Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 2, 2004
Истоки и смысл сталинской номенклатуры
Контрпродуктивное разрешение красноярского выборного казуса с использованием немного видоизмененного приема античной драматургии — Президент ex machina — может вызвать недоумение только у тех, кто не знаком с новейшей и современной историей России. Главное в этом разрешении состояло в том, что им были довольны даже заварившие эту кашу: Владимир Путин, мол, правильно расставил точки над i. (Арьергардные бои красноярского избиркома здесь не в счет: это чистейшее отбывание номера на публике.) Какие точки? Губернатор вообще, губернатор Красноярского края в особенности — это, по общему мнению, вопрос президентского уровня, и Путин общее мнение лишь блистательно подтвердил. Но откуда эта святая убежденность? Ведь на дворе у нас, в России, вроде бы демократия?
Без особой боязни ошибиться можно предположить, что эта убежденность есть лишь последействие, след, симптом травматического присутствия в сознании как рядовых российских граждан, так и политических элит того, что я бы назвал «номенклатурным комплексом» в подходе к руководящим кадрам. И те и другие, как показал красноярский прецедент, сознательно или бессознательно придерживаются испытанного советского принципа кадровой политики: назначение и освобождение от должности руководящих кадров в регионах есть прерогатива Центра. Центр — первичен, Президент как некий политический Бог располагает, а избиратели, электоральные институты — вторичны, они лишь предполагают. Каково же содержание этого «номенклатурного комплекса», с проявлениями которого в российской политической системе приходится сталкиваться на каждом шагу? Какое будущее готовит ему путинская «управляемая демократия»? При ответе на эти совсем не праздные вопросы не миновать окольного пути: через историю.
Оргбюро, Секретариат, Учраспред ЦК: три лика кадровой политики
В некогда знаменитом романе Ильи Эренбурга «Жизнь и гибель Николая Курбова», рассказывающем о демоническом коммунисте «с поломанным крылом» (1922), действие происходит в Советской России 1921 года, на первых же страницах описывается одно нерядовое учреждение, которое, если использовать новозаветный оборот, вяжет и развязывает человеческие судьбы: «Воздвиженка. Казенный дом, с колонками, рыжий, дом как дом. Только не пешком — автомобили; не входят — влетают, и все с портфелями. Огромный околоток: кроме нашего Ресефесера, еще с десяток республик — аджарских, бухарских, всяких. А вывеска простенькая — как будто дантист — заржавела жестянка: «Ц.К.Р.К.П.».
Вот где ее гнездо! Отсюда выходят, ползут в Сухум и в Мурманск. Скрутили, спаяли, в ячейки свои положив, расплодились, проникли до самых кишок, попробуй — вздохни, шевельнись не по этим святым директивам! Стучат машинки: цок, цок, цок! <…> Надо всем — одно слово, тяжелое, темное слово: “Мандат!”. Оргбюро. Распределенье работы. <…> “В Наркомпрос двое, в Рабкрин трое. Вы, товарищ Блюм, — в Туркестан”. Целый час уже распределяют, отсылают, машинки стучат <…> Всюду послали, только осталось в чеку, трудное дело. Кому же охота?.. Все норовят на чистое, даже душевное, с романтическим блеском, при магнии. Всякому лестно сидеть в иноделе и Англию с Тибетских вершин поддразнивать красным флажком <…> В чеку же идут лишь коммунисты последнего выпуска: нос угреватый в бобровый уют кутать или на Кисловке пирожное “Наполеон” с кремом давить языком, косых не считая. А нужно в чеку большого, святого почти; хотят к палачеству приставить не палача, подвижника, туда, где сети с уловом — доллары»[1]. Эренбург, пожалуй, первым из советских писателей воспел унитарную, но триипостасную партийную структуру, развившую небывалую активность именно в 1921 году, при переходе Советского государства от «военного коммунизма» к нэпу, за которым начинала смутно брезжить перспектива сталинского Термидора: Оргбюро, Секретариат, Учебно-распределительный отдел Секретариата ЦК РКП(б). Именно эта структура была тиглем, в котором выплавлялся правящий класс Советской России.
Об одном плавильном тигле для всего правящего класса можно говорить уже в силу того, что большевики с первого дня после Октябрьского переворота понимали и отправляли свою власть как власть тотальную и безраздельную. Лозунг, с которым они к ней прорвались: «Вся власть Советам!» — был за ненадобностью отложен «до греческих календ», на потом. В циркулярном письме ЦК РКП(б) всем членам партии от 18 мая 1918 года так без обиняков и говорилось: «После победы Октября власть перешла к истинным представителям рабочего класса — к нашей партии»[2]. А незадолго до этого о том же, но на языке Монтескье, сказал во ВЦИК Яков Свердлов 1 апреля 1918 года: «Разделение власти законодательной и исполнительной не соответствует деятельности Советской республики. Совет Народных Комиссаров — это непосредственный орган власти как таковой: и законодательный, и исполнительный, и административный»[3].
Тотальный характер большевистской власти порождал крайнюю централизацию партийно-государственного управления в Советской России, при которой все назначения на государственные должности производились сверху вниз. Более высокий партийный (а также и государственный) орган распоряжался кадрами нижестоящих по иерархии ведомств, назначая, перемещая, повышая, понижая их или вообще снимая с должности. Наряду со штыками, ЧК и национализированной собственностью (которая тогда еще попросту не работала) этот кадровый централизм был одним из устоев Советской власти. (Кстати, она рухнула в 1991 году сразу же после того, как подломился этот устой, а КПСС волей-неволей отказалась от своей кадровой монополии.) Ленин когтями и зубами защищал централизм в кадровой политике от всех попыток недалеких партийных «демократов» («децистов») посягнуть на него. В заключительном слове на XI съезде партии он заявлял: «Нельзя механически отделить политическое от организационного. Политика ведется через людей <…> Здесь сущность дела в том, что если у ЦК отнимается право распоряжаться распределением людей, то он не сможет направлять политику. Хотя мы и делаем ошибки, перебрасывая тех или иных людей, но все же я позволю себе думать, что Политбюро ЦК за все время его работы сделало минимум ошибок. Это не самохвальство»[4].
