Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2004
В начале 1990-х группа специалистов-аграрников под руководством профессора, доктора исторических наук Виктора Петровича Данилова организовала семинар, посвященный обсуждению междисциплинарных проблем российского и мирового сельского хозяйства. Семинар послужил одним из стимулов для создания в 1995 году Центра крестьяноведения и аграрных реформ — в настоящее время одной из ведущих исследовательских организаций сельской России. Материалы аграрного семинара публиковались в течение прошедшего десятилетия в ряде академических журналов, таких как «Отечественная история» и «Социологические исследования». На состоявшемся 13 ноября 2003 года семинаре с докладом, посвященным анализу крупного российского агробизнеса, выступил доктор экономических наук, профессор Василий Якимович УЗУН (Всероссийский институт аграрных проблем и информатики). В обсуждении доклада приняли участие: д. и. н. Александр Владимирович ГОРДОН (Институт Информации по общественным наукам РАН), д. э. н. Тамара Евгеньевна КУЗНЕЦОВА (Институт экономики РАН), к. г. н. Татьяна Григорьевна НЕФЕДОВА (Институт географии РАН), к. г. н. Александр Михайлович НИКУЛИН (Центр крестьяноведения и аграрных реформ), к. э. н. Галина Александровна РОДИОНОВА (Всероссийский институт аграрных проблем и Информатики).
Доклад В. Я. Узуна[*]
Тема моего выступления «Крупный сельскохозяйственный бизнес в России: тенденции и проблемы развития». Я бы хотел остановиться на четырех вопросах.
Первый вопрос — тенденции развития крупных сельскохозяйственных предприятий в России, второй — эффективность сельскохозяйственных предприятий, третий — влияние аграрной политики (федеральной и региональной) на эффективность и развитие сельскохозяйственных предприятий и последний, четвертый вопрос — о взаимодействии крупного бизнеса с семейными хозяйствами, с мелким аграрным бизнесом.
Исследования, которые проводит наш институт, базируются на большой информационной базе. У нас есть «панель данных»: с 1995 по 2002 год примерно 250 показателей по каждому сельскохозяйственному предприятию. Это данные Госкомстата РФ. Кроме того, институт имеет базу данных по субъектам РФ за 1994—2002 годы (показатели сводных годовых отчетов сельскохозяйственных предприятий по каждому субъекту РФ).
Тенденции развития крупных сельскохозяйственных предприятий
Первая тенденция — изменение организационно-правовых форм СХО. С начала реформ прошло 13 лет, но устоявшейся структуры организационно-правовых форм хозяйств не существует до сих пор: все это время шел перманентный процесс изменения организационно-правовых норм, причем тенденции менялись трижды. Сначала, в период преобразования колхозов и совхозов, преимущественно образовывались общества с ограниченной ответственностью, или, как они тогда назывались, «товарищества с ограниченной ответственностью» (ТОО). Кооперативов было очень мало. Затем с середины девяностых годов пошел процесс формирования сельскохозяйственных производственных кооперативов. Если в начале 1990-х Россия ушла от колхозов, то в конце 1990-х годов вновь вернулась к ним: к 2000 году 60 процентов сельскохозяйственных предприятий вновь стали производственными кооперативами, или просто колхозами. В 2002—2003 годах тенденция опять меняется: начинается обратный процесс, снова сокращается число кооперативов и вновь увеличивается удельный вес обществ с ограниченной ответственностью.
Производственные кооперативы были и остаются самой неэффективной формой хозяйствования. Стоимость товарной продукции в расчете на среднегодового занятого на 100 гектаров сельхозугодий и на один рубль производственных фондов у кооперативов самая низкая. Почему увеличивалось количество хозяйств самого неэффективного типа? Объясняется это достаточно просто: во-первых, оставшись недовольными первыми послереформенными годами, колхозники решили вернуться к тому, что привычно. Во-вторых, власть очень настойчиво подталкивала сельхозпроизводителей к созданию производственных кооперативов. Государственная дума приняла несколько законов, которые принуждали сельхозпредприятия преобразовываться в производственные кооперативы. В законе «Об акционерных обществах» было поставлено ограничение: если это закрытое общество — должно быть не более 50 членов. А в сельхозпредприятиях было, как правило, больше. Значит, надо было преобразовываться в кооператив. В законе «Об обществах с ограниченной ответственностью», который был принят в 1998 году, предусмотрено аналогичное ограничение. В-третьих, чтобы уберечь имущество сельхозорганизаций от кредиторов, от изъятия судебными исполнителями, была принята поправка к закону «О сельскохозяйственной кооперации», запрещающая изымать у кооператива неделимые фонды. Кооператив может быть должен сколько угодно, но изымать неделимые фонды нельзя. Это тоже способствовало преобразованию ТОО и акционерных обществ в кооперативы.
Вторая тенденция — быстрая концентрация капитала сельскохозяйственных организаций. Вы помните, что в 1991 году, когда делили имущество колхозов и совхозов, собственниками сельскохозяйственных организаций стали люди, которые там работали. И, соответственно, уставные капиталы и все 100 процентов голосов на собраниях принадлежали этим людям.
И вот прошло 13 лет. В настоящее время около трех четвертей уставного капитала уже принадлежит юридическим лицам, а у физических лиц осталась примерно одна четверть уставного капитала. Это в целом по России. В качестве примера я привел данные по Московской области: здесь концентрация еще больше — уже 90 процентов уставного капитала находится у юридических лиц, т. е. собственность перешла к каким-то организациям, агрофирмам и т. д., а у людей осталось меньше 10 процентов уставного капитала.
