Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2004
Географические градиенты и фрагментация пространства
Сельское пространство России долгие годы растягивалось по тем же четырем географическим осям, что и все пространство страны[1]: с севера на юг, с запада на восток, от центра к периферии, по регионам с разным этническим составом. В данной статье будет показано, как по-разному устроено и развивается агропроизводство в северной и южной, западной и восточной частях страны, вблизи городов и на окраинах регионов, как тесно сельское хозяйство связано с размещением населения, его демографическими и этническими различиями.
Западно-восточный градиент был очень значим для СССР. Продуктивность сельского хозяйства даже при сходных природных условиях различалась в России и в западных республиках (прибалтийские, Белоруссия, Украина) в дватри раза. В самой России различия в направлении с запада на восток существовали лишь по отношению к вложениям в агропроизводство, которые были более весомы в западных регионах Европейской России, особенно в нечерноземных. Что касается продуктивности, отличие западных регионов от восточных было небольшим, несмотря на существенно бoльшую экстенсивность сельского хозяйства Востока. В современной России рассматриваемое противопоставление связано с контрастами в заселенности Запада и Востока. Очень значимым является возникшее противоречие между масштабной распашкой восточных районов (включая сибирские) и сменой трендов миграций населения, в том числе сельского, с востока на запад, что приводит к опустению и без того слабо заселенных территорий и упадку сельского хозяйства на обезлюдевших землях.
Различия между Севером и Югом для сельского хозяйства значимы хотя бы в силу природных условий. В настоящий момент природная емкость Севера в отношении сельского хозяйства явно превышена, а потенциал благодатного европейского Юга недоиспользуется из-за слабости территориального разделения труда и установок на самообеспечение регионов.
На Юге сельское пространство более цельное, массивное, сплошное, с густой сетью крупных сел и небольших городов. Продуктивность здесь намного выше, земля отзывчивее на вложения капитала. Сами люди и мотивация их труда иные. Сельское сообщество демографически и социально здоровее, но и консервативнее. Юг неоднороден, но, в конечном счете, он больше выиграл от социалистических преобразований в деревне. Отсталое и перенаселенное Центральное Черноземье и недоосвоенный степной Юго-Восток превратились в мощные зоны крупного товарного производства.
Северная половина нашей сельской «ойкумены» (Нечерноземье и, отчасти, переходная к Черноземью лесостепная зона) в социально-экономическом плане контрастнее. Единое межгородское экономическое пространство распалось на успешные и депрессивные ареалы. Ключевой проблемой для колхозно-совхозного сельского хозяйства стали не инвестиции, которые в позднесоветское время направлялись в эту зону в немалых количествах, а потеря человеческого капитала — отток трудоспособной и наиболее активной части сельского населения из сельской глубинки в города и пригороды. Организаторами сельского пространства стали крупные города. Именно в пригородах и в ближайших к ним «полупригородах» возникла среда, наиболее подходящая для эффективного крупного и мелкого товарного производства. На другом полюсе — окраины регионов со слабым натуральным хозяйством, консерватизмом и социальными патологиями, в сельской местности особенно заметными.
Все это привело к поляризации сельского пространства, к концентрации деятельности в отдельных очагах, в основном вокруг крупных городов, и, тем самым, к усилению значимости в Нечерноземье центрально-периферийных градиентов[2]. Географическая разреженность больших городов сильно растягивала сельское пространство, усиливая его контрастность.
Национальные различия наиболее ярко проявляются в разнообразии индивидуальных сельских хозяйств, их специализации и товарности, но влияют и на агропредприятия. Периферийные нечерноземные районы, в которых преобладает русское население с его сильной депопуляцией и длительным негативным отбором, явно контрастируют с демографически более полноценными сельскими сообществами таких же окраинных чувашских, татарских, башкирских сел. Архаичные «островные» этнические сообщества в современных кризисных условиях оказались более устойчивыми и зачастую даже более гибкими.
Таким образом, три главных фактора стали решающими для пространственной организации сельской местности: а) природные различия (с севера на юг и с запада на восток), б) крупные города и в) национальный состав населения[3]. В разных местах превалируют разные составляющие этой триады. Из-за стабильности основного природно-урбанистического каркаса пространственные различия сельской местности и хозяйства очень устойчивы. Они сложились вопреки основным задачам хозяйственной политики государства и его специальным программам, направленным на выравнивание условий и производительности агропроизводства в разных районах (включая программу «Нечерноземье»). По существу, ни организационные, ни технико-экономические меры никак не могли повлиять на воздействие этих факторов. Введение в 1990-х годах элементов рыночного хозяйства лишь воспроизвело существовавшие различия на новом уровне.