История важнейших институтов кадровой политики большевистской партии (Оргбюро, Секретариат, Учраспред ЦК РКП(б))[5] восходит к августу 1917 года, к решениям VI cъезда партии, учредившего для ведения «организационной части работы» Секретариат из пяти членов ЦК (Свердлов, Стасова, Дзержинский, Иоффе, Муранов). Возглавил Секретариат Яков Свердлов, который руководил большевистской партийной организацией без всякой помощи, одновременно исполняя обязанности Председателя ВЦИК. Он в партийно-патриархальной манере собственноручно назначал и перемещал партийных работников, внося одному ему понятные пометки в свои записные книжки. После того как он заболел испанкой и умер в марте 1919 года (в связи с кончиной Свердлова Ленин произнес речь, ставшую первым сводом принципов большевистской кадровой политики)[6], накануне VIII съезда партии, стала очевидной потребность в перестройке центральных органов партии. Съезд расширил состав ЦК до 19 членов и 8 кандидатов, образовал два своих руководящих органа: Политбюро и Оргбюро — и воссоздал Секретариат. Через год, на IX съезде партии, было определено, что секретариат должен состоять из трех постоянно работающих в нем членов ЦК, занимающихся текущими организационными и кадровыми вопросами. Общее руководство организационной работой и кадровой политикой партии оставалось за Оргбюро. Аппарат Секретариата в 1919 году состоял из 30 человек, к 1920 году он увеличился до 150, а в 1921 году насчитывал уже 600 штатных ответработников. Основными отделами Секретариата были: учетно-распределительный, занимавшийся кадровыми вопросами и мобилизациями партийцев; организационно-инструкторский, направлявший деятельность местных партийных организаций с помощью разъездных инструкторов ЦК; агитации и пропаганды (Агитпроп). С этого времени вплоть до запрета КПСС в 1991 году главным отделом в аппарате ее Центрального Комитета, державшем в своих руках все кадровые нити в стране, был Учраспред (под разными наименованиями, в конце — Отдел организационно-партийной работы ЦКК ПСС).
Согласно указаниям ЦК (август 1920 года) в Учраспреде учитывались следующие категории работников наркоматов: наркомы, их заместители и члены коллегий, заведующие отделами и подотделами и «прочие ответственные работники». Анкеты со сведениями о них и характеристиками направлялись в ЦК. В Учраспред ЦК губкомы посылали анкеты и характеристики местных ответственных работников: членов, кандидатов в члены и заведующих отделами губкома; членов и кандидатов в члены губисполкома; заведующих отделами и наиболее важными подотделами губисполкома; членов и кандидатов в члены президиума губсовнархоза и заведующих его «важнейшими отделами»; членов и кандидатов в члены президиума губернского совета профсоюзов и заведующих его отделами; губернских военных комиссаров, их заместителей и начальников политотделов; «прочих ответственных лиц губернского масштаба» по определению губкомов. В начале февраля 1921 года этот список был дополнен. В него вошли также члены коллегии губпродкома, председатель и члены коллегии президиума губсоюза, председатель и члены коллегии губернской ЧК, редакторы губернских газет, управляющие заводов и председатели заводских комитетов профсоюзов. По этому принципу подбирались работники на ключевые посты и в общественных организациях (профсоюзах, кооперации). Прав был Эренбург: Учраспред добирался до самых кишок общественного организма.
На IX съезде партии секретарями ЦК были избраны близкие к Троцкому Крестинский, Преображенский и Серебряков, которые вместе со Сталиным и Рыковым составили Оргбюро; на Х съезде секретарями и членами Оргбюро стали сторонники Сталина Молотов, Ярославский и Михайлов; на XI съезде в 1922 году секретарями стали Молотов и Куйбышев, а Генеральным секретарем был избран Сталин. Одним из первых назначений Генерального секретаря стало утверждение Лазаря Кагановича на пост заведующего организационно-инструкторским отделом, который вскоре был слит с Учраспредом. Сталин получил в свое безраздельное распоряжение готовый аппарат, который он последовательно использовал для укрепления своей личной власти. Уже через девять месяцев после избрания Сталина Генеральным секретарем Ленин понял, какую ошибку он совершил, поддерживая это выдвижение, но повернуть ход событий вспять уже был не в силах. Сталин действительно сосредоточил в своих руках необъятную власть и не выпускал ее до самой смерти.
Татьяна Коржихина и Юрий Фигатнер в своей статье о советской номенклатуре сделали, на мой взгляд, верный вывод: «Уступив Орграспредотделу ЦК (а на деле — Сталину и его команде) решение кадровых проблем, партия большевиков, делавших революцию, подписала себе смертный приговор»[7].
Три типа вертикальной мобильности в Советской России
Что же представляла собой властвующая элита Советской России в начале 20-х годов, какие отряды в ней наличествовали, каковы были основные пути ее формирования? Иначе говоря: какие жизненные возможности, шансы продвижения по иерархической лестнице открывала действительность тех лет перед гражданами, которые хотели «выбиться в люди»?
Проницательный Леонид Красин накануне Х съезда РКП(б) сформулировал два альтернативных варианта восхождения в правящий класс через партию: «Источником всех бед и неприятностей, которые мы испытываем в настоящее время, является то, что коммунистическая партия на 10 процентов состоит из убежденных идеалистов, готовых умереть за идею, но не способных жить за нее, и на 90 процентов из бессовестных приспособленцев, вступивших в нее ради должности»[8]. То есть, согласно старобольшевику Красину, чтобы состоять при Советской власти, надлежало быть либо прекраснодушным коммунистическим идиотом, либо карьеристом sans phrases. Это была красивая и остроумная, но чересчур упрощенная картинка с выставки: «путь наверх» тогда (тогда в особенности) не сводился к выбору между маршрутом «неистового ревнителя» коммунистической идеи и карьерой советского Жюльена Сореля или Растиньяка.