Третья тенденция — дифференциация сельхозорганизаций по финансовому состоянию. Наш институт в течение многих лет проводит группировку СХО: мы делим сельхозпредприятия на пять групп по индексу финансового благополучия. Разделение производится по очень простой схеме — учитывается только два фактора: прибыльное или неприбыльное хозяйство и степень его кредиторской задолженности (отношение задолженности к выручке). По этим показателям видно, что примерно одна четверть хозяйств производит около 60 процентов товарной продукции. У этих хозяйств все хорошо, они прибыльные, у них относительно маленькие долги, они с каждым годом богатеют. Когда говорят, что в последние годы идет рост сельскохозяйственного производства в России, то надо понимать, что рост идет именно в этих хозяйствах. А есть хозяйства неблагополучные, и там продолжается даже в последние годы — при общем росте — снижение уровня производства и увеличение долгов. Достаточно сказать, что в пятой группе хозяйств кредиторская задолженность в 2001 году составила 115 тысяч рублей на одного человека, из них 76 тысяч просроченного долга. Эти цифры говорят о том, что неблагополучные хозяйства не могут расплатиться с долгами ни при каких условиях. Для них есть какие-то иные пути выхода из кризиса, например передача ресурсов другим, более эффективным пользователям и собственникам.
Этот процесс и происходит. В благополучных хозяйствах численность работников сохраняется, земельные ресурсы даже растут (увеличиваются площади обрабатываемой земли), а неблагополучные хозяйства теряют, в первую очередь, работников — уходят самые лучшие, самые квалифицированные, а остальные ресурсы (площади земли, фонды) остаются и, естественно, не используются или используются очень неэффективно. Фермы разваливаются: их не только использовать, их просто охранять там некому, потому что активная часть работников ушла.
Четвертая тенденция — концентрация производства и ресурсов у крупнейших сельхозпроизводителей. Достаточно сказать, что 10 крупнейших сельхозпредприятий производят продукции на 8,5 миллиарда рублей: это столько же, сколько производят восемь тысяч мелких СХО. Кривые Лоренца подтверждают эту тенденцию. С каждым годом растет удельный вес выручки 10 процентов самых крупных хозяйств, как и коэффициент концентрации; коэффициент дифференциации (отношение выручки 10 процентов самых крупных хозяйств к выручке 10 процентов мелких) в 1995 году был равен 70, в 2001 году — уже 274.
Пятая тенденция — формирование агрофирм и агрохолдингов. Каждая крупная организация концентрирует у себя десятки или сотни тысяч гектаров земли, десятки тысяч наемных работников. Приведу некоторые данные по 10 агрохолдингам России. У «Газпрома» полмиллиона гектаров земли, у «Стойленской Нивы» — 199 тысяч. Большинство агрохолдингов берут землю в аренду, но в «Стойленской Ниве» вся земля в собственности агрохолдинга. Во всех предприятиях, входящих в «Стойленскую Ниву», контрольный пакет принадлежит одному человеку. Это означает, что и вся земля находится в собственности одного человека. Даже самым богатым помещикам России такое и не снилось.
Шестая тенденция — превращение крупных СХО в малые предприятия. Образование агрохолдингов на одном полюсе сопровождается уменьшением размеров СХО на другом полюсе. Так называемые «крупные предприятия» — аутсайдеры – мельчают, и в 2001 году уже 40 процентов этих предприятий фактически соответствовали уровню малых предприятий. Крупными они, на самом деле, отнюдь не являются, хотя продолжают числиться таковыми.
Седьмая тенденция — ликвидация несостоятельных СХО. В России идет неуклонная ликвидация большого количества сельскохозяйственных предприятий. Ликвидируются в основном несостоятельные, относительно маленькие предприятия, потерявшие основную часть работников, часть земли и основных производственных фондов.
Восьмая тенденция — переход ресурсов ликвидируемых СХО к новым СХО, агрофирмам или агрохолдингам. Ресурсы ликвидируемых предприятий переходят к новым юридическим лицам. Изредка в отдельных регионах земля и имущество переходят к фермерским хозяйствам или в ЛПХ. Но это очень маленький процент. В основном ресурсы переходят к новым крупным предприятиям и организациям. Вновь создаваемые предприятия более эффективны, значительная их часть находится в первой или во второй группе лидеров по финансовому благополучию. Земля в новые предприятия переходит на 100 процентов, люди — примерно на 80 процентов, а фонды — примерно на одну четверть. Новые собственники не берут старые фермы и другое изношенное имущество.
Эффективность СХО и отдача ресурсов
Для изучения эффективности СХО и отдачи ресурсов были рассчитаны семь производственных функций: три в целом по хозяйству, две функции по растениеводству и две — по животноводству. В качестве зависимой переменной была взята выручка от реализации продукции и услуг (по хозяйству в целом, растениеводству или животноводству). В качестве влияющих на выручку факторов рассматривались земля, труд, основные производственные фонды, оборотные средства в целом или по видам, а также поголовье скота, дотации и компенсации. Расчеты проводились по данным 25 тысяч сельскохозяйственных предприятий России. Я не буду говорить о том, каким образом эти расчеты были сделаны, остановлюсь лишь на некоторых выводах из этих расчетов.
Самым дефицитным ресурсом в сельхозпредприятиях являются оборотные средства. Если сельскохозяйственное предприятие теряет собственные оборотные средства и не может получить кредиты, то оно не может использовать землю и другие ресурсы, снижает оплату труда. Соответственно, уходят работники, еще хуже используются ресурсы. Это порочный круг, который ведет к деградации хозяйства. Таких деградировавших хозяйств в России, как мы видели по группировкам, около 60 процентов.
Второй важнейший фактор — это труд. Коэффициенты по труду — самые высокие после коэффициентов по оборотным средствам. Многие ученые и практики полагают, что в сельском хозяйстве России имеется излишек трудовых ресурсов. По нашим же расчетам получается, что труд — это дефицитный ресурс, его не хватает. Объяснить это можно достаточно просто: труд в сельхозпредприятиях дефицитен относительно земли и других ресурсов: его недостаточно для того, чтобы в полной мере использовать остальные ресурсы.
