебя выдвинули на завод имени Дзержинского, что он тебя знает еще с [завода имени] Молотова.
Подтекст: нет, японо-германо-троцкистско-бухаринский шпион был рад именно твоему назначению, он тебя давно за собой тянет.
Все присутствующие прекрасно понимали, о чем идет речь. Поэтому в заключительной речи секретарь Кагановического райкома партии т. Балтгалв от имени «партийной и беспартийной массы» потребовал «полной ликвидации и полного выкорчевывания всех врагов», приказал прекратить «миндальничать и делать отсрочки», а у Далингера и Петрашко «немедленно отобрать партбилет».
Удивительная сцена. Директор завода, пытаясь выкарабкаться, «топит» своего главного инженера, главный инженер «топит» своего директора (в результате сядут оба). А им обоим в свою очередь помогает «утонуть» секретарь райкома, которого затем тоже арестуют и расстреляют[29].
В итоге было принято постановление: «За укрывательство врагов народа и иных вредителей, за потерю классовой бдительности, за зажим самокритики, за семейственность, подхалимство, за обман партии за бездушное отношение к нуждам рабочих завода, служащих инженерно-технических работников т.т. Далингера и Петрашко из рядов ВКП(б) ИСКЛЮЧИТЬ и все материалы передать в следственные органы»[30].
Бюро Пермского горкома от 27 июля 1937 года в своем постановлении подтвердило решение заводской и районной парторганизации об исключении из рядов ВКП(б) Далингера В. Я.[31] За этим могло следовать только одно — увольнение с завода и арест.
Далингер предпринимает последнюю отчаянную попытку спастись — едет «за правдой» в Москву. В поезде он узнает о том, что арестован преемник С. Орджоникидзе — Рухимович, и решает вернуться в Пермь. Но сделать это не успеет — его арестуют прямо в вагоне[32].
* * *
Дебют сыгран. В результате Большой Политической Игры «перспективная проходная пешка» — В. Я. Далингер — оказалась в проигрышной позиции. Те, кто начинал «двигать фигуры», не имели в виду именно его — в Далингера попало «рикошетом от рикошета». И шансов уцелеть у него, казалось бы, не было. Однако…
Глава 2. МИТТЕЛЬШПИЛЬ[33]
Ну, ничего, я тоже не подарок,
У меня в запасе ход конем!
В. С. Высоцкий
Пахло нафталином и табачным дымом (ночные гости непрерывно курили). Все началось два часа назад, в ночь со 2 на 3 августа 1937 года, когда в квартиру № 43 постучали. Испуганная няня, накинув шаль, подбежала к двери. «Вам кого?» — дрожащим голосом спросила она. «НКВД. Открывайте», — отчетливо произнес незнакомый мужчина.
В дверь шагнули двое. За ними вошел понятой Федор Степанович Матлин, сосед по дому, — испуганный, весь какой-то скукоженный. В квартире Далингера начался обыск.
Чекисты по четко отработанной схеме перетряхивали платяные шкафы, перебирали содержимое письменного стола, рассматривали бумаги. При обыске было обнаружено: «…шесть удостоверений, выданных Пермским Горсоветом и парторганизации; блокнотов с адресами четыре штуки; проездных удостоверений и грамот восемнадцать шт; V) Телеграмм шесть шт; Партийное дело на 9-девяти листах Писем на восемнадцати листах; служебной переписки на тридцати семи лист чертяжей на двух листах; 9) дело с конструк. на 33-тридцати трех листах; М/калиб. винтовка №5/59 одна шт. охотничье ружье одноств. переломное Ижевск № 5. 12) технических фотографий двадцать семь шт; 13) Кожанный портфель одна шт; каковые при обыске изъяты»[34].
Как выяснится впоследствии, в ходе первого обыска Далингера еще и обокрали «по мелочи»: изъятые карманные именные часы так и не попали в протокол[35]. Но ничего компрометирующего обнаружено не было.
Семнадцатого августа оперуполномоченный 3-го отделения Пермского горотдела НКВД младший лейтенант госбезопасности Пушкарев, рассмотрев материалы следствия в отношении задержанного Далингера Владимира Яковлевича, установил: «Далингер явился одним из активных участников контрреволюционной организации правых на Урале и руководил контрреволюционной группой правых на оборонном заводе № 10 им. Дзержинского. Всю активную диверсионно-вредительскую деятельность в оборонной промышленности подготовили совместно с другими участниками контрреволюционной организации диверсионные акты против руководителей ВКП(б) и Советского Правительства. С 1934 года являлся немецким агентом[36], передавая Германии шпионские сведения по оборонной промышленности города Перми, а по сему на основании вышеизложенного ПОСТАНОВИЛ: Далингера Владимира Яковлевича привлечь в качестве обвиняемого, пред’явив ему обвинение по ст. ст. 58 п. 6, 7, 8, 9 и 11 УК РСФСР»[37].
Под постановлением (это важно) стоит подпись самого Пушкарева, а также виза «СОГЛАСЕН» начальника 3-го отделения сержанта Государственной безопасности Королева (за него расписался временно исполняющий дела начальника 3-го отделения сержант ГБ Аликин) и две подписи Далингера. Первая гласит: «Постановление мне об’явлено. В. Далингер». Вторая выглядит так: «Настоящее постановление мне пред”явлено. 20 / I — 1939 г. В. Далингер».