Более приближенным к действительности, хотя тоже схематичным, было описание советского правящего слоя, которое дал великий английский мыслитель Бертран Рассел в своей книге «Практика и теория большевизма»: «Мне показалось, что весь правящий слой можно разделить на три группы. Это, во-первых, старая гвардия революционеров, испытанных годами преследований. Эти люди занимают большую часть самых высоких постов. Тюрьмы и ссылки сделали их несгибаемыми и фанатичными и до некоторой степени оторвали их от собственной страны. Это честнейшие люди с глубочайшей верой в то, что коммунизм возродит этот мир»[9]. Связанная со старой гвардией, представители которой, после изгнания левых эсеров из Советского правительства в 1918 году, занимали все руководящие кресла в стране, кадровая проблема состояла прежде всего в том, что этот управляющий слой был, по выражению Ленина на VIII съезде партии, «непомерно, невероятно тонок» (курсив Ленина). В 1922 году Ленин писал: «Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет уже зависеть не от него»[10]. Кроме того, этот тончайший слой высших руководителей был некомпетентен, не имел никакого опыта государственного управления. С полной очевидностью это проявилось уже в самом начале перехода от гражданской войны к гражданскому миру — при введении Лениным новой экономической политики (нэп) весной 1921 года. Именно тогда Ленин задал свои гамлетовские вопросы о большевистской партии: «Сумеют ли ответственные коммунисты РСФСР и РКП понять, что они не умеют управлять? что они воображают, что ведут, а на самом деле их ведут?»[11]
Тогда разразился форменный кризис высшего управленческого звена, о котором никто не сказал лучше Леонида Красина. Красин критиковал структуру ЦК партии, почти не изменившуюся за два десятилетия с тех пор, когда партия была еще небольшой подпольной организацией. По его мнению, коль скоро большевики взяли власть и сформировали правительство, то страной должны управлять не «журналисты и литературная интеллигенция», а толковые администраторы, экономисты и инженеры. На Красина на XII съезде партии (1923) напал один из таких некомпетентных журналистов — Григорий Зиновьев, который из-за отсутствия Ленина по болезни выступил с политическим отчетом ЦК. Он расценил высказывание Красина как «очень крупную ошибку» и защищал управленческую монополию «ленинской гвардии»[12]. Собственно, он поступил в данном случае так же, как Ленин в октябре 1917 года. Когда Луначарский указал Ленину на неподготовленность предложенных им кандидатов в члены первого Советского правительства, тот отделался от скептика русским «авось»: «Пока — там посмотрим — нужны ответственные люди на все посты; если окажутся негодными, сумеем переменить»[13]. Совершенно аналогичным образом действовали и Борис Ельцин в 1990–1991 годах, и Владимир Путин в 1999–2000 годах. Понятно, что эта тропа к руководству была открыта для очень немногих — для тех, кто принадлежал всеми своими потрохами «ленинской гвардии»; прочим она была заказана.
В целом верно, но несколько зауженно Рассел описывает второй, более массовый отряд советской правящей элиты: «Вторая группа правящего слоя, к которой можно отнести людей, занимающих политические посты непосредственно ниже верхушки пирамиды, состоит из карьеристов, ставших ревностными большевиками по причине материального успеха большевиков. Сюда можно отнести армию полицейских, шпионов, секретных агентов, большей частью оставшихся от времен царизма, получающих выгоду от того, что никто не может жить иначе, как нарушая закон. С этой стороны большевизм представлен Чрезвычайной комиссией, органом, практически независимым от правительства»[14]. Фактически речь идет о руководителях среднего звена, которые вышли из рядов коммунистов, вступивших в партию после революции. Это так называемые «выдвиженцы», которых Учраспред подбирал и расставлял во многом по анкетам, вольные рыцари советской карьеры, которые связывали свои карьерные перспективы с покровительством кого-то из партийных сановников (вроде Леопольда Авербаха, ставшего руководителем РАПП и вождем пролетарской литературы просто потому, что он был племянником Якова Свердлова, братом жены Ягоды и зятем Бонч-Бруевича).
Менее оправданным, хотя тоже не лишенным оснований, является выделение Расселом третьего отряда новых правителей России: «Третья группа правящей бюрократии состоит из людей, не являющихся ревностными коммунистами, но которые сплотились вокруг правительства, поскольку оно оказалось стабильным, и которые работают на него из патриотических соображений или потому, что имеют возможность развивать свои идеи без препятствий со стороны традиционных институтов власти. В этой среде можно найти людей типа преуспевающих дельцов, по своим способностям не уступающих американским трестовским магнатам, добившихся всего своими руками и головой, но работающих не за деньги, а ради успеха и власти»[15]. Собственно, Рассел вел здесь речь об отряде так называемых «спецов», т. е. буржуазных специалистов, той части российской научно-технической и гуманитарной интеллигенции, которая пошла на сотрудничество с Советской властью. До сталинской реконструкции системы надстроек в 30-е годы для научных и технических кадров оставался открытым путь, не подконтрольный Учраспреду: такой несоветский элемент с дворянским происхождением, как Георгий Гамов, мог в конце 20-х — начале 30-х годов сделать феноменальную научную карьеру просто потому, что он был гениально одаренным человеком. То же можно сказать mutatis mutandis о лидере советского атомного проекта Игоре Курчатове, имевшем в анкете опаснейший пункт: у него был репрессирован отец.
Рассел также угадал исторический контекст, поле возможностей, которые определялись задачами модернизации, вновь вставшими перед нэповской Россией: «Большевики по своим целям — индустриалисты, им все нравится в современной индустрии, кроме чрезмерных доходов специалистов. И строгая дисциплина, которой они подчинили рабочих, оправданна, если она сможет дать им навыки промышленного труда и честности, которых до сих пор недоставало и отсутствие которых само по себе мешало России стать одной из передовых промышленных стран»[16]. У меня порой возникает мысль о том, что Ленин пытался скрыть даже от себя самого истинный смысл введенной им новой экономической политики: можно было делать так называемую социалистическую революцию в крестьянской стране, но нельзя было крестьянскую страну превратить в индустриальную, без чего о социализме было бессмысленно и помышлять. России предстояло модернизироваться, а для классической модернизации должна была наступить эпоха постреволюции, Термидор. Ленин не успел довести до конца «самотермидоризацию» Советской России, а Сталин избрал абсолютно неклассический вариант модернизации и осуществил свой собственный Термидор. О том, что сталинские пятилетки были превратной формой ускоренной, а с рубежа 20–30-х годов насильственной модернизации, свидетельствует уже тот простой факт, что за этот период Россия из страны с подавляющим преобладанием сельского хозяйства, сельской культуры и деревенского образа жизни стала промышленной страной, где преобладала, напротив, городская культура и урбанистический образ жизни: если принять за единицу экономические показатели 1922 года, то произведенный национальный доход вырос к 1940-м году в 11 раз, вся продукция промышленности — в 24 раза, валовая продукция сельского хозяйства — в 2,1 раза; если в 1922 году доля городских жителей составляла 16 процентов, селян — 84 процента, в 1940-м — 33 и 67 процентов, то в 1959 году эти доли составляли соответственно 48 и 52 процента, а в 1961 году они сравнялись — 50 и 50 процентов[17]. Это были модернизационные сдвиги колоссального значения. Главным режущим инструментом, с помощью которого решались грандиозные задачи модернизации, стала сталинская номенклатура.