Действительно, при анализе группировок я уже отмечал, что из хозяйств последних групп люди сбежали: численность работников уменьшилась в два-три раза, а площадь сельхозугодий уменьшилась лишь на 15 процентов, т. е. нагрузка на одного оставшегося работника резко увеличилась, что, естественно, свидетельствует о нехватке трудовых ресурсов.
Земельные ресурсы в сельхозпредприятиях не являются дефицитным ресурсом. Во всех уравнениях регрессии коэффициенты по пашне либо очень маленькие, либо вовсе отрицательные, т. е. чем больше земли, тем меньше выручка от реализации продукции и услуг.
Cамая эффективная организационно-правовая форма предприятия — ООО; их осталось очень мало, но они лучше других используют ресурсы. Акционерные общества на втором месте, сельскохозяйственные производственные кооперативы — на третьем. Государственные предприятия хуже всего используют свой ресурсный потенциал.
На основе полученных уравнений регрессии был сделан анализ предельной продуктивности земли, труда и материальных ресурсов. Цена земли получается очень небольшой, т. е. земля является избыточным ресурсом СХО. Это и неудивительно. Известно, что в пользовании сельхозпредприятий находится 80 процентов сельхозугодий страны, а производят они лишь около 40 процентов продукции сельского хозяйства.
Расчет предельной отдачи труда был сделан по группам сельскохозяйственных предприятий. Из него можно сделать один вывод: все-таки сельхозпредприятия не доплачивают своим работникам, особенно в группах финансово-благополучных хозяйств. По всем уравнениям, при любом варианте расчетов предельный продукт гораздо выше фактического уровня оплаты труда. Видимо, оплата труда в хороших хозяйствах сдерживается из-за ситуации с альтернативной занятостью, т. е. из-за низких размеров оплаты в соседних хозяйствах.
Расчеты предельных продуктов были сделаны по материальным затратам в целом и по видам. Материальные затраты в целом не окупаются. Следует обратить внимание на то, что очень высокий эффект получается по удобрениям: на один рубль затрат — шесть рублей отдачи. И, несмотря на это, фактически 35 процентов хозяйств России не вносят удобрения.
Очень часто говорят и пишут о том, что снизилось внесение удобрений. На самом деле хорошие хозяйства вносят удобрения в соответствии с нормами, плохие — вносят небольшие дозы удобрений или вообще не вносят минеральные удобрения.
Государственная поддержка СХО и ее эффективность
Известно, что консолидированный российский бюджет ежегодно выделяет около 60 миллиардов рублей на дотации и компенсации сельскохозяйственным предприятиям. И главные вопросы: кто эти деньги получает, как они используются, какова их отдача.
Анализ показывает, что значительная часть хозяйств вообще не имеет доступа к этим деньгам. Это утверждение справедливо не только по отношению к фермерским и личным подсобным хозяйствам, но даже по отношению к сельскохозяйственным предприятиям: не все они имеют доступ к бюджетным деньгам. Около 15 процентов хозяйств вообще не получали никаких субсидий, а 1,4 процента получили 22 процента всех бюджетных средств, доходящих до сельскохозяйственных предприятий. Например, существует федеральная программа субсидирования процентной ставки по кредитам банков. Деньги, выделяемые по этой программе, распределяются Минсельхозом между субъектами РФ (кому-то много, кому-то мало, кому-то ничего), а в регионе исполнительная власть делит деньги между хозяйствами. Очень часто деньги получают одно-два хозяйства, а остальные просто не имеют доступа к ним.
При сложившемся механизме распределения и контроля использования бюджетных средств государственные субсидии не оказывают существенного влияния на эффективность сельскохозяйственного производства в России.
О взаимосвязи крупного бизнеса и семейных хозяйств
Первый вывод, который можно сделать из анализа динамики развития этих двух секторов, следующий: в соревновании семейного сектора и крупного бизнеса в сельском хозяйстве выигрывает семейный сектор. Статистика свидетельствует, что удельный вес валовой продукции сельскохозяйственных предприятий по годам уменьшается, а семейного сектора — повышается. Часто говорят, что это изменение происходит при условии, что в крупных сельхозпредприятиях производство падает, а в семейном секторе остается на том же уровне. На самом деле это не так. Индексы физического объема продукции показывают: семейный сектор растет (пусть неровно, не очень быстро, но все-таки растет), а крупные предприятия снижают производство.
О взаимосвязи этих двух секторов. Анализ по региональным данным (по субъектам РФ) позволил выявить следующую закономерность: валовая продукция в семейном секторе (в личных подсобных и других хозяйствах населения) в расчете на сельскую семью не зависит от того, насколько эффективно работают сельскохозяйственные предприятия. Хозяйства населения производят продукцию исходя из своих потребностей, независимо от того, каковы природные условия и с какой эффективностью и сколько продукции производят крупные хозяйства.
В регионах с благоприятными природными условиями и объем производства в крупных товарных хозяйствах больше, и фермерский сектор развивается быстрее. Естественно, удельный вес личных подсобных хозяйств населения в этих регионах существенно меньше.
В регионах с неблагоприятными условиями ситуация обратная. Так, в группе, где крупные предприятия в основном убыточны и производят мало продукции, удельный вес сельхозпредприятий в валовой продукции составляет только 26 процентов, а удельный вес занятых сельскохозяйственным производством в семейных хозяйствах — почти 70 процентов всех занятых (с учетом занятых в товарном производстве и в домашних хозяйствах).
Где лучше развиваются личные подсобные хозяйства — там, где крепкие сельхозпредприятия, или там, где плохие, разваливающиеся сельхозпредприятия? Одни ученые считают, что крепкие СХО помогают ЛПХ, и благодаря этому ЛПХ, расположенные рядом с ними, более развиты. Если слабеет СХО, то сокращается производство и в ЛПХ. Другие, напротив, утверждают, что развал СХО способствует развитию ЛПХ, так как в разваливающихся СХО все вынуждены заниматься ЛПХ: зарплата мизерная или вовсе отсутствует, получить доходы можно только от ЛПХ, другой работы нет, свободной земли много. Анализ показал, что прибыльность или убыточность СХО не оказывает существенного влияния на ЛПХ. Уровень развития ЛПХ, прежде всего, зависит от наличия в СХО основных производственных фондов. При этом СХО может быть крепким или слабым, это не главное.