Для 1990-х годов характерны два противоположных процесса. С одной стороны, в результате перехода значительной части производства из коллективных предприятий в индивидуальные хозяйства и к фермерам произошло расширение сельскохозяйственного пространства. Это привело к сдвигу общего производства картофеля, овощей и молока на север, а зерна и мяса — на юго-восток[4]. Пространственная экспансия агропроизводства связана и с нацеленностью большинства регионов на хотя бы частичное самообеспечение. С другой стороны, с усилением поляризации агропредприятий происходит концентрация крупного товарного производства в отдельных очагах, которые все больше сжимаются. Таким образом, на фоне расширяющегося рыхлого «облака» всего агропроизводства происходит фрагментация крупнотоварного хозяйства, т. е. расслоение как предприятий, так и районов за счет выделения отдельных сильных лидеров.
Чтобы понять причины и глубину подобной фрагментации сельского пространства, рассмотрим географические различия сельского хозяйства на разных масштабных уровнях.
Пример одного района
Касимовский район расположен на севере Рязанской области. Ситуацию в нем хорошо демонстрирует тот факт, что из 23 коллективных предприятий только одно имело в конце 1990-х годов урожайность зерновых культур свыше 14 центнеров с гектара и лишь у восьми хозяйств надои молока от одной коровы были хотя бы на среднероссийском уровне (около двух тонн в год). Больше половины хозяйств находится в полном упадке, скот практически вырезан, люди не получают зарплату годами. Но колхозы (теперь в большинстве АО или ТОО) сохраняются. Это типичная российская глубинка, где ни районное начальство, ни руководители более удачливых предприятий не могут сказать, что делать с теми тремя четвертями коллективных хозяйств, которые не вписались в новые условия. И закрыть их нельзя: ведь это не город, работать людям негде, а желания или возможностей самостоятельно, без техники и денег возделывать свои личные земельные паи у них нет. Значительная часть земель в таких хозяйствах заброшена, поля зарастают лесом. Треть картофеля и пятую часть молока всего района производит один колхоз — колхоз имени Ленина. Удои от одной коровы в нем совсем не характерны для глубинки: более четырех тонн молока в год. Причины успеха на 90 процентов кроются в личности руководителя, Т. М. Наумовой, которая с женской осторожностью отказалась от кредитов, задушивших многие хозяйства, но при этом поставила задачу повышения продуктивности и снижения себестоимости продукции. А только так и можно чего-то добиться, ведь даже при средней продуктивности скота производство молока в России было рентабельно. Все закупки и сбыт продукции — тоже забота председателя. По ее словам, «производство — не проблема» даже в глубинке. Главные тромбы — это сбыт и получение денег с покупателей, которые часто расплачиваются с большой задержкой или бартером. В целом, чтобы в глубинке выбиться в местные лидеры, достаточно хотя бы немного подняться над типичным уровнем разрухи, главным образом благодаря удачному управлению и большим оборотам.
Пять-шесть хозяйств производят здесь больше половины молока и около 80 процентов картофеля. По сути, все общественное производство вытягивают единичные хозяйства-лидеры.
Исследование различных нечерноземных регионов показало, что выявленные пропорции повторяются: в глубинке жизнеспособны те, кто держится среднероссийских показателей (используя социологическую терминологию, там достаточно попасть в middle class). Это от 1/4 до 1/3 коллективных хозяйств. Совсем иная ситуация в пригородных районах крупных городов, в том числе в Московской области. Средние показатели в пригородах выше, а лидеры имеют более высокую продуктивность, чем лидеры глубинки. Там относительно успешны от половины до 3/4 предприятий, а лучше всего себя чувствуют те, кого по той же классификации можно условно отнести к upper-middle class.
Таким образом, возникший в 1990-х годах «дикий рынок» выявил переизбыток обрабатываемых сельскохозяйственных земель, общественного скота да и самих коллективных сельхозпредприятий, особенно на периферии областей при малой плотности населения и неразвитой инфраструктуре. Это, правда, не вяжется с долго существовавшим дефицитом продуктов. Но дефицит этот был связан отнюдь не с недостатком ресурсов, а с плановой системой распределения продовольствия, большими потерями продукции, низкой производительностью труда и земли. Произошедшая сегрегация показала, что около 1/4 периферийных хозяйств и до 3/4 пригородных вписались в новые условия и вполне способны обеспечить продовольствием население своих регионов. Но не крупнейших городов страны.
Примеры некоторых областей Нечерноземья
Перейдем на другой масштаб исследования и посмотрим, есть ли объективные факторы, влияющие на результаты сельского хозяйства и не зависящие от личностных особенностей руководителей предприятий.
Рязанская область — это маленькая модель России. В ней, как и во всей России, есть своя тайга на севере (в Мещере), есть лесостепи и степи на юге, главный город смещен к западу региона, а рядом — Москва и Подмосковье, которые, по масштабам и продуктивности своего сельского хозяйства, составляют такой же контраст с Рязанщиной, как Европа с Россией. (Это при том, что агроклиматические условия сельского хозяйства на большей части Рязанской области лучше, чем в Подмосковье.)
