Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 3, 2003
Как ни крути, но самое удивительное, изумительное, поразительное в советской власти — это ее экономика. Диктатура, тоталитаризм, репрессии, цензура — ве- щи, в сущности, банальные. Кто угодно может. Но экономики, подобной нашей, сталинского образца, — не смог более никто. Потому что в ней самое поразитель- ное — это что она на самом деле была, взаправду. Более того, существовала и функционировала несколько десятилетий, вопреки всякой вероятности и про- стому здравому смыслу, вопиющему, что этого быть никак не могло.
В этом странном мире поведение и мотивировки человека работающего должны были, соответственно, принимать особенные очертания. А работодатель (государство и его агенты — других не было) одновременно пытался материально заинтересовать работника и при этом не позволить никому обогащаться — что далеко не всем казалось парадоксом.
Возможно, первыми, для кого этот парадокс становился реальной головной болью, оказывались сотрудники советских правоохранительных органов. Это они должны были решать, где результат честного, общественно-полезного труда, а где личная нажива, спекуляция, рвачество, одним словом — хищение социалис- тической собственности. Я, конечно, не утверждаю, что у компетентных сотруд- ников действительно была непреходящая мигрень и что для всех для них пробле- ма оказывалась мучительной (не для всех, как будет показано ниже), тем не менее именно им приходилось прилаживать к расхитителям уголовный кодекс, а зада- ча это была не банальная. Например: как подвести под статью о хищении соцсоб- ственности работника государственной торговли, продавшего товар налево по рыночным (более высоким) ценам, но полностью внесшего в кассу стоимость то- вара по госцене? Ведь он не нанес ущерба государству? А посадить его, понятно, следует? Или: по какому критерию рассматривать хищение как крупное? По це- не? А если украли дешевого, но много (целый грузовик арбузов) — может, лучше при квалификации хищения учитывать не только цену, но — в зависимости от об- стоятельств — еще вес или метраж (имплицитно: меру наглости)?
То, что государство считало хищением социалистической собственности, представляло собой целый комплекс разнообразных явлений — от простейшего стремления добыть что-то жизненно важное до изощренных коммерческих и да- же промышленных начинаний, вовсю использовавших неповоротливость ле- гальных институций. Советская власть претендовала на соединение в своем лице властей политической и экономической. Поэтому любое помимо нее, государст- венной власти, добывание денег становилось антигосударственным преступлением. Государство же обрекало себя на повседневную, нескончаемую и, в общем- то, безнадежную борьбу с населением, желавшим выжить, в том числе и с наибо- лее активными его представителями, стремившимися к успеху и процветанию (собственно, теми, кто мог бы обеспечить заодно и процветание общества). При- том что условия для процветания теневой экономики создавало, разумеется, са- мо государство. Приоритетное производство средств производства, приоритет военной промышленности, декларированное отсутствие безработицы (следова- тельно, поголовно получающее какую-никакую зарплату население), плановое снабжение. Эта экономика, как известно, непрерывно воспроизводила товарный дефицит. Причем касался он не только рядовых потребителей. Дефицит касался и хозяйственных руководителей, вынужденных правдами и неправдами добывать сырье, материалы, запчасти, без которых они не могли выполнить план. С другой стороны, в сущности, мало кто был заинтересован в результатах труда.
Советская уголовная статистика свидетельствует, что по числу осужденных хищения государственного и общественного имущества уверенно лидировали среди прочих правонарушений, по массовости уступая лишь хулиганству (и не зря ведь наряду с уголовным розыском в ведомстве внутренних дел существовала многочисленная и мощная структура ОБХСС[1]). Как в сталинские времена, так и в хрущевские, и, само собой, в брежневские. Это иллюзия, что при Сталине больше всего сажали по идеологическим мотивам, за антисоветскую пропаганду и агитацию.
Практически все население страны было повинно в причастности к рядам не- сунов, бытовым образом тащивших «с работы» все, чем там можно было поживить- ся, — хоть скрепки. До сих пор ходят легенды про НИИ, рабочие и ИТРы которых в институтских мастерских делали себе для дач лопаты из титана. В разные време- на на несунов то смотрели сквозь пальцы, то карали с несусветной суровостью (знаменитый указ 1947 года, прозванный указом «о колосках»). Но если мир расхи- тителей социалистической собственности уподобить дарвиновской схеме эволю- ции организмов, то несунов придется расположить где-то наравне с инфузорией- туфелькой. Потому что водились еще многоклеточные, одни других хитрее.
С самого начала (т. е. с начала тридцатых, когда стала складываться сталин- ская экономика) особое подозрение официальных инстанций вызывали промыс- ловая и потребительская кооперации и правления колхозов — им приходилось предоставлять некоторую хозяйственную самостоятельность. Следовательно, и поводов для дел о хищениях было больше. Председатели колхозов вообще «не жили» — любой сколько-нибудь оборотистый довольно быстро попадался на не- законных махинациях. В сущности, ни там, ни там с точки зрения нормальной экономической системы ничего преступного не совершалось, просто советская власть не желала мириться с попытками расширения хозяйственной деятельнос- ти в целях наживы.