И еще одно замечание по вопросу о вертикальной мобильности. Занятие руководящих постов давало немалые преимущества и привилегии. Помимо стремления приобщиться к власти как таковой это было главным мотивом раннего советского карьеризма. «Карьеризм на этой почве развился страшный», — свидетельствовал А. И. Рыков[18]. В 1917 году Ленин утверждал: в новом советском государстве не будет привилегированного чиновничества. Этот тезис сразу же после революции обнаружил свою утопичность. Самой важной привилегией высшего советского чиновничества стало «право» при любых перемещениях занимать руководящие должности, с которыми были связаны материальные преимущества. По идее Маркса, которой до революции придерживался и Ленин, оплата труда руководящих работников не должна превышать заработка квалифицированного рабочего. Отступления от принципа начались уже 2 января 1918 года, когда была «с презрением» введена более высокая зарплата для буржуазных «спецов»; 2 августа 1919 года ответработники были приравнены к спецам, им выдавалось единовременное пособие и увеличивалась их зарплата; потом были введены спецпайки; потом — квартирные привилегии для сановников, которые получали квартиры и дачи бывшей «буржуазии». Так постепенно вводилась система привилегий и специального обеспечения («распределители» и т. п.) советского правящего класса.
Как все это выглядело в жизни, хорошо описал в 1920 году сановник Иоффе в письме высшему сановнику Троцкому: «Сверху донизу и снизу доверху — одно и то же. На самом низу дело сводится к паре сапог и гимнастерке; выше — к автомобилю, вагону, совнаркомовской столовой, квартире в Кремле или “Национале”; а на самом верху, где имеется уже и то, и другое, и третье, — к престижу, громкому положению и известному имени. Откуда тут взяться прежней партийной преданности и самоотверженности, революционному подвижничеству и самозабвению!.. Молодежь воспитывается в новых, мною только что изображенных традициях. Как тут не ужаснуться за нашу партию и революцию?»
Сталинский Термидор и философия Учраспреда
Ужасаться не стоило или было поздно: молодежь, революцию и партию равным образом прибрал к рукам товарищ Сталин, шаг за шагом шедший к своему Термидору. Во всех трех случаях он исходил из своего знаменитого девиза, который обнародует гораздо позже: кадры решают все. Но о том, какие кадры и что именно решают, — об этом товарищ Сталин неотступно и широко размышлял уже на подступах к посту Генерального секретаря ЦК и тем более тогда, когда занял этот введенный специально для него уникальный пост. В пятом томе «Сочинений» Сталина был напечатан набросок плана брошюры «О политической стратегии и тактике русских коммунистов»[19], составленный в июле 1921 года. Это — квинтэссенция политической и кадровой философии товарища Сталина, выше он в своем мышлении не поднялся.
Автор этого текста, рассмотрев в шестом пункте своего плана «этапы развития партии до 1917 года», в концептуальном седьмом пункте пытается сформулировать то качественно новое состояние, к которому пришла партия в результате этого развития и захвата власти в России: «Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность. Значение старой гвардии внутри этого могучего ордена. Пополнение старой гвардии новыми закалившимися за последние три-четыре года работниками»[20]. Рой Медведев в этой связи отмечал в своей книге «О Сталине и сталинизме»: «Сравнение коммунистической партии с церковно-рыцарским орденом “Братьев Христова воинства” (официальное название ордена меченосцев) могло прийти на ум бывшему семинаристу, но не Ленину или Марксу, который называл все эти ордена “крестовой сволочью”. Несомненно, что Сталину импонировало строго иерархическое построение ордена меченосцев по четырем рангам. Тот факт, что заметка Сталина была опубликована только в 1947 году, показывает, что мысль о превращении партии в подобие религиозного ордена, а затем и о создании внутри партии и государственного аппарата какой-то тайной элиты ордена, особой касты “посвященных” долго не оставляла Сталина. Эту мысль он высказывал в узком кругу еще в конце 30-х годов. Создание тайно оплачиваемой при помощи “пакетов” номенклатуры было, несомненно, шагом именно в этом направлении»[21].
Здесь верное смешано с неверным. Орденский пафос Сталина не имел никакого отношения к его обучению в семинарии и даже к его восхищению организацией меченосцев. Сталин был отнюдь не одинок среди большевиков в понимании партии как подобия ордена. Аналогичные идеи в тот же период высказывал Николай Бухарин, например, в своей статье «Железная когорта революции» (1922): «Суровая дисциплина большевизма, спартанская сплоченность его рядов, его строжайшая “фракционность” даже в моменты временного сожительства с меньшевиками, крайняя однородность взглядов, централизованность всех рядов — были всегда характернейшими признаками нашей партии. Все партийные работники были крайне преданы партии; партийный “патриотизм”, исключительная страстность в проведении партийных директив, бешеная борьба с враждебными группировками всюду — на фабриках и заводах, на открытых собраниях, в клубах, даже в тюрьме — делали из нашей партии какой-то своеобразный революционный орден»[22]. Общее в позициях Сталина и Бухарина состоит в понимании партийной иерархии как градации посвящения с одновременным подчеркиванием ее орденской герметичности и в скачкообразном возрастании анонимности по мере продвижения по ступеням иерархии: посвященные высшей ступени были окутаны мраком абсолютной анонимности. И здесь нельзя исключить, что товарищ Сталин упомянул об ордене меченосцев скорее для отвода глаз, а на самом деле исходил из практики тайных обществ Нового времени. («Система «строгого послушания», созданная бароном Хундом, включала шесть разрядов: ученик, подмастерье, магистр, шотландский магистр св. Андрея, послушник и тамплиер. Потом Хунд добавил к ним еще два высших разряда — монах и великий монах. Входящие в два высших разряда должны были оставаться неизвестными для всех остальных членов ордена и считаться “неизвестными верховными правителями”»[23].)