Четверть административных районов-лидеров производит половину мяса, молока и картошки, более 90 процентов яиц и овощей, т. е. концентрация производства весьма велика. Лидируют районы двух типов: пригородные — расположенные вокруг областного центра Рязани, и южные, причем первые чувствуют себя лучше, несмотря на то что уступают южным по плодородию почв. Урожайность зерновых культур в лучших районах Рязанской области, находящихся на западе, рядом с областным центром, и худших, находящихся на той же широте на восточной окраине, и в 1980-х, и в 1990-х годах различалась почти в два-три раза; то же — по надоям молока от одной коровы. Перепады в валовой продукции на единицу угодий достигают 11 раз, причем по сравнению с 1980-ми годами эта разница только возросла.
Пригородному Ярославскому району в его лесистой Рязанской области почти нет конкурентов. Занимая всего пять процентов ее площади, он дает 17 процентов ее валовой агропродукции, 23 процента молока и 14 процентов мяса. Плотность сельского населения — 27 человек на квадратный километр, в то время как в соседних районах она не превышает 6–10 человек. В лидеры по урожайности и надоям попадают еще соседние Некрасовский и Гаврилов-Ямский районы. Из деревень южного Переславского района, лежащего на полпути между Москвой и Ярославлем, эти два центра буквально «высосали» местное население. Там сельская местность заполняется московскими и местными дачниками, а сельское хозяйство, имея лучшие в области агроклиматические условия, по многим показателям не дотягивает и до среднеобластного уровня.
Иными словами, на уровне районов наблюдается то же, что видно было при анализе предприятий: производство стягивается в наиболее жизнеспособные ареалы. Только жизнеспособность имеет здесь уже объективные причины и связана либо с наиболее благоприятными природными предпосылками, либо — еще теснее — с влиянием городов, а индикатором ее часто является плотность сельского населения.
В южных регионах, например в Саратовской или Курской областях, влияние городов не столь фатально, хотя, например, надои молока в пригородах все равно выше. А общее производство и урожайность культур все-таки больше связаны с природными предпосылками.
Сельское хозяйство Европейской России
Рассмотрим всю территорию Европейской России, опираясь на банк сельскохозяйственных данных, собранных по 1 400 внутриобластным административным районам.
Средний по всей России надой молока в коллективных предприятиях составлял в 2001 году две с половиной тонны[5]. Почти на 40 процентах территории Европейской России, где проживает 1/3 ее населения, надой не дотянул и до средних значений. В то же время на 10 процентах территории Европейской России с менее чем 20 процентами сельского населения он превышал три тонны в год (это, в основном, пригороды больших городов и южные регионы), а в Подмосковье и Ленинградской области был больше четырех тонн.
Средняя фактическая урожайность зерновых культур в 1996–2000 годах составляла около 15 центнеров с гектара. Административные районы со средней урожайностью зерновых более 20 центнеров с гектара — тоже либо пригородные, либо южные, и занимают они всего восемь процентов площади Европейской России, на которых проживает четверть сельского населения. Менее 10 центнеров с гектара получают на 20 процентах территории, где живет 12 процентов сельского населения. Районы, средние показатели которых не достигли и среднего уровня, занимают почти половину всей территории и концентрируют свыше трети населения, в том числе на 20 процентах территории урожайность менее 10 центнеров с гектара. Таковы масштабы сверхнизкой агропродуктивности. Правда это без учета агроклиматических различий. Можно сравнить фактические урожайности с так называемым биопотенциалом — урожайностями разных культур, получаемых на специальных участках при естественном сочетании тепла и влаги. Но и тогда более чем на половине территории Европейской России урожайность зерновых в конце 1990-х была ниже обусловленной природными предпосылками. И это не результат последнего кризиса. В 1980-х площади с такой низкой продуктивностью были всего на 10 процентов меньше.
В целом пространственная картина показателей продуктивности сельского хозяйства по внутриобластным административным районам похожа на пеструю мозаику с более обширными ареалами высокой продуктивности на Юге и мелкими очагами на Севере.
Сельское хозяйство и население
Демографический фактор обычно рассматривают как независимый: демографический переход и урбанизация неумолимы и характеризуют определенные стадии развития общества. Но их воплощение внутри страны пространственно дифференцировано, и это делает демографическую ситуацию и распределение трудовых ресурсов зависимыми от многих факторов. Характер влияния крупных городов (региональных столиц) на демографическую ситуацию в сельской местности демонстрируется на рис. 1. Для этого используется показатель соседства, на основе которого территории регионов делятся на семь зон: зона 1 — это ближайшие соседи региональных столиц, зона 2 — соседи этих соседей и т. д. Если не рассматривать огромные регионы Европейского Севера, то средние расстояния по порядку соседства следующие: центры соседей второго порядка удалены от своей столицы на 65 километров, третьего — на 116, четвертого — на 173, пятого — на 235, шестого — на 300, седьмого — на 394, восьмого — на 437 км.