Благодарю за внимание!
Обсуждение доклада
Т. Г. Нефедова: Мне бы хотелось внести уточнения по вопросу о банкротстве сельскохозяйственных предприятий. Мы в этом году были в Ставропольском крае и наблюдали так называемый «приход инвесторов», очень похожий на то, что происходит в промышленности повсеместно. Банкротят не тех, кто на самом деле нуждается в банкротстве, не тех, кто плох, кто потерял свою продукцию, а тех, кто на плаву, но не очень сильный, к сильным не подобраться, а средний. Банкротят их совершенно сознательно, специально: т. е. сначала, пользуясь «нехваткой оборотных средств», о которой вы говорили, кредитуют предприятия, они становятся должниками, и после этого банкротят, все их активы переходят к инвестору, и дальше инвестор получает прибыль. И этим инвестором может быть кто угодно. Часто это не агрофирмы. Это может быть любая торговая организация, любая строительная, любой вообще предприниматель, который понимает, что здесь за какой-то период можно сделать деньги. Это чисто коммерческое предприятие. Тем более, что такого типа инвестор, получив предприятие, как правило, меняет специализацию, оставляет прибыльное зерно, ликвидирует скот, который невыгоден… И это очень сильно влияет на структуру хозяйства. Образующиеся фирмы по существу — однодневки, могут завтра же уйти, если предприятие будет недостаточно выгодным. Каковы перспективы таких процессов, как вы думаете?
В. Я. Узун: Да, эта проблема постоянно обсуждается: «они приходят», а насколько «они надежны»? Мы занимались вопросом привлечения, вхождения инвесторов, у нас были специальные исследования по этому поводу.
Действительно, там, где это увязано с региональной политикой, инвесторов направляют в самые плохие хозяйства. В Орле так произошло, в Белгороде. В регионах, где нет такой политики, в частности на Юге и в Нижегородской области, когда приходит серьезный инвестор, происходят сходные с описанными вами события. Например, такой инвестор, как потанинский «Интерросс», не выбирает плохие хозяйства: он нацелился на то, что будет иметь один миллион гектаров земли и захватит российский рынок зерна, мукомольные предприятия, и скупил бывшие предприятия Минзага (Министерства заготовок). То есть подобные инвесторы целенаправленно под самыми разными предлогами завладевают достаточно хорошими предприятиями: либо через ссужение денег и последующее объявление должниками, либо какими-либо другими способами.
Что касается того, что после этого меняется отраслевая структура предприятия и вообще профиль деятельности… Так ведь частный бизнес почти всегда так поступает. Так у нас и фермеры действуют. То есть «что выгодно, то будем делать». И если мы взглянем на западное сельское хозяйство, американское, — там то же самое. Ведь таких многоотраслевых хозяйств, какие имеем мы, там нет. Когда приходит частник, он хочет получить отдачу на свои вложения и, естественно, выбирает отрасли лучшие, самые выгодные. Это не значит, что другие отрасли исчезнут, кто-то займется и ими, если это на данной территории станет выгодно.
Что касается опасения, что вот «пришли и уйдут». Конечно, если пришли, получив все задаром, совсем бесплатно, и ничего серьезного не вложив, то такой вариант возможен. Но мы видим, что инвестору приходится вкладывать деньги, даже если он получил задешево те ресурсы, которые были. Даже Клюка, который задаром получил землю, выдав владельцам земельных долей по сторублевой акции за один гектар, теперь уже вложил несколько миллиардов рублей в эти хозяйства. И уйти, просто бросив все, невозможно. Например, хозяева белгородских агрохолдингов решили уйти, и «Русский сахар» хочет купить у них «Риф» — есть такой агрохолдинг (100 тысяч гектаров земли у него), так они год торгуются, прицениваются, смотрят, что будет. На самом деле продажа бизнеса — это передача его другому, который тоже должен вложить деньги, причем немалые, оплатив теперь уже свое приобретение. И, естественно, он будет рассчитывать, сможет ли окупить эти деньги. Поэтому мне не кажется опасным, что «они уйдут». Опасность здесь есть с другой стороны: каково взаимодействие с местной властью? Если, например, Клюка приобретет 300 тысяч гектаров земли в 10 или 20 районах внутри области, то все превращаются в его батраков: у него даже с областной властью отношения панибратские, а уж районный уровень власти агроолигархи часто теперь вообще не замечают.
Т. Г. Нефедова: Важны и региональные особенности. Например, на Юге региональные опасности в основном чисто социальные, так как влияет недоурбанизированность нашего Юга: там огромные села, по 2, 5, 10 тысяч человек, и руководителям, которые туда приходят, не нужно столько работников. Мы наблюдали это в двух районах Ставрополья и в Саратовской области. И если в Саратовской области селяне как-то сами выживают, так как у них много скота, то в Ставрополье им просто некуда приложить силы, у них маленькие участки земли и им очень трудно выжить. В колхозе работало 300—500 человек, а новым владельцам нужно 50—100. Это же совершенно другая трудоемкость. Вот эти последствия — они существенны.
В. Я. Узун: У нас в институте есть еще одна программа, по занятости и доходам сельского населения. И мы советуем там, где развалились хозяйства, и там, где пришел инвестор и хочет уволить или уже уволил значительную часть людей, включать программу альтернативной занятости, решающую, чем занять этих людей, как помочь им обустроиться. Ведь увольнения — процесс неизбежный. На самом деле, некоторые из руководителей агрохолдингов сами интересуются, что сделать, чтобы народ успокоить, потому что это и опасно — такое количество наемных. А если еще прибавляется 10—20 процентов безработных, то наемные сами могут разворовать у него все. Перед нами стоит вопрос: будут ли они вообще эффективны, эти крупные холдинги? Ясно лишь, что на первом этапе они дают некоторый эффект. Да, на первом, когда до них ничего не пахалось, не сеялось, не делалось. Пришел инвестор, купил трактора, дал работу людям — да, эффект какой-то есть. Но что будет дальше? Мы полагаем, что основная проблема не в том, как эффективно хозяйничать, как самые современные технологии применить и т. д. Первая и главная проблема каждого агрохолдинга: как охранять все это на этих огромных просторах — чтобы не унесли урожай, чтобы не украли бензин?