Что до ордена меченосцев, то его появление связано с процессами христианизации и германизации Восточной Прибалтики в Средние века, которые были делом третьего епископа Ливонии (1199–1229), фактического основателя ливонского государства Альберта фон Буксгевден. Вооруженный апостол ливов (латышей), как называли Альберта, заручился помощью и дружбой датского короля Кнуда и вступил на ливонскую территорию, имея в одной руке меч, в другой распятие. Ему без особого труда удалось смирить ливов. Весною 1201 года он основал новый город — Ригу; первым его жителям он даровал привилегии и перенес туда епископский стол. Для утверждения и распространения христианства и немецкой культуры на востоке Прибалтики Альберт создал духовно-рыцарский орден, названный орденом меченосцев (1202). Рыцари нового ордена давали клятву безбрачия, послушания папе и епископу и обязывались всеми силами распространять христианство. Во главе ордена становился магистр или мейстер; следующую иерархическую ступень составляли комтуры или командоры, ведавшие военным делом, сбором десятин, светским судом, наблюдением за орденскими землями и вместе с магистратом составлявшие капитул.
Свою «орденскую» политическую и кадровую философию товарищ Сталин конкретизировал и перевел на аппаратный язык в апреле 1923 года на XII съезде РКП(б). Он заявил: «Руководство авангарда класса, т. е. партии, необходимо, чтобы партия облегалась широкой сетью беспартийных массовых аппаратов, являющихся щупальцами в руках партии, при помощи которых она передает свою волю рабочему классу»[24]. Эти щупальца, т. е. аппараты, приводятся в движение кадрами, а кадрами занимается Секретариат, Оргбюро и Учраспред ЦК партии, т. е. лично товарищ Сталин. Это обязывает кадры ко многому. Генеральный секретарь авторитетно отмечал: «Руководящая роль партии должна выразиться не только в том, чтобы давать директивы, но и в том, чтобы на известные посты ставились люди, способные понять наши директивы и способные провести их честно. Не нужно доказывать, что между политической работой ЦК и организационной работой нельзя проводить непроходимую грань. Едва кто-либо из вас будет утверждать, что достаточно дать хорошую политическую линию, и дело кончено. Нет, это только полдела. После того как дана правильная политическая линия, необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие проводить их в жизнь. В противном случае политика теряет смысл, превращается в махание руками»[25].
И здесь товарищ Сталин развернул величественную перспективу, которая открывается перед Учраспредом под его руководством: «Вот почему Учраспред, т. е. тот орган ЦК, который призван учитывать наших основных работников как на низах, так и вверху и распределять их, приобретает громадное значение. Доселе дело велось так, что дело Учраспреда ограничивалось учетом и распределением товарищей по укомам, губкомам и обкомам. Дальше этого Учраспред, попросту говоря, не совал носа. Теперь… когда необходимо каждого работника изучать по косточкам… Учраспред уже не может замыкаться в рамках губкомов и укомов»[26]. Во избежание грозных опасностей, которые нависли над Учраспредом, товарищ Сталин обнародовал на съезде опыт перестройки кадровой политики, т. е. дела: «Я должен сказать о той реформе, которую Центральный Комитет в ходе своей работы по учету работников провел в Учраспреде. Раньше, как я говорил уже, Учраспред ограничивался рамками губкомов и укомов, теперь, когда работа пошла вглубь, когда строительная работа развернулась повсюду, замыкаться в рамки укомов и губкомов нельзя. Необходимо охватить все без исключения отрасли управления и весь промышленный комсостав, при помощи которого партия держит в руках наш хозаппарат и осуществляет свое руководство. В этом смысле и было решено Центральным Комитетом расширить аппарат Учраспреда как в центре, так и на местах, с тем чтобы у заведующего были заместители по хозяйственной и советской части и чтобы у них были помощники по учету комсостава по предприятиям и по трестам, по хозорганам на местах и в центре, в советах и в партии»[27].
Составной частью — органической и основополагающей — этой реформы стала стратегическая операция по нейтрализации и растворению «ленинской гвардии». Товарищ Сталин атаковал ленинский штаб партии, который он предложил de facto превратить в сталинский, расширив и укрупнив, — и тем самым преодолев его «самозамкнутость»: «Внутри ЦК имеется ядро в 10–15 человек, которые до того наловчились в деле руководства политической и хозяйственной работой наших органов, что рискуют превратиться в своего рода жрецов по руководству… Эти товарищи, набравшись большого опыта по руководству, могут заразиться самомнением, замкнуться в себе и оторваться от работы в массах <...>
Если они не имеют вокруг себя нового поколения будущих руководителей, тесно связанных с работой на местах, то эти высококвалифицированные люди имеют все шансы закостенеть и оторваться от масс»[28]. Ленинский штаб надо потеснить и по другим веским причинам: «Во-вторых, то ядро внутри ЦК, которое сильно вросло в дело руководства, становится старым, ему нужна смена. Вам известно состояние здоровья Владимира Ильича. Вы знаете, что и остальные члены основного ядра ЦК достаточно поизносились. А новой смены еще нет, вот в чем беда. Создавать руководителей партии очень трудно: для этого нужны годы, 5–10 лет, более 10-ти. Гораздо легче завоевать ту или иную страну при помощи кавалерии тов. Буденного, чем выковать 2–3 руководителей из низов, могущих в будущем стать действительными руководителями страны. И пора подумать о том, чтобы выковать новую смену. Для этого есть одно средство — втянуть в работу ЦК новых, свежих работников и в ходе работ поднять их вверх, поднять наиболее способных и независимых, имеющих головы на плечах. Книжкой руководителей не создашь»[29]. Нельзя забывать, подчеркивал товарищ Сталин, что для партии нелегальное положение — это отнюдь не прошлое: «С точки зрения международной мы переживаем период, аналогичный тому, который переживали в 1912 году, когда партия была полулегальна, скорее всего нелегальна <…> Мы окружены врагами, — это ясно всем»[30]. Партия в осажденной крепости, а ее вожди — одни при смерти или больны, другие стары и немощны, не способны командовать обороной и контратаками. Выводы очевидны.