В Нечерноземье плотность сельского населения вблизи региональных столиц в среднем в 12 раз больше, чем в наиболее удаленных, окраинных районах. На Юге — всего в три раза. И жизнеспособность сельского населения, и продуктивность сельского хозяйства пространственно ориентированы по все тем же трем главным факторам: по природным условиям, по удаленности от крупных городов и по национальным особенностям. Недаром карта плотности сельского населения по административным районам так похожа на карту урожайности зерновых культур.
Низкая плотность населения отражает не столько количественный, сколько качественный дефицит трудовых ресурсов для крупнотоварного производства. Возникнув в результате длительной депопуляции, она способствует созданию социальной среды с преобладанием старших возрастов, с разнообразными социальными патологиями и т. п. Все эти прочие условия можно пытаться уловить с помощью социальной статистики, но сделать это сложно (а для всей России и невозможно). Поэтому налицо противоречие между дефицитом трудовых ресурсов (качественным) и проявившимся в 1990-е годы избытком людей трудоспособного возраста во многих сельских районах (количественным). Российская сельская безработица, по оценкам на основе опросов по методике Международной организации труда, в конце 1990-х достигала 18 процентов[6]. Многие сельские жители кроме своего индивидуального хозяйства не имеют занятий, которые были бы для них материальным и моральным жизненным стимулом. В то же время большинство руководителей крупных предприятий, расположенных в глубинке, фермеры и предприниматели жаловались нам, что в селах с населением 100–200 человек не найти людей, которые не уйдут в запой через неколько дней после начала работы или первой же зарплаты.
Сколько «нужно» людей на селе?
Выявленная сопряженность плотности населения и продуктивности коллективного сельского хозяйства дает повод для некоторой статистической игры. Можно подсчитать, сколько гипотетически «нужно» постоянных сельских жителей в разных районах для нормального функционирования коллективных предприятий при имеющихся результатах депопуляции, способах ведения сельского хозяйства и его организационных формах. Не будем брать высокую планку продуктивности общественных хозяйств, достаточно обеспечить хотя бы средние показатели. Полученные на основе расчетов по внутриобластным районам Европейской России условные нижние пороги плотности сельского населения, которая необходима (но не достаточна) для достижения средних и более высоких показателей продуктивности коллективных предприятий, следующие: для животноводства — пять человек на квадратный километр, для растениеводства — 10 человек[7].
Относительно благополучной ситуация с заселенностью является только в некоторых районах Центрального Черноземья и Северного Кавказа. Из староосвоенных макрорайонов хуже всего заселен (а вернее, наиболее депопулирован) Северо-Запад. Здесь только 1/3населения живет в ареалах с плотностью более 10 человек на квадратный километр и чуть менее 1/3 — в ареалах с плотностью 5–10 человек на квадратный километр. А «необходимо» здесь: для нормальной работы коллективных хозяйств животноводческой специализации — 600 тысяч человек, для растениеводства — два миллиона сельских жителей. В Центральном районе условный дефицит селян (в основном на окраинах областей) составляет, соответственно, 260 тысяч и полтора миллиона человек, в Волго-Вятском районе — 250 тысяч и около одного миллиона. Даже в Поволжье для достижения на всей его территории плотности хотя бы в пять человек на квадратный километр нужно еще 375 тысяч человек, а для плотности 10 человек на квадратный километр — 885 тысяч.
Всего Европейская Россия для нормального функционирования коллективных предприятий — при той специализации и том механизме функционирования, что есть сейчас, — «нуждается» почти в 10 миллионах человек. Очевидно, что нереально достичь подобного заселения даже староосвоенных районов, если исключить насильственное выселение горожан в дальние деревни или массовое привлечение туда иностранцев, скажем китайцев. Отсюда следует, что само общественное сельское хозяйство недонаселенных районов нуждается в серьезной трансформации.
Сельское хозяйство и города
Объемы производства, как и население, во многих регионах «сдвинуты» ближе к крупным городам. В Нечерноземье большая часть колхозных овощей производится в первой зоне соседства с региональными столицами. А общее производство овощей максимально во второй зоне, где особенно велик вклад частных производителей (фермеров и индивидуальных хозяйств). Значимость пригородов и полупригородов (зона 2) выше в сравнении с занимаемой ими территорией и в производстве молока и мяса. К границам регионов общественное производство почти сходит на нет. Уменьшается продуктивность и у частников, хотя в производстве мяса индивидуальные хозяйства населения и фермеры доминируют начиная с третьей зоны соседства. А в производстве молока коллективные предприятия лидируют вплоть до пятой зоны.
