Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 6, 2004
Нобелевская лекция (9 декабря 1993 года)
I
Экономическая история изучает функционирование экономических систем во времени. Исследования в этой области не только позволяют по-новому взглянуть на экономику прошлого, но и способствуют развитию экономической теории, предоставляя ей аналитическую схему, с помощью которой можно лучше понять экономическую эволюцию. Идеальным инструментом такого анализа была бы теория экономической динамики, сопоставимая по точности с теорией общего равновесия. Не обладая подобной теорией, мы можем лишь описывать отличительные черты экономических систем прошлого, исследовать, как они функционируют в разные эпохи, изучать их методом сравнительной статики, но мы никогда по-настоящему не поймем, как эволюционируют экономические системы.
Теория экономической динамики необходима также для исследования экономического развития. Нетрудно понять, почему наука о развитии сама не развивалась в течение целого полувека после Второй мировой войны. Дело в том, что неоклассическая теория по своей сути — неподходящий инструмент для анализа и разработки стратегий экономического развития. Она изучает функционирование рынков, а не их развитие. Можно ли разработать экономическую стратегию, не понимая, как развивается экономика? Сами методы, которыми пользовались ученые-неоклассики, задавали предмет исследования и препятствовали такому развитию. Эта теория уже в своей изначальной форме, математически строгой и элегантной, моделировала статичный мир, свободный от трения. Когда она обращалась к экономической истории или проблемам развития, в центре ее внимания всегда оказывались либо научно-технический прогресс, либо, позднее, инвестиции в человеческий капитал. При этом никто не принимал во внимание существование институтов, которые, задавая систему стимулов, определяют тем самым объем вложений, направляемых обществом в обе эти сферы. Анализируя функционирование экономики во времени, неоклассическая теория исходила из двух ошибочных предпосылок, согласно которым ни институты, ни сам фактор времени не имеют никакого значения.
Тема этой лекции — институты и время. Здесь не может быть представлена теория экономической динамики, сравнимая с теорией общего равновесия[1]. Такой теории у нас нет. Я лишь попытаюсь набросать аналитическую схему, которая поможет нам лучше понять, как экономика эволюционировала в прошлом, и вчерне намечу основные пути решения всегда актуальной для нас задачи: повышения эффективности экономических систем. Эта аналитическая схема представляет собой модификацию неоклассической теории. Она сохраняет фундаментальное положение об ограниченности ресурсов (scarcity) и вытекающей из этого неизбежности конкуренции, а также использует аналитический инструментарий микроэкономической теории. Вместе с тем в ней подвергается пересмотру постулат о рациональности поведения экономических агентов и вводится в рассмотрение параметр времени.
Институты задают структуру стимулов, действующих в обществе, поэтому политические и экономические институты определяют собой характер функционирования экономики. Время же, применительно к развитию экономики и общества, — это особое измерение, процесс человеческого познания, обусловливающий эволюцию институтов. Мировосприятие отдельных людей, групп и сообществ, обусловливающее их выбор, является итогом такого познания, протекающего во времени. Речь при этом идет не о жизни одного человека, поколения или общества, а о длительном процессе накопления опыта, передаваемого из поколения в поколение через культуру и воплощаемого в отдельных индивидуумах, группах и обществах.
В двух следующих частях этой лекции подводятся некоторые итоги исследований, проведенных как мною, так и другими учеными, и касающихся природы институтов и их влияния на функционирование экономики (II), а также характера возможных институциональных изменений (III)[2]. В четвертом разделе описывается когнитологический подход к процессу человеческого познания, в пятом — институционально-когнитивистский метод применяется к экономической истории. В разделе VI делаются некоторые выводы относительно нашего понимания прошлого, и в заключительном, VII разделе речь идет о перспективах экономического развития, имеющихся в настоящее время.