Устранить прежнее партийное руководство — это, как понимал товарищ Сталин, еще полдела. Надо было поставить у кормила власти новое руководство, состоящее из людей, лично преданных человеку, который уверенной рукой ведет партию вперед, несмотря на происки врагов: товарищу Сталину. А чтобы оно не колебалось, как прежнее руководство, под него нужно подвести гранитное основание. Этим основанием и должна была стать сталинская номенклатура. Сам этот термин появляется в партийных документах именно в 1923 году, хотя в зоологии он получил широкое хождение со времен Линнея[31]. Оргбюро ЦК РКП(б) приняло постановление «О назначениях» 12 июня 1923 года, а в октябре того же года ЦК вынес решение об основных задачах учетно-распределительной работы.
Сталинская номенклатура, или Политическое животное царство
Так что же такое номенклатура в ее не зоологическом, а политологическом смысле? Согласно высокой партийной науке 80-х годов, «номенклатура — это перечень наиболее важных должностей, кандидатуры на которые предварительно рассматриваются, рекомендуются и утверждаются данным партийным комитетом (райкомом, горкомом, обкомом партии и т. д.). Освобождаются от работы лица, входящие в номенклатуру партийного комитета, также лишь с его согласия.
В номенклатуру включаются работники, находящиеся на ключевых постах»[32]. Оргбюро ЦК 16 ноября 1925 года приняло развернутое положение «О порядке подбора и назначения работников» и переработанные списки — номенклатуры должностей. Эти и подобные им документы в открытой печати не публиковались. Номенклатура № 1 находилась в ведении ЦК (т. е. Политбюро, Оргбюро и секретарей ЦК), номенклатура № 2 находилась в ведении Учраспреда, т. е. аппарата. Имела место еще и ведомственная номенклатура № 3, которой ведали учреждения (Учраспред ВСНХ и т. д.). Через Учраспред ЦК было назначено между апрелем 1922-го — апрелем 1923 года 10 351 человек; между апрелем 1923-го — маем 1924 годов — 6 088, между маем 1924-го — декабрем 1925-го — 12 227 человек. Всего по номенклатурам № 1 и № 2 значилось 5 723 должности. Именно Учраспред был тем органом, который управлял судьбами своих назначенцев. В его номенклатуре были основные руководители госаппарата. Тут нельзя было сделать карьеру в чистом виде; тут был возможен только номенклатурный рост.
Особенности советской номенклатуры составили основу механизма власти Сталина, ибо он контролировал списки № 1 и № 2, а часто и № 3. Это было одним из основных его занятий: «Недалекие острословы называли его тогда “товарищ Картотеков”. Он и вправду вместе со своими сотрудниками постоянно возился с карточками, заведенными на руководящих работников. Эти кадры он старательно изучал, просеивал сквозь сито своих интересов и расчетов, размещал их на различных уровнях номенклатуры, как композитор ноты на нотной линейке, чтобы возникала нужная ему симфония. <…> Картотеку на наиболее интересовавших его по тем или иным соображениям людей Сталин с первой половины 20-х гг. вел сам, не допуская к ней даже своего секретаря. Однако было бы наивно представлять себе работу по формированию номенклатуры в образе Сталина с парой помощников, роющихся в картотеке. Сталин создал систему подбора руководящих кадров в партии и государстве. Она привела его к власти и оставалась его главным свершением»[33]. И она, добавлю к этому точному описанию, пережила своего творца и в слегка модифицированном виде сохранилась до начала 90-х годов.
Этот номенклатурный поворот в кадровой политике партии, эта сталинская тенденция, разумеется, не ускользнули от внимания главного оппозиционера 20-х годов Льва Троцкого. Сдается, что в его брошюре «Новый курс» (январь 1924 года) содержится политический портрет с натуры Генерального секретаря РКП(б) Сталина: «Наивно, в самом деле, думать, что секретарь, в силу своего секретарского звания, воплощает в себе всю сумму знаний и умений, необходимых для партийного руководства. На деле он создает себе подсобный аппарат, с бюрократическими отделами (Учраспред! — С. З.), с бюрократической информацией (анкеты! — С. З.), бумажными справками, и этим аппаратом, сближающим его с советским аппаратом, отгораживается от живой партии»[34]. В зоркости Троцкому не откажешь, но заниматься аппаратом он побрезговал. За что и поплатился.
Сформированный по номенклатурным принципам новый правящий класс был невиданным в истории феноменом. М. С. Восленский в своей цитированной выше пионерской работе «Номенклатура» указал на принципиальную, по его мнению, разницу между управляющим слоем буржуазии и сталинской номенклатурой: «Буржуазия руководит в первую очередь именно экономикой, непосредственно материальным производством, а уже на этой основе играет роль и в политике. Так пролег исторический путь буржуазии от ремесла и торговли, от бесправия третьего сословия к власти. Иначе проходит исторический путь номенклатуры. Он ведет от захвата государственной власти к господству и в сфере производства. Номенклатура осуществляет в первую очередь именно политическое руководство обществом, а руководство материальным производством является для нее уже второй задачей» (курсив мой. — С. З.)[35].
На мой взгляд, Восленский фиксирует здесь тот примат властной функции номенклатуры над ее экономической функцией, который был особенно педалирован в чрезвычайных ситуациях, в периоды «военного коммунизма», создания мобилизационной экономики и репрессий 30-х годов, Второй мировой войны и послевоенного восстановления. Можно возразить на это, что именно в 20–30-е годы номенклатура как никогда усердно занималась экономикой. Безусловно, это так, но весь вопрос состоит в том, как она ею занималась. В термине Гавриила Попова «административный социализм», при всей его сомнительности, схвачена специфика этой деятельности. Представители сталинской номенклатуры руководили экономикой чуждыми ей методами и средствами, прежде всего административно-нажимными и карательными: к примеру, если в 30-е годы колхоз не выполнял спущенный ему сверху план хлебозаготовок, то его председателя отдавали под суд, а часть колхозников ссылали в Сибирь за «саботаж». Ситуация изменялась, хотя и не принципиально, в мирные периоды истории СССР: номенклатура была вынуждена обновлять, и сильно, стиль и методы экономического руководства. В этом состоял подлинный смысл «косыгинской реформы» или брежневского едва ли не постмодернистского лозунга «экономика должна быть экономной».