Подписи похожи лишь отдаленно. В первой подписи буквы меньше и ‘уже, чем во второй, а буква «т» выглядит как «m», а во второй дважды написано «Т ». В первой подписи в слове «объявлено» использован одинарный апостроф (’), а во второй — удвоенный (”). Первая не датирована, вторая датирована. Это дает основания признать подлинной только вторую, датированную, подпись. Первая — сфальсифицирована. Следовательно, в августе 1937-го обвинение Далингеру не предъявлялось, он был ознакомлен с ним лишь в 1939 году.
Это маленькое открытие я сделала уже после того, как сделала другое — большое. Ознакомившись с материалами следственного и надзорных дел, ни в том, ни в другом я не нашла следов каких-либо следственных действий в отношении Далингера с августа 1937 по июль 1938 года. Ни одного протокола допроса. Ни одной очной ставки. Никаких собственноручных показаний. Ничего[38].
Значит, без 24 дней год он просто просидел в тюрьме. Как это следует понимать? О нем забыли? Его оставили в покое? Вовсе нет. Изуверские игры, в которых «съедаемыми фигурами» выступали живые люди, продолжались, причем сразу на нескольких полях. Сперва занялись родственниками Далингера.
Пятнадцатого октября арестовали его жену Капитолину Ефимовну Яковенко, врача 1-й детской городской поликлиники. Был повторный обыск, вновь перетряхивали вещи, жгли письма и фотографии. Капитолина Ефимовна проходила по делу мужа и провела в заключении ровно год и один месяц. По воспоминаниям сына, «в тюрьме она заболела туберкулезом, страдала психическими расстройствами»[39].
После ареста матери сына отправили в детприемник. «В детприемнике меня поразило большое число детей самого разного возраста и множество игрушек, сваленных в большую кучу в углу столовой. Думаю, что из моих там кое-что было. В первый день я не мог оторваться от этой замечательной россыпи», — вспоминал он. Почему-то в памяти застревает именно эта куча игрушек и пятилетний мальчик, увлеченно в ней копающийся. Мальчик, у которого полмесяца как арестован отец, а накануне арестовали мать. Наверное, потому, что такое не выдумаешь.
Из детприемника Витя попал в детский дом в деревеньке Шмаково под Новосибирском, где провел около полугода. К концу пребывания в детдоме он находился на грани жизни и смерти, получив воспаление легких, скарлатину, дифтерию носа, осложнившиеся впоследствии глухотой, плевритом и туберкулезным процессом[40]. Спасло ребенка только то, что его искала сестра отца Валентина Яковлевна, добившаяся личного вмешательства «большого начальника», в приемную которого ей удалось прорваться, обивая пороги в Москве. Этим человеком оказался известный в те годы педагог и писатель Антон Макаренко.
Самого Далингера, как выяснилось, следователи пермского городского отдела НКВД оставлять в покое не собирались. Правда, и возиться с ним тоже. Сидя в тюремной камере, Владимир Далингер даже не догадывался, что «костлявая с косой» дважды подходила к нему близко-близко. И дважды отступала.
В надзорном производстве по делу Далингера есть невнятное упоминание о том, что «следственное производство по делу в конце 1937 года было закончено с направлением на Военную Коллегию Верховного Суда СССР. В ноябре месяце 1937 года следственное дело слушанием Военной Коллегией было снято и возвращено на доследование: а) Переоформление его согласно требованиям Военной Коллегии с расчленением по отдельным самостоятельным делам на каждого обвиняемого в отдельности; б) Проведение очных ставок между обвиняемыми»[41]. Что же произошло?
Поскольку следствия не было, рискну предположить, что в основе материалов, которые рассматривала Военная коллегия Верховного суда СССР, лежал все тот же политический донос, составленный по решению заседания парткома завода № 10 от 27 июля. Видимо, следователи (Каменских, Петров, Пушкарев, Королев и пр.) сочли его достаточно весомым для того, чтобы запустить Далингера, Петрашко и прочих «вредителей» одним списком, да и расстрелять всех чохом аккурат к двадцатой годовщине Октябрьской революции. Они даже не удосужились состряпать на каждого обвиняемого отдельное дело и произвести имитацию следственных действий (ну, например, провести парочку очных ставок).
Таким образом, в первый раз жизнь Владимиру Яковлевичу спасли лень, некомпетентность и торопливость его палачей. Военная коллегия никак не высказалась о его виновности (или невиновности). Она лишь потребовала оформить документы надлежащим образом. Так Далингер, сам того не ведая, получил полугодовую передышку.
О том, что была предпринята вторая попытка, в пермских архивах упоминаний нет. Я узнала о ней из Интернета. На сайте http://stalin.memo.ru/spiski обнаружился «Список лиц, подлежащих суду Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР. От 10 июня 1938 года». В списке первой (расстрельной) категории по Свердловской области под номером 17 стояла фамилия Далингера, далее — Петрашко и прочих[42].
Эта находка была редкой удачей! В деле явно зияла «дыра», и мне никак не удавалось связать концы с концами. Было известно, что 9 января 1938 года дело № 8060 вернулось в Пермь на доследование. Но только в июле того же года начались допросы, очные ставки, появились постановления о продлении сроков следствия.