Т. Г. Нефедова: Вы сказали, что «не просматриваются связи между крупными хозяйствами и личным подсобным хозяйством». Мы специально изучали эту проблему, и, на самом деле, связь есть, но не напрямую, а через некоторые косвенные факторы. Во-первых, они связаны через местоположение: в пригородах, особенно в Нечерноземной зоне, там, где расположены более устойчивые и более крупные хозяйства коллективного сектора, роль личного подсобного хозяйства, безусловно, меньше. А в глубинке все с точностью наоборот: хозяйства там мелкие, разваливаются и, как правило, все неэффективные, поэтому люди просто вынуждены выживать своим личным подсобным хозяйством. Во-вторых, они связаны через специализацию. Где наиболее мощные личные подсобные хозяйства? Там, где люди могут получить от колхоза как можно больше корма для своего скота. А это значит — зерновые районы. Мы были потрясены размахом личного подсобного хозяйства в Саратовской области, что в статистике, как правило, очень мало отражается. Там крошечные участки, но поскольку это зерновые хозяйства и людям платят не деньгами, а натуроплатой — зерном, то они просто вынуждены основной доход получать от своего личного хозяйства. Таким образом, действует следующая схема: там, где получают зерно от колхоза, выращивают скот, продают скот, молоко и мясо и таким образом получают деньги.
Бывает, что специализация от колхоза напрямую передается хозяйствам. Яркий пример — Луховицкий район Подмосковья, там овощеводство, в том числе закрытого грунта, постепенно после войны перешло в личные подсобные хозяйства и стало мощнейшим бизнесом местного населения. Приехав в Луховицы или в ближайшие села, сразу видишь, что это совершенно другой мир: огромные каменные дома стоят. Люди жили и живут на этих огурцах.
А. В. Гордон: Скажу немного о том, что осталось за бортом вашего исследования. Уже в советский период возникло то, о чем Вы говорите — своеобразное, очень «остроумное» комбинирование: ЛПХ существуют за счет комбикормов, горюче-смазочных материалов, за счет сельхозтехники, которая была в руках крупных дотационных хозяйств. В сущности, тут ничего не изменилось. Ваш доклад оставил, извините, удручающее впечатление, но он честный, я бы так сказал.
По поводу смычки крупных и мелких форм. Видимо ЛПХ неоднородно, по природе хозяйствующего субъекта, что ли. И если большинство сохраняют прежнюю форму «стратегии выживания», то все-таки некоторые уже перешли на определенную коммерциализацию и работу по стратегии экономической эффективности. Я хочу сказать о пределах таких процессов. Вы правильно отметили, что при переходе к экономически рентабельным формам усугубляется проблема относительного перенаселения. И, в сущности, тот массив сельского населения, который остается в деревне, давит и к повышению рентабельности не приводит, как бы этого ни хотелось. Еще до 1990-х годов был семинар, одна из участниц которого сказала: «Вот вы сидите — аграрники. Объясните мне, почему, когда в деревне 80 процентов населения сосредоточено — деревня голодает, когда 30—40 процентов — деревня едва-едва прокармливает себя и страну, а когда остается семь процентов — она еще может кормить весь мир?» (имеется в виду Америка и т. п). И это вопрос вопросов, вообще-то! Действительно, на цифрах это вроде бы элементарно, но это потрясающе точно, понимаете?
Вспомним о так называемой «2-й французской революции», произошедшей с 1950-х по 1970-е годы. В этот период во Франции примерно в пять раз сократилась численность фермеров (сельскохозяйственных производителей) — с десяти миллионов до двух. При этом валовой продукт увеличился в два раза. То есть один мужик французский стал работать за десятерых. Как это было сделано? Конечно, можно говорить: интенсификация, механизация, химизация и т. д. Но, наверное, дело не только в этом. Остался тот человек, который может работать понастоящему, по-настоящему «вкалывать». И на него уже не давит вот эта самая лишняя рабочая сила. Любопытно, что произошло это на основе смычки взглядов — снизу и сверху. Пришел к власти де Голль, который был человеком, можно сказать, очень не любившим сельское хозяйство и фермеров. Он своему министру сельского хозяйства говорил: «Вы министр сельского хозяйства Франции, а не французских производителей!» Произошла перетряска бюрократического аппарата, появились люди, которые были способны откликнуться на новые потребности, которые выдавили профсоюзы. Профсоюзы там были очень развитые, они изначально держались такого принципа: «Не нужно машин, все должны сидеть в деревне». А теперь они сказали: «Да. Мы готовы пойти на механизацию. Машина — не враг. Но нужно для вот этой лишней рабочей силы создать альтернативный доход. Либо они должны идти, грубо говоря, на пенсию, либо им что-то надо в городе предложить». И вот на такой основе произошел этот резкий рывок, прорыв с точки зрения производительности труда.
Есть и другие примеры, скажем, Китай. Вначале китайцы считали, что могут отделаться за счет сельской индустриализации, т. е. развития тех предприятий, которые в деревне. И действительно, что-то им удалось на первых порах. Пока они не насытили рынок — свой, наш и еще ряда стран. Дальше развития не было. А для того, чтобы выйти на новый технологический уровень, нужен переход от трудоинтенсивности к капиталоинтенсивности. Раньше они говорили, что «наша специфика в том, что мы можем производить индустриализацию без урбанизации». Теперь они говорят, что «ничего не получается: у нас тоже проблема рабочей силы, которая давит на производительность и поддерживает “стратегию выживания”». Я считаю, что пока эта самая «стратегия выживания» поддерживается, перспектив для сельского развития нет.