II
Институты — это ограничения, структурирующие человеческие взаимоотношения и создаваемые самими людьми. Среди них можно выделить формальные ограничения (правила, законы, конституции), неформальные ограничения (нормы поведения, условности, внутренние принципы), а также механизмы, позволяющие контролировать их соблюдение. В совокупности они задают систему стимулов, действующих в обществе и, следовательно, в экономике. Институты и уровень технологического развития определяют трансакционные и трансформационные издержки, из которых складываются издержки производства. Принципиальную связь, существующую между институтами, трансакционными издержками и неоклассической теорией, в 1960 году выявил Рональд Коуз. Эффективные рынки неоклассической теории могут существовать лишь тогда, когда трансакции для экономических агентов бесплатны. Только при условии, что взаимодействие между ними протекает без каких бы то ни было издержек, они будут достигать решений, максимизирующих совокупный доход независимо от институциональных условий. Когда трансакции требуют издержек, приходится принимать в расчет институты. Но трансакции всегда требуют издержек. Уоллис и Норт[3] показали, что в 1970 году на долю трансакционного сектора экономики приходилось 45% ВНП США. В реальном мире эффективные рынки формируются в тех случаях, когда конкуренция сильна настолько, что благодаря рыночному арбитражу и эффективным механизмам обратной связи происходит приближение к «условиям Коуза», т. е. к нулевым трансакционным издержкам, так что участники рынка могут получить прибыль в размере, определяемом согласно неоклассической теории.
Однако информационные и институциональные условия, необходимые для создания таких эффективных рынков, весьма жестки. Участники рынка не только должны иметь определенную цель, но и знать, как правильно ее достичь. Каким же образом они могут открыть правильный способ достижения цели? Если исходить из принципа рациональности как регулирующего инструмента, ответ таков: даже если первоначально участники рынка будут следовать ошибочным моделям, механизмы обратной связи и агенты, специализирующиеся на рыночном арбитраже, заставят их внести коррективы в эти модели, «наказывая» тех, кто ошибался, и подведут оставшихся игроков к верным моделям.
Модель «регулирующего рынка» косвенным образом диктует еще более жесткие условия: если трансакционные издержки значительны, будут созданы необходимые рыночные институты, чтобы побудить экономических агентов к поиску нужной информации, которая поможет им скорректировать свое поведение. Тем самым подразумевается не только то, что институты создаются для достижения эффективных результатов, но и то, что при экономическом анализе их можно игнорировать, поскольку они не играют самостоятельной роли в экономике.
Все эти жесткие условия выполняются крайне редко. Люди обычно действуют на основе неполной информации, руководствуясь субъективными представлениями, которые часто оказываются ошибочными. И, как правило, механизмы обратной связи не в состоянии скорректировать эти субъективные модели. Институты в основном создаются не для того, чтобы достичь наибольшей социальной эффективности; почти всегда их назначение (по крайней мере, если говорить о формальных институтах) — служить интересам тех, чьи позиции на рынке достаточно сильны, чтобы устанавливать новые правила. В мире нулевых трансакционных издержек рыночная власть не влияет на эффективность создаваемых институтов, в мире ненулевых трансакционных издержек это не так.
Экономические рынки, близкие к эффективным, встречаются крайне редко. Политических рынков такого типа вообще не существует. Причина очевидна. Трансакционные издержки — это издержки, необходимые для спецификации предмета сделки и контроля за выполнением ее условий. На экономических рынках специфицируются (измеряются) ценностные характеристики товаров и услуг (т. е. либо их физические атрибуты, либо прикрепленные к ним права собственности), а также характеристики поведения самих агентов. Правда, измерение часто оказывается дорогостоящим, но здесь на помощь приходят те или иные стандартные критерии: у физических предметов есть объективные свойства (размер, вес, цвет и т. д.), тогда как права собственности определяются в однозначных юридических терминах. Конкуренция также играет исключительно важную роль, удешевляя контроль за соблюдением контрактов. Судебная система обеспечивает их выполнение в принудительном порядке. Тем не менее экономические рынки в большинстве своем были и остаются несовершенными, а трансакционные издержки — высокими.
На политических рынках спецификацию соглашений и контроль за их выполнением осуществить гораздо труднее. В демократических государствах законодатели обменивают предвыборные обещания на голоса избирателей. Избиратель не особенно стремится к приобретению точной информации, поскольку вероятность того, что его голос на что-то повлияет, близка к нулю, а сложность политической проблематики делает для него ситуацию принципиально неопределенной. Контроль за выполнением политических соглашений затруднен, конкуренция гораздо менее эффективна, чем на экономических рынках. Избиратели могут быть хорошо информированы о наглядных, легко поддающихся оценке сторонах политики, так или иначе связанных с их благосостоянием, но в остальном заменой информации выступают идеологические стереотипы, от которых (как я покажу в разделе IV) и зависит дальнейшее развитие экономики[4]. Между тем именно политическая система определяет права собственности и обеспечивает их защиту, поэтому нет ничего удивительного, что эффективные экономические рынки встречаются столь редко.