Видимо, пермские следователи просто проигнорировали замечания Военной коллегии Верховного суда СССР и отправили дело в Москву еще раз. Оно попало в очередь слушания на 10 июня, было вновь снято и возвращено на доследование. И пропало! Нет ни его самого, ни даже повторного определения Военной коллегии. Как в воду кануло[43].
Так Владимир Яковлевич опять избежал гибели, но зато попал в оборот. За Далингера взялись следователи Вайнштейн, Годенко и Эрман, которые всегда добивались своего и были крайне неразборчивы в средствах. Вот строки из докладной записки особоуполномоченного УНКВД по Пермской области лейтенанта госбезопасности А. Т. Мешкова, направленной секретарю Пермского обкома ВКП(б) Н. И. Гусарову 26 июля 1939 года (с пометкой «Совершенно секретно»): «ГОДЕНКО в конце 1937 года и в начале 1938 года, работая в бригаде б/пом. нач. 3-го отдела УНКВД по Свердловской области ЭРМАНА (арестован за провокационные методы следствия) по изъятию чуждоклассового элемента в Кизеловском районе и руководя работой камерной агентуры, давал последней установки сговаривать арестованных камеры на дачу показаний о принадлежности их к к-р. организациям. В результате камерной обработки, арестованные, приходя к следователю, давали добровольно любые показания в принадлежности их к к-р. организации и практической к-р. деятельности… Работая в б/Пермском горотделе НКВД вместе с б/нач-ком ГО ВАНШТЕЙНОМ принимал участие в избиениях арестованных. Так им были избиты: ГУСЕВ — б/зам. Директора Камлесосплава, ПЕТРАШКО — б/директор завода…»[44].
Следом происходит то, что и должно было произойти. 10 июля 1938 года Далингер В. Я. «сам» пишет заявление на имя начальника управления НКВД по Свердловской области, в котором, «признав» бесполезность запирательства, в семи пунктах излагает обстоятельства своей вербовки бывшим секретарем обкома ВКП(б) Кабаковым (прямо в служебном кабинете последнего), рассказывает о вредительских установках правых и своей «практической вражеской деятельности», называет фамилии восьмерых работников завода № 10, привлеченных в тайную организацию лично им, сообщает, что директор Петрашко на завод прибыл уже завербованным (тем же Кабаковым), обещает быть искренним в своих последующих показаниях и указать пути к «ликвидации последствий вредительства»[45].
Так начался полугодовой «признательный» период в деле Далингера. Видимо, к этому времени Вайнштейн с Эрманом уже надиктовали ему «конспект» будущих показаний. «Конспект» удивительно краток. Исчезли обвинения в шпионаже, терроре и диверсионной деятельности. Даже катастрофа при испытаниях нефтеочистительного сепаратора не упоминается. От роскошного первоначального букета обвинений остались скучные и неинтересные ошметки: загрузка мощностей оборонного завода гражданской продукцией, создание диспропорций между цехами и выпуск недоброкачественной продукции. В общем-то, вещи заурядные, квалифицировать которые как вредительство можно только при наличии доказанного злого умысла. Поэтому у следствия остается последний козырь — сам факт существования на ЗИДе тайной организации правых.
С 15 июля начинаются допросы работников завода, подозреваемых в аналогичной вражеской деятельности. Они сознаются. После два дня подряд (19 и 20 июля) допрашивают Далингера. Он тоже все признает. Его дополнительно допрашивают 4 сентября, и в тот же день он дает собственноручные показания.
Любопытное чтение — протоколы этих допросов. Конечно, я так и не смогла понять, что такое «кондуктор под взрыватель» или «подгонка путем травки до нужного сопротивления по грузу, после чего выполняется постановка на обезличенный оседающий цилиндр». Но зато я вычислила основной метод вредительской деятельности антисоветской контрреволюционной группировки правых. Он оказался настолько прост и эффективен, с такой легкостью дезорганизовывал работу крупнейшего завода в области производства взрывателей в СССР и срывал исполнение оборонных заказов, что только диву даешься! Суть его — в точном и своевременном исполнении плановых заданий, партийных и хозяйственных директив, а также в строгом следовании чертежам, присылаемым из Главного управления Народного комиссариата оборонной промышленности.
Вот, например, Далингер объясняет, как ему удалось затянуть сроки освоения новых видов продукции и задержать развитие производства уже освоенных марок взрывателей: «Основным методом задержки освоения новых марок взрывателей и торможения развертывания производства по уже освоенным маркам — должен быть метод загрузки завода посторонними гражданскими заказами в ущерб выполнению военной программы.
И то, что мы задумали — вскоре осуществили на практике.
ВОПРОС: Как Вы это сделали?
ОТВЕТ: Для достижения вышеуказанной цели, мы умышленно не ставили перед Правительством вопрос о снятии с завода задания по выпуску молочных сепараторов и мотопил»[46].
Значит, «вредительские» сепараторы и мотопилы — часть правительственного задания? И злодеи-правые не могли ни увеличить, ни уменьшить их выпуск?