У нас, по-моему, происходит то же самое: «сожительство» крупного производства с ЛПХ приводит к увековечиванию натурального хозяйства. Я ничего тут нового не открываю: еще В. И. Ленин писал, что «вот такое сожительство крупных форм хозяйствования с мелкими хозяйствами приводит к воспроизводству квазисредневековой структуры».
T. Г. Нефедова: Можно я Вам возражу? Наше «мало населения» — это результат очень длительной депопуляции, когда из села уезжали как раз все активные, у нас все, «кто мог и хотел работать», — уехали. К кому ни придешь, к любому руководителю, к любому фермеру, — первая жалоба на то, что не могут найти трех-четырех человек, которые бы не запили сразу после первой зарплаты. Это был очень длительный отрицательный отбор. И ситуация, которая сложилась, очень серьезная.
А. В. Гордон: Вы не противоречите абсолютно. У нас, по-моему, 30 процентов сельского населения? Это многовато все-таки. Вы правильно отметили, что произошел, в сущности, «искусственный отбор». Но перспективы связаны именно с тем, что мужик должен «вкалывать». Никуда не уйдешь. А если мужик пьет — ну, простите… Тут вот недавно у нас, по Московской области, — ведь таджики стали работать-то! А в Новгородской области китайцы работают. Директор совхоза говорит: «Вот пять китайцев работают, да? — а я должен был сюда 30 наших, да еще с техникой. Да зачем мне это нужно? Я, — говорит, — еще пару семей выпишу, и мне вообще никто не нужен».
Г. А. Родионова: Мне хотелось бы услышать мнение Василия Якимовича — за кем у нас будущее, может быть, не такое далекое — лет на пять вперед. В каком направлении будет развиваться это сожительство крупного и мелкого? Каковы Ваши прогнозы?
В. Я. Узун: Первая проблема — это сокращение численности занятых. Я думаю, что в течение 20 лет у нас возникнет такая же картина, как во Франции. Прошло 10 лет. В сельскохозяйственных предприятиях 10 лет назад работало примерно 10 миллионов человек (среднегодовая численность занятых). В 2000 году было четыре миллиона — чуть меньше, 3,9 миллиона, осталось в 2002 году, т. е. сокращение численности занятых идет. Другой вопрос, что в связи с тем, что шла перестройка всего народного хозяйства, у нас за 1990-е годы наблюдалась миграция, и в некоторые годы чуть ли не по одному миллиону человек дополнительно приходило в село, особенно в начале 1990-х. Не сторонние мигранты, а просто горожане ехали. У нас шло все время сокращение численности сельского населения, а в начале 1990-х — вдруг поворот, и оно эти два года увеличивалось.
Можем ли мы быстро переселить всех из деревни? Есть такой контингент, который вообще не может освоить новую профессию, не может решиться на переезд. В бывшей ГДР сократили численность cельских работников в четыре раза за несколько лет. Но там была государственная программа. Все получили какуюто поддержку, возможность выжить. У нас такой программой является именно личное подсобное хозяйство.
Теперь вопрос о соотношении: чего ждать и вообще, что будет? Есть достаточно большой мировой опыт. Если рассмотреть соотношение корпоративного сельского хозяйства, т. е. сельского юридически, где хозяин — акционерное общество, товарищество и т. д., и семейного сектора, то оказывается, что в США и в России картина одинаковая: 40 процентов сельхозпродукции производится корпоративным сектором, 60 процентов — семейным.
А. М. Никулин: Догнали Америку!.. — по формальным раскладам статистических процентов.
В. Я. Узун: Да. Соотношение такое же, только семейный сектор там представлен фермерами, а у нас…
А. В. Гордон: Еще лопатой.
В. Я. Узун: …лопатой, да. И этих семейно-фермерских хозяйств в Штатах миллион или около того, а у нас семейно-лопатных 15—16 миллионов. Конечно, здесь есть еще очень большая неясность в статистике, не ясно, кого мы называем фермером. В США четко определено, что фермер — это тот, кто на 1 000 долларов продает продукцию. Если не продает, он просто не фермер, он в статистику эту не входит. В Германии по-другому. Единоличное хозяйство для них — это хозяйство, которое имеет один гектар земли, или трех коров, или восемь свиней, или 200 голов птицы, или 10 соток закрытого грунта. То есть определение, и большое количество хозяйств не попадают в категорию рассматриваемых статистикой. А мы рассматриваем всех подряд, начиная от садоводов, огородников и т. д. Так вот, если бы мы взяли стандарт США или Германии, то у нас бы осталось не больше пяти миллионов тех, кто действительно является производителями товарной сельскохозяйственной продукции.
Есть две очевидные закономерности. Если говорить об агробизнесе, то нужны крупные фирмы, которые бы имели очень солидный вес на рынке и могли бы со стороны аграрного сектора противостоять всем другим. Потому что на рынок миллионы сельхозпроизводителей выходят, а с другой стороны — поставщики техники (это несколько заводов), переработчики (несколько сотен их будет на всю страну). То есть иметь нормальный обмен на рынке не получается без паритета, о котором мы говорим. Часто требуют: «Пусть государство установит». Государство этого сделать не может. В США «Тайсон Фудс» имеет пять миллиардов долларов оборота, три миллиона тонн бройлеров. Рынок США и многих других стран мира, всероссийский рынок — все у них, они могут продиктовать цену на продукцию сельского хозяйства и цену на ресурсы, которые покупают.