III
Институциональная эволюция экономики зависит от взаимодействия между институтами и организациями. Если институты — это правила игры, то организации и предприниматели, которые их создают, — это игроки.
Организации состоят из групп индивидуумов, объединившихся для достижения определенных целей. Бывают организации политические (политические партии, парламент, муниципалитет, различные регулирующие органы), экономические (фирмы, профсоюзы, семейные хозяйства, кооперативы), общественные (церкви, клубы, спортивные общества), образовательные (школы, университеты, центры профессионального обучения).
Появление тех или иных организаций обусловлено институциональной матрицей. Так, если институциональная система поощряет бандитизм, возникает организованная преступность; если же поощряется производство, то возникают производственные организации (фирмы).
Изменения в экономике — это всеохватный, постоянно нарастающий процесс, следствие каждодневного выбора, осуществляемого как отдельными людьми, так и предпринимателями в организациях. Большинство этих решений рутинны[5], но встречаются и такие, которые вызывают изменения уже заключенных «контрактов» между отдельными лицами и/или организациями. Порой изменение этих контрактов можно произвести в рамках существующих прав собственности и политических правил; но иногда новые контрактные формы требуют изменения самих правил. Точно так же постепенно изменяются и исчезают неформальные нормы поведения, регулирующие обмен. В обоих случаях трансформируются институты.
Люди изменяют формы экономического или политического обмена, поскольку надеются тем самым улучшить свое положение. Источник этих надежд может лежать вне данной экономики: например, изменение цены или качества рыночного продукта в одной стране может изменить представления о возможностях получения прибыли среди предпринимателей другой страны. Но основной и самый долгосрочный источник перемен — это знания, приобретаемые отдельными лицами или предпринимателями, создающими организации.
Даже когда к приобретению знаний толкает праздное любопытство, интенсивность процесса познания отражает степень конкурентной активности организаций. Конкуренция, возникающая вследствие неизбежной ограниченности ресурса, вынуждает организации совершенствовать свои знания — иначе они не выживут. Острота конкуренции может быть различной. Чем выше монополизация, тем слабее стимулы к познанию.
Скорость экономических изменений зависит от интенсивности процесса познания, а их направленность — от ожидаемых выгод, связанных с приобретением тех или иных знаний. Эти ожидания обусловлены ментальными моделями, сложившимися в сознании участников рынка.
IV
Конструктивный подход к природе человеческого познания невозможен без пересмотра одного из основных постулатов экономической теории — о рациональности экономического поведения. История показывает, что идеи, идеологии, ми фы, догмы и предрассудки имеют большое значение. Поэтому без правильного понимания того, как они эволюционируют, мы не сможем выработать концептуальный аппарат для объяснения происходящих в обществе изменений. Согласно теории рационального выбора, люди осознают, в чем заключаются их интересы, и действуют соответствующим образом. Быть может, это и верно в отношении тех, кто осуществляет свой выбор в условиях современных высокоразвитых экономик[6]. Но это безусловно не так, если выбор приходится делать в ситуации неопределенности, обычной для принятия политических и экономических решений, направляющих исторический процесс.
Герберт Саймон ясно очертил этот круг проблем: «Если согласиться с тем, что знания людей, принимающих решения, равно как их способность к расчетам, крайне ограничены, то придется провести четкую грань между реальным миром и тем, как он предстает в восприятии и осмыслении действующих субъектов. Иными словами, нам необходимо создать — и проверить на практике — теорию принятия решений. Эта теория должна описывать не только мыслительную деятельность, но и те процессы, которые порождают в сознании агента субъективное представление о той или иной проблеме, сами координаты ее восприятия»[7].
Аналитическая схема, которую нам предстоит построить, должна опираться на понимание того, как происходит познание. Нам придется немало потрудиться, чтобы ее создать. Однако научная когнитология в последние годы сделала огромный шаг вперед, и это укрепляет нас в стремлении более глубоко понять феномен принятия решений в условиях неопределенности[8].