А вот как в начале 1937 года был сорван заказ РККА на взрыватели АВ-4 и АВ-5: вредителям удавалось «задерживать освоение новых марок под прикрытием всяческих об’ективных причин, главным образом — систематического изменения чертежей со стороны заказчика»[47]. Или: «Воспользовавшись тем же методом — наличием чертежей, полученных от 4-го Главного Управления НКОП, КАЛАЧНИКОВЫМ по моему заданию (данному ему, как я уже показывал в октябре 1935 года в моем кабинете) было собрано 10 партий взрывателей МД-4 (мелкокалиберные донные) с резьбой не соответствующей резьбе снаряда (на снаряде резьба правая, а на взрывателе — левая)»[48].
Это что же такое? В обкоме ВКП(б) — враги. В главке, выходит, тоже. В правительстве — они же. И в Народном комиссариате оборонной промышленности. И все они заодно, и верить-то некому!
Но тут в нашей игре неожиданно появляется новая фигура. Живет этот человек вдалеке от Перми, в подмосковном селе Никольском, работает в секретном «номерном» НИИ № 24 конструктором. Зовут его Василий Далингер, и он приходится моему герою родным братом.
Я не берусь точно указать мотив, которым был продиктован его поступок, но это был поступок, требовавший в те времена изрядного мужества. 12 сентября 1938 года Василий Далингер написал заявление Верховному прокурору СССР Андрею Януарьевичу Вышинскому. Заявление было дерзким. В нем недвусмысленно выказывалось недовольство «возмутительным следствием» в отношении брата: «Почему его арестовали — мне неизвестно, можно лишь предположить, что его доверием могли воспользоваться враги народа: б.секр. Обкома — Кабаков, б.секр. Горкома (Перми) Голышев и недавно назначенный (в то время) директор — з-да Петрашко (разоблаченный впоследствии шпион).
В том, что брат идейно совершенно предан делу партии и Сов. Власти в этом у меня нет совершенно абсолютно никаких сомнений. В то время как брата посадили и только, что началось следствие народным судом (в Перми) было вынесено решение о выселении жены брата с ребенком из квартиры (?). В скором времени и она была посажена а ребенок был отправлен в детдом (за Новосибирск) несмотря на просьбы родных отдать его под опеку.
Тов. Вышинский! — Больше года я терпел и ждал, что в ошибке наконец то разберутся по-моему они и поняли ее давно но неужели нельзя найти достаточно большевистской честности, чтобы в этом открыто признаться!?»[49].
Итак, Василий Далингер решил заступиться за арестованного и находящегося под следствием брата, за вредителя и диверсанта. Заступиться, рискуя карьерой, престижной работой. Жизнью, пожалуй.
Пятнадцатого сентября заявление было получено, зарегистрировано и впоследствии направлено в пермскую прокуратуру. Если оно и возымело действие, то совершенно «асимметричное» (хотя и предсказуемое). В конце октября 1938 года у Василия Далингера отбирают военный билет и увольняют из НИИ[50]. Он не сда ется, поскольку терять ему уже нечего. 10 декабря того же года он направляет вторую жалобу, на этот раз на имя Председателя Президиума Верховного Совета Михаила Калинина.
И это еще не все! В наш сеанс одновременной игры придется ввести еще одну, третью партию (первая — Вайнштейн и Эрман против Владимира Далингера, вторая — Василий Далингер, который пытается помочь брату).
А произошло вот что: в июле 1938 следователи ретиво принялись не только за моего героя, но и за других «фигурантов» дела № 8060. В результате 15 ноября один из них, Иван Иосифович Петрашко, пишет заявление о пересмотре дела на имя начальника управления НКВД по Пермской области В. Н. Ковалева, областного прокурора И. П. Алексеева и секретаря оргбюро ЦК ВКП(б) по Пермской области Н. И. Гусарова. Приведу наиболее характерную его часть:
«Во второй половине июня 1938 года я заболел в тюрьме № 1 крупозным воспалением легких и больше в НКВД не вызывался. Оказалось, что руководство горотдела в этот отрезок времени было сменено. Четвертого июля 1938 года меня, больного, с больничной койки тюрьмы доставили в кабинет нач. Пермского горотдела, где я новым руководством, Вайнштейном и Эрманом, был обруган отборной площадной бранью, назван фашистом, и где мне предложено было сознаться. Заявив им, что я никогда ни к какой организации к/р правых не принадлежал и о существовании их ничего не знал, отказался подтверждать те липы и ложь провокационного порядка, которые были мной под диктовку следствия написаны и подписаны.
Кроме того я заявил, что я болен и не могу находиться на длительном допросе. Меня отпустили в камеру, я врачом был уложен в постель. 8/VIII 1938 года, невзирая на повышенную температуру и мою болезнь (температура 37,8), я был вызван и посажен на четырехсуточный и беспрерывный допрос; и только после обморочного припадка и сердечных припадков, а также бреда от высокой температуры я был от этого так называемого допроса освобожден, не подтвердив никакой липы. Через сутки я опять был взят в таком же болезненном состоянии на двухсуточный без сна беспрерывный допрос, где также я клеветы и лжи не признал и категорически отказался подписывать ложь на себя и других.