Тут возникает важная — и не решенная — теоретическая проблема соотношения двух важнейших ипостасей номенклатуры: держателя всей полноты государственной власти, с одной стороны, официального распорядителя и неофициального владельца государственной (государственно-капиталистической) собственности, корпоративного капиталиста, с другой. Залог и предпосылка решения этой проблемы — четкое различение между юридической и политэкономической категориями собственности, которое уверенно проводили Маркс и Энгельс. Маркс, к примеру, отмечал, что вещи становятся действительной собственностью только в процессе обращения (Verkehr; перевод этого термина «Немецкой идеологии» в «Сочинениях» Маркса и Энгельса является в данном контексте неточным. — С. З.) и «независимо от права»[36]. Национализация или огосударствление средств производства меняют юридическую форму собственности, но если какой-то общественный слой сохраняет монополию на фактическое распоряжение ею, собственность не утрачивает своей капиталистической сущности: «В том-то и беда, — писал поздний Энгельс, — что, пока у власти остаются имущие классы, любое огосударствление будет не уничтожением эксплуатации, а только изменением ее формы»[37].
Основу существования номенклатуры составляет (внеэкономическое, с помощью государства) присвоение неоплаченного труда: «Всюду, где часть общества обладает монополией на средства производства, — заявлял Маркс в «Капитале», — работник, свободный или несвободный, должен присоединить к рабочему времени, необходимому для содержания его самого, излишнее рабочее время, чтобы произвести жизненные средства для собственника средств производства»[38]. Государство является главным инструментом номенклатуры как государственного капиталиста, коллективного собственника, для изъятия не только прибавочного, но и части необходимого продукта: «Новая собственность не совпадает с политической властью, — отмечал Милован Джилас, — но создается и используется с ее помощью. Владение, пользование и распоряжение собственностью — прерогатива партии и ее головных структур»[39].
Мне представляется в этой связи перспективным и эвристически ценным подход Андрея Фурсова, основывающийся на некоторых идеях Владимира Крылова. Суть его состоит в том, что в сложившемся так называемом «социалистическом» государстве оно функционирует прежде всего как собственник, а его «надстроечная» функция играет меньшую роль. Иными словами, локализация государства, которая оставалась камнем преткновения для советских обществоведов (к чему принадлежит государство: к базису или к надстройке?), должна быть осуществлена таким образом, чтобы способствовать пониманию той огромной роли, которая принадлежала ему в насильственной модернизации Советской России, в корне отличной от модернизации Великобритании или США, где государство долгое время числилось в должности «ночного сторожа». Такая локализация переключила бы анализ из политической сферы, которая в собственном смысле слова не существует в условиях «реального социализма», на фактические отношения присвоения и перераспределения общественного продукта. «При таком подходе, — полагает Фурсов, — советская номенклатура оказывалась бы уже не чиновничеством, а принципиально иным слоем»[40].
Этот подход, замечу мимоходом, торпедирует всю концепцию сталинского Термидора, предложенную Троцким: невозможно понять сталинский Термидор, если сводить его к узурпации государственной власти бюрократией; сталинский Термидор предполагал также непременное решение задач модернизации, и они были решены при активном участии номенклатуры. Цена этого решения была страшной, непомерной, но свирепая и кровавая сталинская модернизация, повторяю, так или иначе состоялась. В противном случае СССР не выстоял бы в войне с фашистской Германией.
Вернусь, однако, к своим номенклатурным мутонам (кстати, упрямыми «баранами» называл в конце 80-х годов союзных министров, не принимавших, ибо не понимавших, «перестройки», Михаил Горбачев). В 30-е годы произошла полная смена состава правящего слоя в СССР. Приведу только одну цифру: к 1939 году 94 процента состава ЦК 1924 года были «вычищены» из властвующей группы, их заменили вступившие в партию по «ленинскому призыву» 1924 года выдвиженцы группы Сталина — Молотова — Кагановича. Е. Г. Гимпельсон в своей книге «НЭП и советская политическая система» показал, как происходил этот процесс медиатизации, вытеснения и устранения «ленинской гвардии». Став вершителем судеб партийного и государственного аппарата, особенно со второй половины 20-х годов, Сталин методически проводил курс на изменение персонального состава номенклатуры, в первую очередь ее верхнего звена. Во многом этому способствовала борьба с оппозицией, в ходе которой он исключал из руководства своих соперников-противников, а также людей, в преданности которых не был убежден.
Тут был еще один важный — антиинтеллигентский — оттенок. Изгонявшиеся с высших постов оппозиционеры и их сочувственники были людьми из «ленинской гвардии», с высоким по тому времени образовательным цензом, значительную их часть составляли выходцы из интеллигентской среды. «Сталин же, выдвигая людей на руководящие должности, делал ставку на тех, чья преданность ему была хорошо известна. Вот почему важнейшие партийные и государственные посты стали занимать малообразованные, малокультурные руководители, такие, как Л. М. Каганович, К. Е. Ворошилов, готовые поддержать и восхвалять любые предложения Сталина»[41]. В качестве иллюстрации может служить уровень образования членов правительства, неуклонно снижавшийся в 20-е годы, в эпоху так называемой «культурной революции». Если в начале этого десятилетия высшее образование имели восемь наркомов (Крестинский, Курский, Чичерин, Луначарский, Красин, Невский, Винокуров, Семашко), то в 1929 году только три (Чичерин, Милютин, Сокольников).
Номенклатурный принцип в 30-е годы не только подменил и совершенно вытеснил принцип выборности в деятельности компартии и Советского государства. Он насаждался вместе с другим принципом, заимствованным Сталиным из политической практики ленинских лет, но радикально переосмысленным и ужесточенным: принципом периодических партийных чисток. Номенклатура была сталинским политическим установлением с встроенной в него постоянно действующей гильотиной, которую обслуживали палачи из спецслужб. Такой она осталась до самых последних дней своего официального существования: достаточно вспомнить о тех чистках номенклатурных рядов, которые устраивал во второй половине 80-х годов Михаил Горбачев, слывший партийным либералом и поборником общечеловеческих ценностей. И в неофициальном модусе своего бытия номенклатура не может спастись от гильотины чисток: более чем красноречивые уроки в этом отношении преподал демшизоидной квазиноменклатуре Борис Ельцин.