Процесс обучения формирует структуру, посредством которой человек интерпретирует разнообразные сигналы, воспринимаемые органами чувств. Исходный каркас такой структуры является генетическим, однако ее последующее развитие зависит от жизненного опыта человека. Последний можно подразделить на два типа: тот, что мы получаем из природной среды, и тот, что извлекается нами из социокультурной языковой среды. Структуры представляют собой совокупность категорий, т. е. классификаций, которые постепенно складываются в сознании с раннего детства, формируя наше восприятие и сохраняя в нашей памяти приобретенный опыт и результаты его осмысления. Опираясь на эту совокупность классификаций, мы вырабатываем ментальные модели для объяснения и толкования окружающего мира — обычно имея в виду какую-то цель. Как отдельные категории, так и опирающиеся на них ментальные модели со временем изменяются, отражая результаты опыта, получаемые по каналам «обратной связи». В одних случаях обратная связь укрепляет исходные категории и ментальные модели, в других — может вызвать их модификацию. В этом и состоит процесс познания. Таким образом, ментальные модели могут постоянно корректироваться с учетом приобретаемого опыта, включающего также восприятие чужих идей.
Этим процесс человеческого познания отличается от обучения других живых существ (например, морских моллюсков — любимого объекта изучения у когнитологов). Принципиально недопустима и аналогия с компьютером, широко распространенная в ранних работах по искусственному интеллекту. Можно предположить, что мозг постоянно упорядочивает и пересоздает ментальные модели: от изначальных, ориентированных на достижение каких-то конкретных целей, он переходит ко все более абстрактным, пригодным для усвоения и переработки информации более широкого диапазона. Э. Кларк и А. Кармилофф-Смит[9] применили для обозначения этого процесса термин «переопределение репрезентаций» (representational redescription). Способность обобщать, двигаясь от частного к общему и используя аналогии, является частью этого переопределительного процесса. Такая способность служит источником не только творческого мышления, но также идеологий и мировоззренческих комплексов, лежащих в основе осуществляемого людьми выбора[10].
Нивелировать различия ментальных моделей, существующих в сознании членов того или иного общества, и передавать унифицированные представления от поколения к поколению позволяет общность культурного наследия. В архаичных обществах именно культура обеспечивала коммуникацию между людьми; выступая в форме религиозных верований, мифов, заповедей, она несла в себе также общепризнанные объяснения явлений, выходящих за рамки непосредственного опыта. Однако такого рода мировоззренческие системы характерны не только для примитивных обществ, они составляют важный элемент современной жизни.
Трансформация этих систем в социальные и экономические структуры осуществляется посредством институтов, будь то формальные правила или неформальные нормы поведения. Между ментальными моделями и институтами существует тесная связь. Ментальные модели — это внутренние представления, формируемые когнитивными системами индивидов для истолкования окружающего мира. Институты — это внешние (для сознания) конструкции, создаваемые людьми для того, чтобы структурировать и упорядочить этот окружающий мир.
V
Не существует никаких гарантий, что эволюция институтов и мировоззренческих систем приведет со временем к экономическому росту. Чтобы разобраться в том, что же несет с собой время, давайте посмотрим на длительный процесс экономического и политического развития сквозь институционально-когнитивистскую призму.
Поскольку древние племена существовали в неодинаковых природных условиях, у них развивались разные языки и — соответственно различному жизненному опыту — складывались разные ментальные модели для объяснения окружающего мира. Эти языки и ментальные модели задавали неформальные ограничения, составлявшие институциональную систему племени и переходившие из поколения в поколение в виде обычаев, табу и мифов, что обеспечивало культурную преемственность[11].
По мере развития специализации и разделения труда племена превращались в особые политические и экономические образования. Многообразие опыта и знаний все отчетливей разграничивало возникающие общества и цивилизации, с разным успехом решавшие фундаментальную экономическую проблему ограниченности ресурсов. Это объясняется тем, что по мере усложнения окружающего мира и усиления взаимозависимости людей требовались все более сложные институциональные структуры, позволяющие извлечь выгоды из обмена. В условиях подобной эволюции общество создает институты, которые делают возможным анонимный, безличный обмен во времени и пространстве. По мере того как культура и местный опыт порождали все более дифференцированные институты и мировоззренческие системы (обеспечивающие выгоды от такой кооперации), вероятность создания институтов, необходимых для извлечения выгоды при более сложных контрактных формах обмена, оказалась неодинаковой. Фактически большинство обществ как бы застывали в институциональной матрице, которая никак не превращалась в систему безличного обмена. Между тем именно развитие такого обмена является непременным условием для получения того прироста производительности, который обеспечивают специализация и разделение труда, составляющие основу «богатства народов».