26 июля 1938 года я был еще не выздоровевший вызван в кабинет начальника горотдела ВАЙНШТЕЙНА (самим ВАЙНШТЕЙНОМ), который заявил мне, что врача он больше посылать ко мне не будет, потребовал подтвердить то, что я член к/р организации правых. Я наотрез отказался эту ложь подтвердить. Тогда ВАЙНШТЕЙН, ГОДЕНКО и ЭРМАН начали бить меня по голове, по лицу, по шее, по позвоночнику, требуя писать заявление на имя начальника областного управления НКВД с признаниям того, чего никогда не было, т. е. с признанием себя членом к/р организации правых. Били меня кулаками, ногами, стеклянной пробкой от графина, били до потери сознания, заявляя мне, что стены горотдела НКВД ничего не выдадут, и если я не подпишу того, что они требуют, так буду убит, так как избиение не будет прекращаться.
Это избиение и плевание в лицо, а также желание ГОДЕНКО воздействовать на меня гипнозом продолжалось восемь часов беспрерывно.
Заявив им свой протест против подобных методов допроса, я дал согласие что угодно подписать, дабы спасти свою жизнь до суда; предупредил их, что на суде я все равно буду бороться за правду и от этой лжи откажусь.
Получив в ответ на это заявление еще несколько порций ударов, я в полусознательном состоянии молча взял перо и стал по черновику, составленному ГОДЕНКО, писать ложь в заявлении от 26 июля 1938 года о признании себя чле ном к/р [организации] правых и всякую ересь, вымысел о методах вербовки меня и указанных других работников как с завода имени Молотова, так и завода №10 им. Дзержинского»[51].
Обратим внимание на то, что описываемые события происходили в июле. А само заявление почему-то появилось спустя четыре месяца. Почему бы это?
Дело в том, что наступил ноябрь 1939 года. Именно в это время народным комиссаром внутренних дел становится Лаврентий Павлович Берия, а «железный нарком» Николай Иванович Ежов будет вскоре арестован и расстрелян. На Ежова по доброй традиции свалят весь ужас и все жертвы 1937 года, а новое руководство НКВД осудит «перегибы» и поведет с ними демонстративную борьбу. Когда Лаврентий Павлович «съедал» Николая Ивановича, он, разумеется, ни сном ни духом не ведал, что при этом «ослабляет позицию» какого-то следователя Вайнштейна в каком-то городе Перми, тем самым «открывая его для атаки» какого-то Петрашко.
Итак, в конце 1938 года те, кто инициировал «большую чистку», видимо, сочли, что цель достигнута. Об этом свидетельствует ряд косвенных признаков: ликвидация приказом НКВД от 26 ноября 1938 года «троек» и «двоек», выносивших приговоры без ограничений по спискам, причем дата появления приказа не случайно совпала с перемещением Ежова в наркомат водного транспорта[52]. «Генеральная линия партии» в очередной раз плавно и незаметно вильнула в сторону. Ну а «кровь-то на ком будет»? В таких случаях, как обычно, бросились искать стрелочников. У сталинского «черта» наступал очередной период «линьки». Полетят головы.
Поэтому, наверное, заявление Петрашко не было оставлено без внимания местным начальством, чутко уловившим направление дующих «в верхах» ветров. 1 января 1939 года начальника горотдела НКВД П. Э. Вайнштейна арестовали. Вскоре за ним последуют и остальные члены «команды». Наша игра вступила в стадию эндшпиля.
ЭНДШПИЛЬ[53]
…А мораль отсюда такова… Нет, что-то не соображу!
Ничего, потом вспомню…
— А, может, здесь и нет никакой морали, — заметила Алиса.
— Как это нет! — возразила Герцогиня. — Во всем есть своя мораль, нужно только уметь ее найти!
Льюис Кэрролл
А что же Владимир Далингер? Он сидит в тюрьме (срок следствия продлен до 16 января). Несмотря на арест Вайнштейна, допросы свидетелей по его делу продолжаются.
Тем временем в далеком подмосковном Никольском неуемный Василий Далингер аккуратно выдрал из старой тетради желтоватый листок и мелким неказистым почерком, нимало не смущаясь орфографических ошибок и небрежных вставок, написал: «Уважаемый Иосиф Виссарионович! Тяжелые переживания и безрезультатность попыток повлиять на ускорение следствия над братом заставляют вторично обращаться к Вам с письмом.
Семнадцать месяцев тому назад, в Перми, органами НКВД был арестован мой старший брат Далингер Владимир Яковлевич работавший главным инженером з-да № 10 в Перми. Зачто арестован брат я не знаю.
Брата я знал как хорошего честного работника беспредельно преданного партии большевиков ее члена. Его работоспособность внушала к нему уважение всех знавших его близких людей.
Способствовавшие аресту брата б.секр. РК Болгал, б. следователь НКВД, ведший дело брата Пушкарев и б. Нач. горУпр НКВД Перми — Левоцкий давно уже арестованы и осуждены. Им этого добиться было легко пользуясь случаем ареста нашей старшей сестры Маргариты, работавшей в Магнитогорске и осужденной в 1936 году кажется за связь с троцкистами. (Брат после ее ареста говорил, что рад, что нет в живых отца и матери которым пришлось переживать этот позор; я с ней не имел связи в течении 8 лет до ее ареста).
Через 13 м-цев после ареста я начал ходатайствовать об ускорении следствия над братом.
Два раза я писал Верховному Прокурору, два раза писал в НКВД, прокурору Уральского военного округа, в Президиум Верховного Совета жалобу на принятие мер Верховным Прокурором но ни окончания следствия, не даже ответа нет[54].