Если попытаться снять различия, связанные с размерами занимаемой зонами территорий, и посмотреть на выход продукции с одного квадратного километра территории, то окажется, что наибольшая нагрузка в Нечерноземье ложится всетаки на пригороды (рис. 2). Второй важный перелом кривых — между соседями второго и третьего порядка. В южной половине Европейской России таких контрастов не наблюдается. Еще нагляднее географические вариации продуктивности земли и скота, о которых уже говорилось.
На явное падение интенсивности российского сельского хозяйства по мере удаления от города, соответствующее теоретической схеме И. Г. Тюнена [1926][8], одним из первых обратил внимание Г. В. Иоффе[9]. Специфика модели Тюнена в российских условиях и «механизм» влияния городов на сельское хозяйство рассмотрены в отдельной публикации[10]. Здесь лишь подчеркну, что дело не в изменении специализации сельского хозяйства и не в производстве у городов малотранспортабельной продукции. В Нечерноземье по мере удаления от крупных городов наблюдается резкое падение уровня концентрации массового повсеместного производства (зерновых, молока) и продуктивности земли и скота. То есть мы наблюдаем не тюненовские зоны в их первоначальном понимании, а схожие и весьма устойчивые пространственные структуры организации сельского хозяйства. При этом общее падение коллективного производства от центров к периферии сопровождается увеличением вклада мелких производителей: освободившиеся ниши частично заменяются производством фермеров и хозяйств населения.
Урожайность и надои в общественном секторе Нечерноземья повышаются не только вокруг региональных столиц, но и вблизи любого большого города. При этом влияние городов тем сильнее, чем крупнее центр. Но до известного предела — примерно в 500 тысяч человек. Если город еще больше, тогда в конкурентной борьбе за пригородную землю начинают побеждать городские дачники, и продуктивность в непосредственной близости к центру снижается. Максимальный скачок продуктивности отмечен близ городов с населением 250–500 тысяч жителей, города со стотысячным населением тоже вызывают заметную прибавку. При этом зависимость показателей от размера города в кризисные 1990-е годы явно возросла, т. е. оба порога (100 и 250 тысяч жителей) стали круче. А вот в Краснодарском крае гораздо большее значение имеют небольшие центры с населением 20–50 тысяч человек, и резких скачков продуктивности в пригородах региональной столицы нет. Это говорит о принципиально иной организации территории в некоторых южных регионах по сравнению с Нечерноземьем. Почти сплошному аграрному освоению благодатного Юга больше отвечают не столько крупные города, сколько равномерная сеть малых местных центров. В то же время в южных засушливых районах влияние крупных городов более заметно.
Сколько нужно городов для успешного сельского хозяйства?
Подобно тому как рассчитывалось гипотетическое сельское население, «потребное» для успешного функционирования коллективного производства, подсчитаем, сколько городов «нужно» для того, чтобы в России не было безнадежной глубинки. С точки зрения сохранения крупнотоварного производства, которое внутри регионов наиболее успешно в районах, расположенных в первой и второй зоне соседства, средняя удаленность соседей второго порядка, 65 километров, является предельной, т. е. расстояние между парой больших соседних городов не должно превышать 130 километров. Условно примем это расстояние за нормативное на всей территории Европейской России, хотя на юге это не столь актуально.
В Нечерноземье, где большие города особенно нужны сельскому хозяйству, их влиянием обеспечена примерно половина территории. В Центральном районе — две трети, но, главным образом, за счет старопромышленной городской зоны к востоку и югу от Подмосковья (в Московской области городов по выбранному критерию избыток). Как бы то ни было, в Центре «не хватает» всего-то десяти больших городов. На Северо-Западе — всего пяти. К Волге и Уралу их дефицит нарастает. Во всей же освоенной сельскохозяйственной зоне Европейской России (без ее Севера) для успешного общественного агропроизводства «недостает» 64 больших городов с населением как минимум шесть-семь миллионов горожан.
Потери освоенного пространства
Подобные статистические игры — не только интеллектуальная зарядка. Депопуляция сельского населения и разреженность городского пространства имели серьезные последствия для сельского хозяйства. В советское время масштабы производства, поголовье скота, размеры посевных площадей жестко контролировались и искусственно поддерживались. Как только полусгнившие еще до 1990-х годов подпорки рухнули, производство начало резко сжиматься. Это и стало причиной сжатия освоенного пространства. Кризис 1990-х годов вызвал буквально обвал землепользования. При этом необходимо учитывать, что реальные потери земель гораздо больше, чем показывает статистика землепользования, поскольку формальный перевод земель из одной категории в другую сильно запаздывает во времени. Даже текущий учет посевных площадей показывает как обрабатываемые земли те участки, что уже почти 10 лет и больше заняты многолетними травами без ухода, подсева, удобрения, закочкаренные и замусоренные, на которых в лучшем случае население косит сено и выпасает скот.