Эти различия объясняются тем, что с течением времени в разных обществах люди накапливают знания разного типа. В данном контексте время — это не только приобретение собственного опыта и знаний, но и усвоение опыта прошедших поколений, воплощенного в культуре. Коллективное познание (collective learning, термин Хайека) складывается из опыта, который прошел длительную проверку временем и воплощен в нашем языке, системе институтов, технологии и образе жизни. Это «передача во времени накопленного нами запаса знаний»[12]. Проводником мощного влияния прошлого на настоящее и будущее является культура, именно она создает так называемый эффект «зависимости от предыдущей траектории развития» (path dependence). Каждое поколение в ходе своего развития обучается, опираясь на представления, почерпнутые из коллективного знания. Поэтому можно сказать, что познание — это процесс накопления, который всегда проходит сквозь культурный фильтр и определяет собой общую картину ожидаемых выгод, связанных с теми или иными возможными действиями. Однако эта картина, создаваемая накопленным социальным опытом, далеко не всегда бывает адекватна новым задачам. Институты и мировоззренческие системы, характерные для «застывших» обществ, непригодны для решения новых и сложных социальных проблем.
Попробуем глубже вникнуть в то, как протекает процесс накопления социального знания. Можно предположить, что этот процесс зависит от двух факторов: во-первых, от способа, каким данная мировоззренческая структура фильтрует информацию, полученную опытным путем, и во-вторых — от самого опыта, приобретаемого индивидами и обществами в разные эпохи. Так, в средневековой Европе высокую (частную) норму отдачи могут обеспечивать новые формы ведения войны, в Риме времен императора Константина (и позднее) — уточнение и оттачивание религиозных догматов, в эпоху великих географических открытий — изобретение точного судового хронометра, необходимого для определения долготы. Стимулы к получению теоретического знания — являющегося основой современного экономического роста — определяются не только денежными выгодами и потерями; они прямо зависят и от благосклонного отношения общества к творческой деятельности. Об этом свидетельствует судьба многих творческих личностей — от Галилея до Дарвина. Обширная литература, посвященная происхождению и развитию науки, редко обращается к теме взаимосвязи между институциональной структурой общества, мировоззренческими комплексами и наличием (либо отсутствием) стимулов к поиску теоретического знания. Между тем главным фактором развития Западной Европы стало постепенное осознание практической общественной пользы от исследований в области чистой науки.
Функционирование экономики как раз и определяется стимулами к поиску знания, которые воплощены в мировоззренческих комплексах, выражающих себя в институтах. И какой бы смысл мы ни вкладывали в понятие «функционирование экономики», история ясно свидетельствует: в большинстве обществ прошлого и настоящего оно было весьма далеким от совершенства. Люди — методом проб и ошибок — учились, как заставить экономику работать лучше. Однако мало того, что для приобретения этого знания потребовалось десять тысячелетий (со времени первой экономической революции), — оно до сих пор не освоено почти половиной населения земного шара. Более того, радикальный подъем экономики, даже если узко понимать под этим лишь повышение материального благосостояния, произошел относительно недавно, в течение нескольких предыдущих столетий, и вплоть до последних десятилетий этот феномен был характерен лишь для малой части мира. Объяснить, от чего зависит в истории скорость и направление экономических изменений, — задача чрезвычайно трудная.
Попробуем представить все прошлое человечества в масштабе одних суток. Отсчет придется вести от момента, когда началось отделение человека от других приматов (что, по-видимому, произошло четыре-пять миллионов лет назад в Африке). Начало так называемой цивилизации было положено возникновением сельского хозяйства и первых постоянных поселений около 8 000 лет до н. э. на плодородных землях Древней Месопотамии, что соответствует последним трем-четырем минутам на наших часах. На протяжении предшествующих двадцати трех часов и примерно 56 минут люди оставались охотниками и собирателями, а численность населения хотя и росла, но крайне низкими темпами.