Другое положение со сверхкрупными предприятиями в российском сельском хозяйстве. Ведь хозяйничать на земле в таких масштабах, как Клюка, — 300 тысяч гектаров контролировать — пока ни у кого еще в мире не получалось. Для того чтобы сохранить имущество, чтобы уберечь его от воров, чтобы приспособиться к этому месту, чтобы вообще вести нормальное производство, нужно, и это давно сказано, чтобы существовал человек, который один был бы и хозяин, и работник, и охранник, и чтобы он был здесь, на месте. И если такой человек есть, то получается дешевле и надежнее, чем когда агрофирма или агрохолдинг нанимают охранную фирму с пистолетами и колючей проволокой и прибегают еще к тысячам хитростей, чтобы уберечь все это.
Представим себе, что фермер, работающий на земле (сам хозяин) и крупная фирма заключили контракт, и фирма говорит ему: «Вот тебе сорт, вот тебе порода, вот тебе корм, вот тебе стандарт, все будешь делать, как я тебе говорю. Я тебе все поставлю, что нужно для этого. Ты мне сдашь свою продукцию. Я отвечаю за то, чтобы была самая-самая лучшая технология, породы и т. д., а ты отвечаешь за воду, расход электричества, за здания, за скот, за…» То есть у каждого есть своя мера ответственности. Вот финские фермеры мелкие, да? — мельче нет. А самая крупная, допустим, компания по заморозке овощей — в Финляндии. А почему в Финляндии? А потому, что компания организует работу. Действительно крупное современное производство возможно только в этом сочетании, потому что иначе будет 100—200—500 кур. А когда есть крупная компания, то будет и 100 тысяч, и 200 тысяч. И так выращивают и цыплят, и поросят, и овощи, и т. д.
Я думаю, что попытки изобрести в России другой путь закончатся тем, что, если ничего не произойдет, мы выйдем на тот же путь, на котором все остальные. В Европе — там преобладают кооперативы; в США преобладают частные компании на рынке. Но действуют они примерно по одинаковым правилам, даже появилось название — «контрактное сельское хозяйство». Сельское хозяйство, которое ведется крупной компанией в сочетании с мелкими производителями, но на жестком контракте. На того же «Тайсон Фудс» работают 7,7 тысяч фермеров. Всоветское время мы говорили: «Они превратили их в надомных работников».
А. В. Гордон: В наемных работников.
В. Я. Узун: Да, в надомных — наемных работников. Есть у нас очень крупная компания, по которой мы делаем рейтинги крупных сельскохозяйственных производителей, — «Омский бекон». Она, желая освоить самые современные методологии, тоже решила, что будет работать с фермерами, и даже такую программу вводит, по которой будет раздавать поросят, комбикорм, потом собирать все.
Конечно, российские условия — это не условия США. Возникает много вопросов: а есть ли у нас такие хозяева, которые возьмутся первые? А есть ли у нас такая система, при которой заключенный контракт будет выполнен так, как в США? А если ли у нас крупная компания, которая понимает, что так надо делать?
Пока все компании понимают одно: что «надо всех под себя нанять, они будут работать по найму, а мы их заставим, будем охранять все и вся, и все получится». По крайней мере, Клюка и те, кто взялся, кто пришел в этот бизнес, уверены, что справятся: «Будет все как на руднике, как на заводе, вот так сделаем и здесь…» Убедить их может только жизнь, наверное.
Если кто читал личные признания олигархов, пришедших в сельское хозяйство, то… Вот Потанин говорил: «Мы приобретем 1 миллион га». Клюка выразился еще определеннее. Он сказал: «В России должно быть несколько десятков компаний, которые занимаются сельским хозяйством. Все!» Не тысячи или десяток тысяч, а несколько десятков — и этого будет достаточно.
Если будет допущено, что аграрный сектор поделят так, как нефтяной или алюминиевый, то, я полагаю, это будет чрезвычайное изменение ситуации. И если они действительно получат эту землю в собственность, то выторговать ее назад будет не менее сложно, чем сейчас нефтяные скважины. Конечно, есть глухое, а где-то даже и активное сопротивление процессу такой концентрации. По крайней мере, белгородские крестьяне уже в нескольких холдингах отвоевали себе назад землю. Ее у крестьян отобрали, а теперь они, осознав это через пару лет, добились того, что все договора расторгли и заключили договора на аренду, т. е. сделали так, что остались собственниками. Но Клюка не сдается, хотя и жалуется, что вся страна поднялась против него, что его сделали антигероем, который хочет вредить, хотя он все время говорил о том, что «облагодетельствовал всех», «зарплаты ведь стал выплачивать, так чего вы еще хотите?».
Т. Е. Кузнецова: Самое смешное, что юридически у него все чисто.
В. Я. Узун: Это — да. Так и у Ходорковского юридически чисто. Но если так «юридически чисто» поделят Россию несколько десятков компаний, то, я думаю, мы будем иметь проблемы.
T. Е. Кузнецова: Если брать ретроспективно, в чем наш народ реализовался, проявился? Это личные подсобные хозяйства, существовавшие на протяжении всех лет Советской власти и в постсоветский период тоже. Это «челноки», у которых самоорганизация, взаимопомощь. А если говорить о развитии рынков, то это — рынок автомобилей. И, как показывает этот опыт, люди реализуются там, где им даже не то что не помогают, а не мешают! Так вот: может быть, все-таки пойти по этому пути? Поскольку в сельском хозяйстве свобода уже исчерпана через личное подсобное хозяйство, может быть, чуть-чуть целенаправленно помочь ЛПХ? Может быть, это и окажется выходом, способом противостоять захвату олигархов и другим негативным процессам? Нужен какой-то механизм, который развязал бы инициативу людей. Может быть, тогда и пить бы перестали, и все прочее?
А. М. Никулин: Тамара Евгеньевна, говоря языком сталинских идеологов, вы завели у нас сейчас речь о так называемой «идеологии самотека», с которой сталинисты истово боролись: «Никоим образом самотек нельзя допускать! Все должно быть планово отрегулировано!»
Т. Е. Кузнецова: В этом смысле я действительно за «самотек».