* * *
Распад номенклатуры как легитимизированного института советского общества произошел в два приема. «Правда» 16 октября 1989 года изволила сообщить заинтересованной публике, что комиссия ЦК КПСС по вопросам партийного строительство и кадровой политики приняла решение об упразднении «учетно-контрольной номенклатуры». А 23 августа 1991 года высшую партийную и государственную бюрократию поразила амнезия: она решительно позабыла о своей былой принадлежности к сталинской (а другой просто не существовало) номенклатуре. Навсегда ли? У меня есть сильное подозрение, что отнюдь не навсегда.
Владимир Путин в качестве одного из приоритетов своей политики выдвинул воссоздание — или отстраивание заново — властной вертикали в стране. Нет никаких сомнений в том, что выполнение данной задачи выдвинет — уже выдвинуло — на первый план кадровую составляющую государственной власти в России. А в специфических условиях нынешней политической системы, при отсутствии полноценных и ответственных партий, с неконструктивной «праздноболтающей» оппозицией путинскому режиму, президент самой логикой вещей будет вынужден вернуться к номенклатурному принципу, который при всей своей принципиальной ущербности и совершенной недемократичности является все-таки более «государственническим», чем принцип земляческий или, не к ночи будет сказано, мафиозный. Только ведать новой номенклатурой будет не большевистский Учраспред, а Администрация Президента вкупе со спецслужбами. Номенклатура возвращается.
[1] Эренбург И. Необычайные похождения Хулио Хуренито. Жизнь и гибель Николая Курбова. М.: Московский рабочий, 1991. С. 222–223.
[2] Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 148.
[3] Свердлов Я. Избранные произведения. Т. 3. М., 1960. С. 42.
[4] Ленин В. И. ПСС. Т. 38. С. 74–79.
[5] См. в этой связи: Гимпельсон Е. Г. Советские управленцы. 1917–1920 гг. М., 1998; Гимпельсон Е. Г. НЭП и советская политическая система. 20-е гг. М., 2000; Коржихина Т. П. Советское государство и его учреждения. Ноябрь 1917 — декабрь 1919. М., 1994; Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М.: Советская Россия, 1991. Без этих глубоких исследований, в которых были широко использованы архивные документы, данная работа была бы невозможной.
[6] «… Революционное насилие представляло из себя необходимый и закономерный прием революции лишь в определенные моменты ее развития, лишь при наличии определенных и особых условий, тогда как гораздо более глубоким, постоянным свойством этой революции и условием ее побед являлась и остается организация пролетарских масс, организация трудящихся. Вот в этой организации миллионов трудящихся и заключаются наилучшие условия революции, самый глубокий источник ее побед. Эта черта пролетарской революции и выдвинула в ходе борьбы таких вождей, которые всего больше воплотили эту невиданную раньше в революции особенность — организацию масс. Эта черта пролетарской революции выдвинула и такого человека, как Я. М. Свердлов, который прежде всего и больше всего был организатором» (Ленин В. И. Речь памяти Я. М. Свердлова на экстренном заседании ВЦИК 18 марта 1919 г. // Ленин В. И. ПСС. Т. 38. С. 74–75).
[7] Коржихина Т., Фигатнер Ю. Советская номенклатура: Становление, механизмы действия // Вопросы истории. 1993. № 7.
[8] Цит. по: Диалог. 1990. № 2. С. 14.
[9] Рассел Б. Практика и теория большевизма. М.: Наука, 1991. С. 45.
[10] Ленин В. И. ПСС. Т. 45. С. 20.
[11] Там же. С. 96.
[12] См.: O`Коннор Т. Э. Инженер революции: Л. Б. Красин и большевики. 1870–1926. М.: Наука, 1993. С. 134–137.
[13] Луначарский А. О Владимире Ильиче // Воспоминания о Ленине. Т. 2. М.: Политиздат, 1969. С. 467–468.
[14] Рассел Б. Указ. соч. С. 45.
[15] Там же. С. 45–46.
[16] Рассел Б. Указ. соч. С. 46.
[17] См.: Народное хозяйство СССР. 1922–1982: Юбилейный статистический сборник. М.: Статистика и финансы, 1982. С. 9, 52.
[18] Девятая партийная конференция РКП (б): Протоколы. М.: Политиздат, 1972. С. 178.
[19] Сталин И. В. Соч. Т. 5. 1921–1923. М.: Политиздат, 1952.
[20] Там же. С. 71.
[21] Медведев Р. О Сталине и сталинизме. М.: Прогресс, 1990. С. 56.
[22] Бухарин Н. Избранные произведения. М.: Политиздат, 1988. С. 35.
[23] Черняк Е. Б. Невидимые империи. Тайные общества старого и нового времени на Западе. М.: Мысль, 1987. С. 65.
[24] Сталин И. В. Соч. Т. 5. С. 198.
[25] Там же. С. 209.
[26] Там же. С. 210.
[27] Там же. С. 210–212.
[28] Сталин И. В. Соч. Т. 5. С. 219.
[29] Там же. С. 219.
[30] Там же. С. 224.
[31] В зоологии номенклатура — способ наименования животных (род, вид и разновидность). Линней первый ввел двойную (бинарную) номенклатуру при описании животных и растений. Наиболее сходные между собой виды (species) Линней соединял в роды (genus) и каждому виду давал двойное наименование: одно родовое, общее для нескольких сходных видов, и затем каждому отдельному виду специальное видовое название.
[32] Партийное строительство. М.: Политиздат, 1981. С. 300.
[33] Восленский М. Номенклатура. С. 85.
[34] Троцкий Л. Новый курс // Лев Троцкий. К истории русской революции. М.: Политиздат, 1990. С. 178.
[35] Троцкий Л. Указ. соч. С. 112.
[36] Marx K., Engels F. Die deutsche Ideologie // Marx K., Engels F. Werke. Bd. 3. S. 63.
[37] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 38. С. 51.
[38] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С.246.
[39] Джилас М. Новый класс // Джилас М. Лицо тоталитаризма. М.: Новости, 1992. С. 1992. С. 220.
[40] Фурсов А. И. Еще один «очарованный странник» // Русский исторический журнал. Т. II. 1999. Осень. № 4. С. 388.
[41] Гимпельсон Е. Г. НЭП и советская политическая система. С. 342.