Теперь вообразим себе другой 24-часовой циферблат, на этот раз соответствующий периоду цивилизации, — это десять тысяч лет, прошедшие от возникновения сельского хозяйства до настоящего времени. Можно утверждать — при всей ограниченности наших археологических сведений, — что в первые 12 часов скорость изменений была очень мала. Демографы-историки полагают, что по сравнению с предыдущей эпохой темпы роста населения удвоились, однако они попрежнему были очень низки. В последние пять тысячелетий этот показатель впрямую зависел от подъемов и падений экономик и цивилизаций. По приблизительным оценкам, численность населения выросла с трехсот миллионов в начале нашей эры до восьмисот миллионов к 1750 году — т. е. весьма существенно по сравнению с предыдущим периодом. Последние 250 лет — а это только 35 ми нут на нашем новом циферблате — составляют эпоху современного экономического роста, сопровождающегося демографическим взрывом, в результате которого население Земли превысило пять миллиардов человек.
Если теперь сфокусировать внимание на последних двухстах пятидесяти годах, мы увидим, что на протяжении двухсот из них рост наблюдался главным образом в Западной Европе и заморских территориях Британии.
Помимо того что от века к веку менялись темпы изменений, сами эти изменения не были однонаправленными. И это не просто следствие крушения отдельных цивилизаций. Были периоды очевидных затяжных стагнаций. Последний из них — долгий провал между распадом Римской империи на Западе и возрождением Западной Европы примерно пять столетий спустя.
VI
Что же дает нам институционально-когнитивный подход для лучшего понимания экономического прошлого? Во-первых, он должен объяснить крайнюю неравномерность экономического развития, о которой говорилось в предыдущем разделе. Условия, необходимые для высокопродуктивных экономик, т. е. такие, при которых возможны низкие трансакционные издержки и безличный рыночный обмен, создаются отнюдь не автоматически. Теория игр описывает этот процесс следующим образом. Люди обычно идут на сотрудничество в форме обмена, во-первых, если это не одноразовая, а постоянно возобновляющаяся процедура (игра); во-вторых, когда они точно знают, как партнер действовал в прошлом, и, в-третьих, если общее число игроков невелико. Если же игра не повторяется (или подходит к концу), если информация о партнерах отсутствует и самих игроков слишком много, поддерживать сотрудничество становится трудно. Создание институтов, при которых взаимодействие на анонимных рынках ведет к росту отношения «выгоды/издержки», — процесс сложный, поскольку он, помимо собственно экономических, требует также создания соответствующих политических институтов.
В настоящее время мы только начинаем постигать природу этого исторического процесса. Поразительные достижения Западной Европы, к XVIII веку превратившейся из относительно отсталого района, каким она была в X веке, в ведущий экономический регион, стали результатом постепенной эволюции мировоззренческих установок в условиях конкуренции между разрозненными политико-экономическими образованиями, формировавшими экономические институты и политическую структуру, которые в конечном счете и обеспечили современный экономический рост[13]. Но даже в Западной Европе имеются примеры как серьезных успехов (Голландия и Англия), так и неудач (Испания и Португалия), что является отражением различных внешних условий[14].
Во-вторых, институционально-когнитивный анализ должен объяснить один из интереснейших законов истории: феномен зависимости от предыдущей траектории развития (path dependence). Почему экономики, встав однажды на путь роста или стагнации, продолжают по нему двигаться? Исследования последнего времени содержат принципиально новые и весьма содержательные трактовки этой проблемы[15]. Однако очень многого мы пока не знаем. Если опираться на исходный постулат неоклассической теории о рациональности человеческого поведения, то политические деятели в странах со стагнирующей экономикой могли бы просто поменять правила и направить обанкротившуюся экономику в правильном направлении. Проблема, однако, состоит не в том, что правители не осознают плачевного состояния экономики. Главное препятствие, не позволяющее кардинально изменить экономику, — в самой природе политических рынков и, еще глубже, в мировоззрении их участников. Для долгой истории упадка Испании — от блестящей империи Габсбургов XVI века до убогого государства генерала Франко в XX веке — характерны бесчисленные самовосхваления и зачастую странные, эксцентричные политические решения властей[16].
В-третьих, данный подход позволяет лучше уяснить сложное взаимодействие между институтами, технологией и демографией в глобальном процессе экономической эволюции. Общая теория экономического развития потребует именно такого интегрального подхода к экономической истории. Пока нам, бесспорно, не удалось соединить отдельные элементы. Так, еще предстоит интегрировать в институциональный анализ результаты новаторской работы Роберта Фогеля по теории демографии[17], позволяющие, в частности, по-новому взглянуть на прошлое экономики. Это относится и к проблеме научно-технического прогресса. Необходимо отметить содержательные работы Натана Ро зенберга[18] (1976) и Джоэля Мокира[19] (1990). Предмет их исследования — движущие силы и последствия научно-технического прогресса. Полученные ими результаты также следует включить в институциональную теорию. Первая попытка установить связь между развитием новых технологий и изменением институтов предпринята в статье, написанной мною совместно с Джоном Уэйлсом (она готовится к печати)[20]. Но главная задача, стоящая перед экономической историей, — объединить в одно целое эти отдельные направления научных исследований.