Прежде чем оперировать общероссийской статистикой, обратимся вновь к конкретному району. В Валдайском районе Новгородской области в 2003 году из девяти коллективных хозяйств только одно — совхоз Красная Звезда — смогло посеять по 100 гектаров ржи и клевера. В трех хозяйствах сохранилось по 400–500 голов скота. Остальные либо вырезали его полностью, либо распродают последний. А ведь в 1990 году здесь было 18 тысяч гектаров пашни, в том числе 16 тысяч гектаров посевной площади. Правда, они и прежде сокращались, в 1965 году пашня составляла 23 тысячи гектаров, зерновые занимали почти шесть тысяч гектаров. Зерновые сеяли по жесткой разнарядке сверху. Потом несколько лет сеяли по инерции, пока не поняли, что при урожайности в шесть-девять центнеров с гектара, себестоимости зерна в 300–400 рублей за центнер при реализационной цене около 200 рублей, при дорогом горючем и разбросанных небольших завалуненных полях гораздо выгоднее покупать комбикорма, привозимые с юга (в Ставрополье себестоимость зерна составляет 80–90 рублей, а фактическая цена реализации в 2000 году колебалась от 150 до 190). Но главные жалобы руководителей агропредприятий сводятся к тому, что работать некому: все, кто может что-то делать, находят альтернативные заработки, остальные — либо старики, либо алкоголики и как трудовые ресурсы рассматриваться не могут.
Сельское население района сократилось с тех же 1960-х годов с 27 до 11 тысяч человек, хотя в районе сохранилось два села с населением более тысячи человек и в 19 селах живет более 100 человек. Преобладают все же мелкие деревни. В 40 процентах всех поселений осталось менее 10 человек постоянного населения, а 10 деревень не имеют его вовсе. Тем не менее все они живы и даже расширяются. Население района в летний период увеличивается с 30 тысяч жителей (вместе с райцентром Валдай) до 100 тысяч. В районе смыкаются зоны сезонного дачного освоения жителями двух столиц, причем граница между территориями, облюбованными москвичами и петербуржцами, четко проходит по г. Валдай. Дачники не только поддерживают деревни, они обеспечивают спрос на продукцию личного подсобного хозяйства, во многом благодаря дачникам процветает лесной, грибной и ягодный бизнес населения. Спрос горожан на землю не убывает, а потенциал земель сельских администраций уже исчерпан. И хотя вокруг в изобилии пустующие и зарастающие лесом поля, агропредприятия землю не отдают.
Валдайский район выделяется своим рекреационным потенциалом. Отсутствие дачников в столь же удаленных районах с такой же депопуляцией приводит к полной деградации сельской местности, на которую просто наступает дикий лес.
В 1960 году в России в пользовании тех, кто занимался сельскохозяйственным производством, числилось 227 миллионов гектаров сельскохозяйственных угодий, в 1970-м — 222 миллиона гектаров, в 1990-м — 214 миллионов гектаров, а в 2001-м — уже 195[11]. Отражаемые статистикой потери угодий всех категорий хозяйств за 40 лет составили 32 миллиона гектаров, в том числе только за последние 10 лет — больше половины. Потери пашни тоже нарастали: официально ее размеры составляли 133 миллиона гектаров в 1960 году, 131 в 1990 году и 119 в 2001 году.
Чем вызвано уменьшение обрабатываемых площадей? После того как с окончанием существования плановой советской экономики прекратилось искусственное расширение агротерриторий в слабозаселенных районах, резко усилилась корреляция динамики угодий с плотностью сельского населения: в слабозаселенных районах сенокосы, пастбища, посевные площади активно сжимались. Изменилась и роль биоклиматического агропотенциала территории (тепла и влаги), который прежде не только не был значим, но корреляция с ним была отрицательной — опять же из-за освоения маргинальных земель. Теперь динамика посевных стала учитывать и характер природных условий. Но основным фактором, повлиявшим на сокращение угодий, стало уменьшение производства, которое особенно заметно сказалось на землепользовании периферийных зон регионов.
Прогноз динамики сельскохозяйственных угодий
Осознание зависимости динамики угодий, в том числе посевной площади, от ряда факторов позволяет подойти к ее прогнозированию. Впрочем, сложность взаимосвязей и нестабильность экономической и политической ситуации в стране позволяют только вариантное и весьма приблизительное прогнозирование.
Примем за основу тот факт, что наиболее острая фаза кризиса проходит. Во многих регионах рост агропроизводства, в том числе и в коллективных предприятиях, отмечается с 1997–1999 годов. В ряде мест производство приспосабливается к новым условиям, включая природные и демографические. Тренды миграций населения возвращаются к предшествующему периоду, но с некоторыми отклонениями. Опубликованные Госкомстатом России данные о предварительной численности населения до 2016 года[12] показывают убыль сельского населения в староосвоенных районах Европейской России, что согласуется с прежними тенденциями. Но население будет убывать и на северных и восточных окраинах, что является уже знамением нового времени. В данном случае, не оспаривая прогнозы изменения численности населения, сделанные статистиками, нужно определиться в значимости факторов динамики населения и производства для будущей динамики посевной площади. Если до 1990 года наиболее важным фактором динамики посевных площадей оказывалась депопуляция сельского населения, а в 1990-х годах сильнее влияла динамика производства, то для ближайшего будущего наиболее вероятен промежуточный вариант, при котором значимость факторов динамики населения и производства уравнивается.