За это время мы, близкие брата переносим большие неприятности. Например у меня отняли военный билет, 21/2 месяца назад уволили с работы в НИИ № 24 (по ст. 47 п.-в КЗОТ) где я работал конструктором.
Я (как и арестованный брат) молодой специалист Советской школы, техник по образованию и у меня есть искренние желание работать на оборону своей родины. Я уверен, что когда будет оправдан брат я смогу снова поступить на работу в НИИ № 24.
Убедительно прошу повлиять на ускорение следствия над братом.
Преданный Вам В. Далингер»[55].
Правильное заявление. Василий Далингер четко указал: мой брат не враг, его вина не доказана. А вот задержали его разоблаченные враги! И следствие вели они же!
На письме стоит штемпель ОС ЦК ВКП(б) «Поступило 14 янв. 1939». Поступило — и было переслано в пермскую прокуратуру, которой и пришлось разбираться с делом № 8060 на месте. А дело застопорилось.
Едва подследственный Далингер узнал об аресте Вайнштейна, как тут же вспомнил, что подвергался «издевательствам и зверским избиениям»[56], что показания, данные им ранее, вынужденные и лживые, и он от них решительно отказывается. О чем пишет в заявлении на имя Верховного прокурора СССР 19 февраля 1939 года. Его «коллеги-вредители» делают то же самое — кто раньше, кто позже.
Заявления эти прокуратура игнорировать не могла — шутка ли, дело на контроле в секретариате ЦК! Поэтому 28 февраля 1939 года принимается решение о продлении срока следствия, повторном проведении очных ставок и проведении новой технической экспертизы. Все сначала!
Далингер 26 мая обращается к следователю УНКВД по Пермской области сержанту Петрову с просьбой изъять из дела ложные показания и передопросить по существу предъявленных обвинений. Кроме того, он отказывается от подписи на протоколе об окончании дела.
И верно. Согласиться с тем, что было изложено в «Обвинительном заключении», означало бы признать свое полное поражение. К прежним обвинениям (завербован Кабаковым, лично завербовал восемь человек, сорвал задание по выпуску взрывателей в 1936 году, в том же году наладил выпуск негодных взрывателей, загружал оборонный завод гражданской продукцией, организовал срыв строительства объекта № 625 и цеха № 4, организовал аварию машины НС-15) добавляется новое — «подготовлял взрыв Пермской ГЭС № 2 и поджог основных цехов завода»[57]. Под машинописным текстом — приписка от руки: «От данных им показаний отказался». В конце «Обвинительного заключения», составленного на всех восьмерых «вредителей», — еще одна приписка: «Вещественных доказательств в деле нет»[58].
В третий раз следователи пермского НКВД собрали всю «ложь и липу» по делу № 8060 и, зная, что на суде обвиняемые непременно от нее откажутся, постарались сделать так, чтобы суда не было. И решили направить дело в ОСО при НКВД. 17 июня 1939 года на «Обвинительное заключение» ложится виза военного прокурора Гринштейна: «С направлением на особое совещание НКВД СССР — согласен».
У Особого совещания и репутация особая. Но, пропутешествовав четыре месяца, дело № 8060 (будто заговоренное) вновь возвращается в Пермь на доследование! Заключение ОСО от 13 ноября гласит: «Кроме признания и отказа обвиняемых нет других доказательств в причастности обвиняемых к контрреволюционной организации, а вредительская деятельность следствием путем экспертизы не установлена. Кроме того обвиняемые при окончании следствия отказались от подписей на протоколах об окончании следствия, а следствие не составило на отказ мотивированного постановления и не передопросило их в присутствии прокурора о их требованиях при окончании дела, а поэтому дело за № 8060 не может быть рассмотрено на Особом Совещании при НКВД СССР, а подлежит возвращению в УНКВД по Пермской области»[59].
И что теперь с этим Далингером и компанией делать? Почему ОСО вернуло дело? То, что обвинение слабо и бездоказательно, ровно ничего не значит. То, что обвиняемые отказались от показаний, — пустяк, и не таких под расстрел подводили. Можно предположить, что осенью 1939 года (Вторая мировая война уже идет) возиться с какими-то «правыми», арестованными два года назад, уже не хотелось. Кампания прошла. Ордена не повесят, нет, не повесят. Правда, есть еще и другая версия: если Далингера осудить, то есть признать, что на вооружении РККА находятся сотни тысяч мин с «вредительскими» взрывателями, то все эти мины необходимо срочно изымать, а тот, кто этого не сделает, — сам вредитель. Но кем окажется тот, кто начнет изымать мины из боезапаса Красной Армии в условиях начавшейся в Европе войны?
21 ноября, когда дело поступило из ОСО, было принято постановление об очередном продлении срока следствия. Теперь предстояло «заново предъявить обвиняемым для ознакомления все 3 тома следственного дела, в присутствии прокурора»[60].
Вот собственно и все.
Передопросы начнутся 23 ноября и продлятся до 15 декабря. Все допрошенные (одного только Далингера допрашивали семь раз) откажутся от ранее данных показаний. Еще трижды[61] будет продлеваться срок следствия. Наконец, 14 марта 1940 года по делу № 8060 будет принято постановление: «Созданная следствием по делу вторая экспертно-техническая комиссия, факты установленные первой комиссией не подтвердила, за исключением того, что Далингер совместно с Калачниковым в 1935 году выпустили большую партию взрывателей, изготовленных с грубым отступлением от чертежа.