VII
Используя аналитический инструментарий неоклассической теории, невозможно объяснить подъем и крушение Советского Союза, а с ним и всей мировой коммунистической системы: современная проблематика экономического развития требует другого, институционально-когнитивного подхода. Для теоретического обеспечения нашего метода необходимо учесть следующие моменты:
1. Функционирование экономики определяется сочетанием нескольких факторов: формальных правил, неформальных норм, а также механизмов контроля за соблюдением договоров. Если формальные правила можно заменить в течение одной ночи, то изменение неформальных норм обычно требует длительного времени. Поскольку же именно эти нормы обеспечивают «легитимность» всей совокупности правил, то революционные изменения всегда оказываются далеко не столь революционны, как о том мечтают их инициаторы: экономика не желает двигаться по предначертанному пути. Формальные правила, заимствованные из другой экономики, функционируют совершенно иначе, чем в исходных условиях, и причина этого — в различии неформальных норм и механизмов контроля. Это, в частности, означает, что перенос формальных политических и экономических правил, свойственных процветающим рыночным экономикам Запада, в страны третьего мира и Восточной Европы не обеспечивает оживления экономики в этих странах. Приватизация не является панацеей от экономической отсталости.
2. Состояние экономики в значительной степени определяется политической системой, в рамках которой создаются экономические «правила игры» и обеспечивается их соблюдение. Поэтому важнейшим элементом политики экономического роста является формирование такой политической системы, которая могла бы создать эффективную систему прав собственности и обеспечить их надежную защиту. Но как прийти к такой политической системе, мы практически не знаем: новая политическая экономия (как приложение новой институциональной теории к сфере политики) сосредоточена в основном на изучении США и других развитых стран. Для моделирования политических процессов в странах третьего мира и Восточной Европы нужны серьезные исследования. Однако уже теперь можно сделать некоторые предварительные выводы:
а) политические институты сохраняют устойчивость лишь при условии, что их поддерживают заинтересованные в этом организации;
б) для успешного осуществления реформ необходимы изменения институциональной системы и мировоззренческих основ общества, поскольку решения, принимаемые экономическими агентами, зависят в конечном счете от ментальных моделей;
в) культивация новых поведенческих норм, поддерживающих и легитимирующих новые правила, — это длительный процесс, однако без такого поддерживающего механизма политическая система не может быть стабильной;
г) на короткое время экономический рост возможен и при авторитарных режимах, однако долговременный рост возможен только при верховенстве закона;
д) неформальные ограничения (нормы, условности, кодексы поведения), содействующие экономическому развитию, могут ненадолго обеспечить рост экономики даже вопреки зыбким неблагоприятным политическим «правилам игры». Все зависит от того, в какой мере эти пагубные правила соблюдаются в действительности.
3. Ключ к долговременному росту — обеспечение адаптационной, а не аллокационной эффективности. Результативные политико-экономические системы порождают гибкие институциональные структуры, способные преодолевать потрясения и перемены, неизбежные даже при успешном развитии. Однако становление таких структур — результат длительного процесса, а добиваться высокой адаптационной эффективности в короткий срок мы не научились. В настоящее время мы едва вступили на путь, ведущий к пониманию того, как экономические системы функционируют во времени. Продолжая свои изыскания, выдвигая и проверяя, с учетом исторических фактов, новые гипотезы, мы надеемся не только создать аналитическую схему, помогающую понять природу экономической эволюции, но и обогатить саму экономическую теорию, — а это, возможно, позволит ей успешно решать многие актуальные задачи, которые до сих пор были ей не по силам. Такова многообещающая перспектива. Признание Нобелевским комитетом значимости этой перспективы побуждает нас с удвоенной энергией следовать избранным путем.
[*] Douglass C. North. Economic Performance through Time. Lecture to the memory of Alfred Nobel, December 9, 1993 [http://nobelprize.org/economics/laureates/1993/north-lecture.html–not]. ї The Nobel Foundation 1993. Перевод с английского Вячеслава Малыгина.