Если при прогнозе изменения численности населения можно опираться на работу Госкомстата, то прогноз динамики производства по регионам России остается задачей весьма сложной. Поэтому придется использовать вариантный подход.
Варианты 1 и 2 — компенсационные, основанные на возвратном движении. Если условно предположить, что сельское хозяйство восстановит свой потенциал в каждом районе, то рассчитать индексы роста производства и посевной площади, используя показатели спада за 1990-е годы, несложно. Вариант 1, отображающий ситуацию при полной компенсации былых объемов производства, в новых условиях маловероятен. Отсюда запасной вариант 2 — частично компенсационный, с восстановлением прежних показателей, допустим, на 80 процентов.
Недостатки обоих вариантов в том, что они основываются на производственных пропорциях прошлого. А времена изменились. Лучше выживают те предприятия, которым удалось вписаться в рынок. Выявить районы с концентрацией таких предприятий можно по определенным индикаторам, наиболее доступными и надежными из которых являются все те же показатели продуктивности, в том числе урожайность зерновых, удои молока, производство агропродукции с единицы угодий. Использование показателей за два периода (конец 1980-х и конец 1990-х годов) позволило выделить устойчивые пространственные структуры, а не только их кризисную специфику.
Итак, вариант 3 — рыночный, или вариант селективного роста, учитывающий принципиальные различия в состоянии предприятий и предполагающий наибольший рост производства, восстановление и даже превышение прежних его объемов в районах с максимальной продуктивностью. У середняков динамика роста скромнее, а такие районы, как Валдайский, вряд ли восстановят свой прежний агропотенциал. При таком способе подсчета территориальные пропорции роста оказываются иными, чем при компенсационном варианте.
Сильных различий в масштабах роста производства при всех трех вариантах не наблюдается. Средний по России рост производства при полной компенсации мог бы составить к 2010 году 141 процент, при компенсации в 80 процентов — 113 процентов. При селективном рыночном варианте прежнее производство в целом по стране, особенно в Европейской России, также почти восстановится, но за счет районов-лидеров.
Площади посевов увеличатся по сравнению с 2001 годом на всей территории России, кроме Нечерноземья и Севера. В Нечерноземье с усилением селекции предприятий тренды землепользования будут разнонаправленными. Многие предприятия в глубинке так и не выйдут из кризиса, потеряв освоенные угодья. В то же время сильным пригородным предприятиям уже сейчас не хватает земли. Однако их расширение в самих пригородах при конкуренции дачного землепользования маловероятно. Скорее всего, оно произойдет за счет присоединения земель разорившихся предприятий в переходной полупригородной зоне. Там, где рост посевных площадей все же произойдет, он будет все равно меньше, чем рост производства. Посевные площади во всех регионах, кроме южных, не достигнут уровня докризисного 1990 года. То есть сжатие освоенного пространства России неизбежно даже при благоприятных вариантах выхода из кризиса.
* * *
Итак, главным географическим фактором дифференциации сельскохозяйственной деятельности оказывается тип освоения и заселения пространства. В России он определяется редкой сетью городов, способных оказывать цивилизующее воздействие на сельское окружение. На Юге агросектор опирается на благоприятные природные предпосылки и нерастраченный трудовой потенциал. В промышленном Нечерноземье города как насосы выкачивали сельское население обширных территорий.
Но их недостаточно, чтобы везде создать плотную экономическую среду. Там, где выше плотность городов и где они крупнее, больше ареалы относительного благополучия общественного сельского хозяйства, лучше его средние показатели.
С распадом единого поля сельского расселения распадалось и единое межгородское экономическое пространство. Все четче выявлялись депрессивные и развивающиеся ареалы, а развивались они по расходящимся траекториям, что создало в России очень сильные региональные контрасты. География обычно помогает выявить то, что, по большому счету, не зависит от политики и политиков, и с ее помощью мы попытались разобраться, как отзывалось и еще может отозваться село в тех или иных районах на одни и те же типовые «действия сверху». Ведь истина всегда конкретна. В данном случае она географически конкретна.