А. М. Никулин: Так вот как это понимать — «самотек»? Ведь есть идеологи «самотека» «челноков» и личных подсобных хозяйств, а есть идеологи «самотека» олигархов, которые тоже говорят: «Давайте формирование сверхкрупных аграрных структур на “самотек” пустим, и у нас все само собой отрегулируется!» Поэтому «самотеков» больших и малых очень много, и они входят между собой в противоречия. Уже неоднократно фиксировались конфликты внутри агроолигархических миров, например конфликт «Курского агрохолдинга» с «ЭкоНивой». «Cамотеки» невозможно полностью искоренить или отрегулировать, как это представлялось сталинистам, но, тем не менее, изучать их, проводить по отношению к ним определенную политику можно и нужно.
По мотивам нашего обсуждения у меня возникла и другая ассоциация — пугающая. С точки зрения исторического социолога я должен вам сказать, что со времен Вольного экономического общества при матушке императрице Екатерине II у нас постоянно повторяется следующая история — cобираются российские интеллектуалы и говорят: «Слушайте, страна мы богатая и талантов у нас много. Ну, конечно, безобразий и перекосов тоже много всяких, например все эти латифундии Потемкиных и Орловых… Но, как тут доложил сейчас нам граф Узун, само собой (самотеком) лет через 20 будет у нас все как в Америке или во Франции». Проходит 20 лет, а отечественный абсурд принимает новые формы, и опять никак не удается добраться до этих самых Франции, Германии или Америки. Уже два века примерно такие разговоры ведутся, а потом происходит опять что-то непонятное и страшное.
Поэтому мне бы хотелось сказать, что, на мой взгляд, главная наша проблема сейчас — это совершенно безобразная, неуправляемая, разрывающая в клочья сельскую Россию социально-экономическая дифференциация. Дифференциация между «богатыми» (плодородными) и «бедными» (неплодородными) сельскими регионами, между сильными и слабыми аграрными предприятиями, поселениями, между успешными и безуспешными сельскими семьями, в конце концов. Эта дифференциация возникла не вдруг, корни ее можно обнаружить еще в предшествующем советском периоде, но сейчас «джинна выпустили из бутылки».
Итак, в позднесоветское время оформилась эта новейшая социально-экономическая дифференциация на, как я называю, братцев-лисов и братцев-кроликов: на хлопцев «АПКапцев» и хлопцев «ЛПХапцев». Созданный при Брежневе разветвленный Аграрно-промышленный комплекс породил громадную сельскую бюрократию, сконцентрированную во всех этих районных, областных управлениях сельским хозяйством, сельских министерствах и ведомствах. Фараоновы постройки бюрократического АПК были малоэффективны и держались на симбиотическом сожительстве с массивом личных подсобных хозяйств сельских работников. Постсоветская либерализация сельского хозяйства не просто многократно усиливает дифференциацию, но порождает пропасть меж АПКапцами и ЛПХапцами. На одной стороне каста бывших АПКапцев — ключевых руководителей колхозов и совхозов, агрочиновников районов и областей, приватизируя в широких масштабах бывшую колхозно-совхозную собственность, формирует все эти необъятные агрохолдинги, сращенные с крупным финансовым капиталом и бюрократическим государством. На другой стороне остаются массы ЛПХапцев, в процессах приватизации щедро теряющих свои земельные и имущественные доли бывшей социалистической собственности, по привычке старающихся лишь искусно сочетать свой наемный труд, свое подсобное хозяйство и свое древнее искусство стащить что-нибудь с того крупного предприятия (ныне агрохолдинга), к которому по воле новейшей истории ЛПХапцы оказались приписаны.
Вообще социальная и психологическая фигура нынешнего агроолигарха чрезвычайно оригинальна: он полубизнесмен, полубюрократ, полуполитик, полупатриархальный «отец-благодетель» местных сельских предприятий и сообществ. Его существование немыслимо без того типа государственности, которая у нас сейчас имеется. Интересно было бы провести специальное социологическое исследование типов личностей наших агроолигархов.
В. Я. Узун: Вряд ли такое исследование у кого-нибудь получится. По характеру нашей работы мы пытались выходить на исследовательские беседы с руководителями агрохолдингов, но они всегда уклоняются от таких контактов.
А. М. Никулин: Да, это понятно. Это трудно… Резюмирую: на мой взгляд, растущие сейчас как грибы-мутанты сверхкрупные агробизнесструктуры будут малоэффективны в экономической перспективе и консервативны в перспективе политической. Вы, Василий Якимович, упоминали, что эффективность сверхкрупных международных агрокорпораций строится на процессах вертикальной интеграции производства и переработки сельскохозяйственной продукции. А на чем зиждется экономическое созидание мощи большинства наших агрохолдингов? На процессах горизонтальной интеграции административных ресурсов контроля собственности. Даже несколько вариантов таких горизонтальных моделей имеется: белгородская, орловская, краснодарская, курская и так далее. Конечно, в сравнении с убогими колхозами и ЛПХ все эти агрохолдинги, имеющие особый доступ к административным и финансовым ресурсам, глядятся очень респектабельно. Но в сравнении с западными аналогами они не выдерживают конкуренции из-за превышения чаяновского рационального оптимума концентрации производства и проявления кафкианского иррационального процесса бюрократизации. В политическом же плане во все времена и у всех народов агроолигархия занимала и будет занимать самые консервативные позиции.
И тем не менее, как говорится, дьявол скрывается в подробностях. Мы очень мало знаем подробностей, конкретной специфики роста и развития крупного российского агробизнеса. Ваш доклад, Василий Якимович, насыщенный обширной статистической информацией и проницательными аналитическими умозаключениями, — хорошая основа для развития исследований в этом направлении.
[*] Доклад подготовлен руководителем отдела реформирования сельского хозяйства Всероссийского института аграрных проблем и информатики доктором экономических наук профессором В. Я. Узуном в рамках совместного американо-российского исследования по программе BASIS. Предварительный вариант доклада опубликован в бюллетене Аналитического центра агропродовольственной экономики (2003. № 2 (16)).