[1] В действительности создание такой теории едва ли возможно. Отсылаю читателя к прогнозу Франка Хана по поводу будущего экономической теории: Hahn, Frank, “The Next Hundred Years”, The Economic Journal 101 (1991): 1, 47–50.
[2] В двух первых разделах кратко излагается материал, содержащийся в: North, Douglass C., Institutions, Institutional Change, and Economic Performance, (New York: Cambridge University Press, 1990).
[3] Wallis, John J., and Douglass C. North. “Measuring the Transaction Sector in the American Economy”. In S.L. Engerman and R.E. Gallman, (eds.), Long Term Factors in American Economic Growth (Chicago: University of Chicago Press, 1986).
[4] Объяснение сравнительной неэффективности политических рынков с позиций теории трансакционных издержек см. в: North, Douglass C. “A Transactions Cost Theory of Politics”, Journal of Theoretical Politics 2 (1990): 4, 355–367.
[5] Nelson, Richard, and Sidney G. Winter. An Evolutionary Theory of Economic Change. (Cambridge: Harvard University Press, 1982).
[6] Тем не менее даже здесь встречаются исключения, см. работы Канемана (Kahneman), Тверски (Tversky) и других авторов: Hogarth, Robin M., and Melvin W. Reder (eds.), Rational Choice.
[7] Simon, Herbert. “Rationality in Psychology and Economics”. In Hogarth, Robin M., and Melvin W. Reder (eds.). Rational Choice. (Chicago and London: The University of Chicago Press, 1986), 210–211.
[8] См. блестящий обзор литературы по когнитологии: Holland, John H., Keith J. Holyoak, Richard E. Nisbett and Paul R. Thagard. Induction: Processes of Inference, Learning, and Discovery. (Cambridge: M.I.T. Press, 1986).
[9] Clark, Andy, and Annette Karmiloff-Smith. “The Cognizer’s Innards: a Philosophical and Psychological Perspective on the Development of Thought”, Mind And Language 8 (1993):4, 487–519.
[10] Идеология — это то общее, что имеется в ментальных формах людей, принадлежащих одной группе; посредством идеологии люди интерпретируют окружающий мир и вырабатывают представления о том, каким образом можно его упорядочить.
[11] Рональд Хайнер исследовал соотношение между окружающим миром и возможностями человеческого сознания и предложил в этой связи свое объяснение замедленного развития некоторых экономик. См. его новаторскую работу Heiner, Ronald (1983) “The Origins of Predictable Behavior”, American Economic Review 75 (1983), 560–595.
[12] Hayek, Friedrich A. The Constitution of Liberty. (Chicago: The University of Chicago Press, 1960), 27.
[13] North, Douglass C., and Robert P. Thomas. The Rise of the Western World: A New Economic History. (Cambridge: Cambridge University Press, 1973); Jones, E. L. The European Miracle. (Cambridge: Cambridge University Press, 1981); Rosenberg, Nathan, and L.E. Birdzell. How the West Grew Rich: The Economic Transformation of the Industrial World. (New York: Basic Books, 1986).
[14] Краткий анализ противоположных тенденций развития Голландии и Англии, с одной стороны, и Испании, с другой, см. в: North, Douglass C. Institutions, Institutional Change, and Economic Performance. (New York: Cambridge University Press, 1990).
[15] Arthur, Brian. “Competing Technologies, Increasing Returns, and Lockin by Historical Events”, Economic Journal 99 (1989, March), 116–131; David, Paul A. “Clio and the Economics of QWERTY”, American Economic Review 75 (1985, May): 332–37.
[16] Экзотические меры, предложенные Королевской комиссией, чтобы остановить упадок испанской экономики, описаны в: De Vries, Jan. The Economy of Europe in an Age of Crises, 1600–1750. (Cambridge and New York: Cambridge University Press, 1976).
[17] См. нобелевскую лекцию Р. Фогеля.
[18] Rosenberg, Nathan. Perspectives on Technology. (Cambridge: Cambridge University Press, 1976).
[19] Mokyr, Joel. The Lever of Riches. (New York and Oxford: Oxford University Press, 1990).
[20] Wails, John J. and North, Douglass C. “Integrating Institutional Change and Technical Change in Economic History: A Transaction Cost Approach”. Journal of Institutional and Theoretical Economics, 150 (1994): 4, 609–624.