При одних и тех же законах, реформаторских нововведениях и усилиях чиновников Юг развивается своим путем, Север — своим, а пригороды и глубинка отличаются так сильно, что иногда сомневаешься: неужели это один и тот же регион, одна и та же страна? Виной тому не столько меняющиеся экономические реалии, сколько тип пространственной организации деятельности, который оказывается инвариантом, влияющим на результаты любых реформ. Главный вопрос современной аграрной политики — как учитывать географические различия, вместо того чтобы бороться с ними (а подобная борьба не угасала все долгие годы социализма). Много споров ведется об оптимальных формах организации коллективных предприятий (АО, СПК и т. п.), об их размерах и финансах, а решающим очень часто оказывается именно географическое положение.
Кризис, по сути, привел деятельность хозяйств глубинки в соответствие с их возможностями, тогда как в прежние годы их искусственно подталкивали к распашке площадей и содержанию скота свыше тех масштабов, при которых они способны обеспечить приличную продуктивность.
И прежний, социалистический, и нынешний опыт показывают, что развитие агропроизводства происходит при опоре на сильные хозяйства и при поддержке середняков. Отсюда, в частности, следует, что сохранение коллективного сельского хозяйства как товаропроизводителя означает пространственную селективность его развития. Иными словами, в агросекторе, как и в промышленности, наиболее перспективна стратегия точек (ареалов) роста, а стратегия континуального развития устарела. Но реализация новой стратегии должна сопровождаться переходом к полиотраслевому, а не только сельскохозяйственному развитию сельской местности.
Бессмысленно ссылаться на рискованность природных условий. Наши природные условия не плохи и не хороши. Они такие, какие есть. Беда России не столько в суровости природы, сколько в многоземелье, слабом разделении труда и в том, что агропроизводство чрезмерно затянуто в природно и демографически маргинальные районы. В XX веке эти факторы потребовали больших усилий по замещению недостающего природного потенциала. В конце концов материальнотехнических (финансовых) и людских ресурсов для этого замещения не хватило.
Постепенное превращение лесной и отчасти лесостепной зон России в архипелаг небольших освоенных участков вокруг городов среди моря лесов и пустошей, скорее всего, неизбежно. Оборотной стороной этого превращения должна быть осознанная социальная поддержка тех маргинальных районов, где коллективные предприятия развалились или потеряли свою товарность и работают исключительно на поддержку хозяйств местного населения.
[1] См.: Трейвиш А. И. Региональное развитие и регионализация России: специфика, дилеммы и циклы // Регионализация в развитии России: Географические процессы и проблемы. М.: Институт географии РАН; УРСС, 2001. С. 44–45.
[2] См.: Грицай О. В., Иоффе Г. В., Трейвиш А. И. Центр и периферия в региональном развитии. М.: Наука, 1991, а также: Город и деревня в Европейской России: 100 лет перемен / Под ред. Т. Нефедовой, П. Поляна, А. Трейвиша. М.: ОГИ, 2001.
[3] Подробнее см.: Нефедова Т. Г. Сельская Россия на перепутье. М.: Новое издательство, 2003; Нефедова Т. Г. Пространственная организация сельского хозяйства в Европейской России // Известия РАН. Сер. геогр. 2003. № 5.
[4] См.: Нефедова Т. Г. Регионализация в сельском хозяйстве // Регионализация в развитии России: Географические процессы и проблемы. М: Институт географии РАН; УРСС, 2001. Серпухов. Дядя ведет от Серпухова, бороду гладит, а денег нет. Рисунок Б. Григорьева
[5] См.: Сельское хозяйство в России. М.: Госкомстат России, 2002.
[6] Состояние социально-трудовой сферы села и предложения по ее регулированию: Ежегодный доклад по результатам мониторинга. М.: Министерство сельского хозяйства и продовольствия РФ; ВНИИ экономики сельского хозяйства, 2000. С. 9–11.
[7] См.: Нефедова Т. Г. Сельская Россия на перепутье; Город и деревня в Европейской России: 100 лет перемен.
[8] Первое издание книги И. фон Тюнена, обнаружившего (на примере собственного поместья в Мекленбурге), что интенсивность и специализация сельского хозяйства закономерно меняются с удалением от города как рынка сбыта, вышло в 1826 году. Здесь я ссылаюсь на ее русский перевод, опубликованный 100 лет спустя: Тюнен И. Изолированное государство в его отношении к сельскому хозяйству и национальной экономике: Исследование о влиянии хлебных цен, богатства почвы и накладных расходов на земледелие. М.: Экономическая жизнь, 1926.
[9] См.: Иоффе Г. В. Сельское хозяйство Нечерноземья: территориальные проблемы. М.: Наука, 1990.
[10] См.: Иоффе Г. В., Нефедова Т. Г. Центр и периферия в сельском хозяйстве Российских регионов // Проблемы прогнозирования. 2001. № 6.
[11] См.: Сельское хозяйство в России. М.: Госкомстат России, 1998; Сельское хозяйство в России. М.: Госкомстат России, 2002.
[12] Предположительная численность населения РФ до 2016 года (статистический бюллетень). М.: Госкомстат России, 2002.