На основании вышеизложенного и учитывая, что кроме признания и отказа обвиняемых других доказательств в причастности обвиняемых к контрреволюционной организации нет, а вредительская деятельность следствием не установлена… следствие по делу на основании ст. 204 п. “б” УПК прекратить, обвиняемых из-под стражи освободить»[62].
16 марта 1940 года Далингер, как и его «подельники» (но не все — И. И. Петрашко был осужден на 5 лет), вышел на свободу. Ему было 33 года.
Потом, когда в Перми на новоселье к Далингерам соберутся все те, кто был с ним в заключении, они будут плакать и просить друг у друга прощения: за вынужденные признания, за наговоры, за минуты слабости. Если бы этой сцены не было, ее следовало бы придумать.
А потом будет другая жизнь — жизнь директора оборонного завода, генерала и орденоносца. Три оборонных завода г. Молотова всю войну снабжают фронт авиамоторами, артиллерийскими орудиями и боеприпасами. Ими руководят генералы инженерной службы Солдатов, Быховский, Далингер.
* * *
Конечно, случай Далингера — уникальное стечение стольких обстоятельств, переплетение столь затейливых игр, происходивших в разных местах и на разных уровнях, что я определила эту историю как казус, прецедент.
Но в любом случае два вывода из нее сделать можно. Первый: «жестокое государство» и «сильное государство» — не синонимы. Во вроде бы монолитном сталинском репрессивном аппарате зияют «дыры», образованные человеческой глупостью, некомпетентностью, ленью и разгильдяйством. А общая причина — обманчивое ощущение полной безнаказанности. Поэтому внутренняя логика функционирования инструмента террора предполагает периодическое устранение обнаглевших, разнежившихся или просто бестолковых исполнителей. И вот тогда-то и появляется шанс «ощипать черта».
Второй, безусловный, вывод прост: никогда не предавай своих, борись до конца. Когда в жестокой и циничной государственной игре на кону стоит чья-то жизнь, все оказывается востребованным — дружба, родственные чувства, мужество, изобретательность ума. Не оставить сироту — найти, не бросить старшего брата — заступиться. Такие простые вещи. Такие важные. Самые важные[63].
[1] Работа ученицы 11-го класса лицея №1 г. Перми. Получила вторую премию на конкурсе «Человек в истории. Россия — XX век». Печатается с сокращениями. — Примеч. ред.
[2] Сообщена мне в ходе работы научным руководителем А. И. Казанковым. (Букв. «Ощипывай черта, пока он линяет». — Примеч. ред.)
[3] Завод № 10 имени Ф. Э. Дзержинского в г. Перми.
[4] Следственное дело № 8060 фонда № 641/1, УНКВД Пермской области. (Далее в тексте будет фигурировать именно дело № 8060. — Примеч. ред.)
[5] Дело № 7 фонда Р-1366, прокуратура Пермской области.
[6] ГОПАПО. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 2.
[7] ГАПО. Ф. Р-42. Оп. 2. Д. 3.
[8] Там же. Д. 6.
[9] АП РФ. Оп. 24. Д. 417.
[10] Пермский государственный технический университет.
[11] Далингер В. В. Как я был детдомовцем // Звезда. 01.12.1988.
[12] «ДЕБЮ`Т, -а, м. 1. Первое или пробное выступление на сцене, на новом поприще. Д. в оперном театре. Д. молодого поэта. 2. Начало шахматной партии. Ферзевый д.» (Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1984).
[13] Далингер В. В. Как я был детдомовцем.
[14] Прочитав это, мой руководитель сказал, что из-за нехватки «исполнителей» для расстрелов в 1937 году иногда привлекали даже постовых милиционеров.
[15] Из воспоминаний начальника механического цеха А. И. Малинина, хранящихся в фонде музея завода им. Ф. Э. Дзержинского, любезно предоставленных мне хранителем Ниной Федоровной Ефимовой: «На заводе осваивали нефтеочистительный сепаратор в механическом цехе № 2 на площадке 2 этажа. Шло испытание. И в момент пуска этого сепаратора (он из бронзы) барабан разорвался, и осколками были убиты инженеры — конструктора Мебель и Гаускин, 2 человека — производственные мастера были ранены (ампутированы руки — у одного правая, у другого — левая рука), слесарь Субботин был ранен в живот, т. е. от этой аварии пострадали 5 человек. Интересно, производственный мастер Ширинкин сидел вблизи испытания за столом, на столе стоял графин с водой — осколком снесло горлышко графина, а Ширинкин был даже не ранен».
[16] Расстрелян 3 октября 1937 года (ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1 Д. 2242. Т. 1. Л. 462).
[17] «Большинство членов бюро и пленума обкома прошлого состава было подобрано из заклятых врагов народа», — утверждала совершенно секретная резолюция II Свердловской областной конференции ВКП(б), принятая 19 июня 1937 г. // Политические репрессии в Прикамье. 1918–1980-е гг.: Сборник документов и материалов. Пермь, 2004. С. 245.
[18] Это словечко особенно часто встречается на страницах дела. Кажется, что обвиняемые только и делали, что кого-то или что-то «протаскивали».
[19] ГОПАПО. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 2. Л. 22.
[20] Я так и не поняла, почему Серго Орджоникидзе называют легендарным. Он ведь был просто членом правительства.
[21] Для моего руководителя это выглядело предзнаменованием: связка Владимир Далингер — «правый» Кабаков в точности повторит связку Маргарита Далингер — троцкист Ломинадзе.
[22] ГОПАПО. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 2. Л. 22.
[23] Аббревиатуру «ОНУ» расшифровать не удалось.
[24] Коваленко не отличался особой грамотностью. Вот и имя Леопольда Георгиевича Лососа, возглавлявшего ГО НКВД Пермской области с июля 1934 по август 1937 года, он написал неверно. В августе 1937-го Лосос застрелится, будучи уже майором ГБ.
[25] Оба упомянутых инженера погибли во время аварии.
[26] Здесь и далее сохранены орфография и пунктуация оригиналов. ГАПО. Ф. Р-42. Оп. 2. Д. 3. Л. 118.
[27] ГОПАПО. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 2. Л. 22.
[28] Мне очень повезло, ведь я нашла протокол того самого заседания. Мы с научным руководителем вычислили, что он должен был существовать, но я была просто счастлива, когда наши догадки подтвердились. Моя реконструкция происходившего опирается на материал: ГОПАПО. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 2. Л. 22.
[29] Балтгалв был арестован 20 сентября 1937 года.
[30] ГОПАПО. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 2. Л. 22.
[31] ГАПО. Ф. Р-42. Оп. 2. Д. 3. Л. 118.
[32] «Постановление об избрании меры пресечения» датировано 2 августа 1937 года, а «Анкета арестованного» заполнялась 3 августа. ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 2242. Т. 1. Л. 120. Л. 136.
[33] «Миттельшпиль (от нем. Mittelspiel — середина игры) — следующая за дебютом стадия шахматной партии, в которой, как правило, развиваются основные события в шахматной борьбе — атака и защита, позиционное маневрирование, комбинации и жертвы. Характеризуется большим количеством фигур и разнообразием планов игры» [http://ru.wikipedia.org].
[34] ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 2242. Т. 1. С. 132.
[35] Там же. Л. 45.
[36] Именно в этом году Далингер назначен техническим директором завода, что не могло произойти без ведома И. Д. Кабакова. Сам Кабаков будет расстрелян в начале октября, так и не успев дать показания по «делу» Далингера.
[37] Далингеру вменялись в вину: шпионаж (п. 6), подрыв промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения и кооперации (п. 7), террор (п. 8), диверсия (п. 9), совершаемые в составе организации (п. 11). (ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 2242. Л. 121–122).
[38] Косвенно это подтверждает и фраза, которой начинается датированное 10 июля 1938 года заявление на имя начальника управления НКВД по Свердловской области: «Находясь в заключении 11 1/2 месяцев, я наконец пришел к выводу о бесполезности дальнейшего запирательства…» (ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 2242. Т. 1. Л. 137). Запирательство в течение года сделало бы честь любому политзаключенному, но, учитывая арсенал применяемых к ним средств воздействия, это очень маловероятно.
[39] Далингер В. В. Как я был детдомовцем.
[40] Далингер В. В. Как я был детдомовцем.
[41] ГАПО. Ф. Р-1366. Оп. 2. Д. 6. Л. 54.
[42] АП РФ. Оп. 24. Д. 417. Л. 55.
[43] «Обычное разгильдяйство. В том хаосе, что царил в наших органах летом 1938 года, еще и не то могло произойти», — так прокомментировал этот эпизод мой научный руководитель.
[44] Политические репрессии в Прикамье. 1918–1980-е гг. Сборник документов и материалов. Пермь, 2004. С. 293.
[45] См. ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 2242. Т. 1. Л. 137–230.
[46] ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 2242. Т. 1. Л. 180.
[47] Там же. Л. 184.
[48] Там же. Л. 189.
[49] ГАПО. Ф. Р-1366. Оп. 2. Д. 7. С. 34.
[50] Там же. Л. 36.
[51] Политические репрессии в Прикамье. 1918–1980 гг. С. 273.
[52] См.: Высшие органы государственной власти и управления России IX–XX вв. СПб., 2000. С. 294.
[53] «Э`НДШПИЛЬ, -я, м. (спец.). Заключительная стадия шахматной игры» (Ожегов С. И. Словарь русского языка. М., 1984).
[54] Видимо, многие письма Василия Далингера пропали бесследно. Мне удалось найти четыре: Верховному прокурору СССР, Председателю Президиума Верховного Совета, Генеральному секретарю ЦК ВКП(б), прокурору Пермской области.
[55] ГАПО. Ф. Р-1366. Оп. 2. Д. 7. Л. 36.
[56] ГАПО. Ф. Р-1366. Оп. 2. Д. 7. Л. 24.
[57] ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 2242. Т. 1. Л. 463.
[58] ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 2242. Т. 1. Л. 475.
[59] Там же. Л. 482.
[60] Там же. Л. 482.
[61] 15 декабря 1939 года, 24 января и 5 февраля 1940 года.
[62] ГАПО. Ф. Р-1366, Оп. 2. Д. 6. Л. 66.
[63] «Сбиваешься на патетику», — заметил мой научный руководитель, дочитав работу.