В чистом виде примитивные хищения процветали в госторговле. В услови- ях товарного дефицита и огромной разницы между ценами государственными и черного рынка работники торговли превратились в особую касту, причастную к распределению материальных благ. (В значительной мере вокруг них форми- ровалась знаменитая советская система блата.) Обмер, обвес покупателей и прочие ведомые любому буфетчику трюки по разбавлению сметаны водой были нужны не только для непосредственного получения мелкой выгоды, но и — в более сложной комбинации — чтобы утаить часть товара и пустить на черный рынок перекупщикам. С той же целью подделывалась документация, занижалась или завышалась «сортность» товара (с завышением «сортности» по- нятно — некачественную вещь продавали в магазине дороже как качественную, с занижением хитрее — товар оформлялся как низкосортный, проводился по документам с уценкой, следовательно, росла разница между ценой черного рынка и внесенной в кассу стоимостью), оформлялись и списывались макси- мально возможные потери (ведь в том странном мире на каждый товар были свои официальные нормативы предельных потерь на каждом этапе — измене- ние веса пряжи при переработке в нитки, ниток — при изготовлении ткани, ткани — при шитье готового платья, готового платья — от порчи при хранении на складе; сахара-сырца — при переработке в рафинад; металлопроката — при изготовлении изделий и т. д. и т. д. — «усушка и утруска»). Да, собственно, вспомним пару-тройку серий пресловутого советского сериала «Следствие ве- дут знатоки» — там ведь сплошь сюжеты именно про хищения, и изображен та- кой высший пилотаж, на фоне которого банальный поджог или имитация ог- рабления склада/магазина смотрится как топорная работа.
Товар уходил к перекупщикам. Иногда требовались специальные ухищре- ния, просто чтобы физически его им передать. В середине тридцатых годов (после отмены карточек, но при жестком товарном голоде, когда вокруг уни- вермагов с ночи стояли тысячные очереди за чем угодно, а для поддержания порядка использовались наряды милиции) и перекупщику проникнуть в ма- газин, и продавцу вынести товар было затруднительно. Нанимали людей для стояния в очереди. Придумали трюк с «доплатой»: заранее (на дому накануне торговли) заполняли чеки со штампом «доплата», с такими чеками милиция запускала в магазин без очереди: якобы человек уже ее отстоял, но ему денег не хватило, пришлось сбегать домой. Серьезные перекупщики, которых вся страна вслед за официальными инстанциями не без оснований звала спеку- лянтами, работали организованными группами, создавали цепочки, по кото- рым товар тек на рынок, возрастая попутно в цене в десятки раз. Бывало, ко- нечно, что продавали из-под полы прямо на улице возле магазина. Но зачастую стараниями перекупщиков товар развозился довольно далеко, из столицы в регионы, из мест производства в разные уголки страны. Тем самым спекулянты подправляли промахи в бюрократическом планировании снабже- ния, но в то же время, изымая товар из скудной легальной торговли, способ- ствовали усилению дефицита. Например, проверка работы отделов рабочего снабжения (ОРС) Министерства строительства электростанций СССР в 1962 году показала, что размер хищений там достигал 25 процентов товаро- оборота, а на различных махинациях был пойман каждый третий материально ответственный работник.
Конечно, их сажали. Однако при таких неудовлетворенности рынка и пере- паде цен это было сравнимо с попыткой запрудить реку плетенкой из колючей проволоки. Прошел вал арестов по указу 1947 года, и вот уже в середине пятиде- сятых годов правительство снова требует усилить борьбу с хищениями, а по ли- нии милиции, прокуратуры, госбезопасности пишутся горестные отчеты о про- вале работы и объективных трудностях, препятствующих ее успеху. После очередного «усиления борьбы» размер зафиксированных хищений только по РСФСР за девять месяцев 1955 года составил по сравнению с тем же перио- дом 1954 года: по Роспотребсоюзу — 290 549 000 рублей (против 259 382 000 руб- лей в 1954-м), в том числе крупные растраты — 138 409 000 рублей (против 115 856 000); по местной промышленности[2] наблюдался рост хищений с 1 862 000 до 3 000 000 рублей; хищения в МТС[3], по данным Министерства сельского хозяйства, увеличились с 1 268 000 до 2 440 000 рублей; отмечалось за- то незначительное снижение хищений в системе Министерства торговли и промкооперации. Год 1955-й взят нами наугад, ничем особенным он не выде- лялся. В 1954-м по СССР наблюдался рост хищений по сравнению с 1953-м (а вот в 1953-м — снизился до 880 554 000 рублей против 1 449 447 000 в 1952-м); в первой половине 1972 года отмечался рост хищений на 1,5 процента в сравне- нии с теми же месяцами 1971 года.
Тогда же, в пятидесятых, власти сделали для себя пренеприятнейшее откры- тие. Оказалось, что размах хищений в государственной промышленности ничуть не меньше, чем в сфере торговли и кооперации. Что подпольными миллионера- ми становятся не только вороватые, классово, в общем-то, чуждые завскладами, но и красные директора лелеемых партией индустриальных объектов.
На промышленных предприятиях процветали те же хищения, что и на торго- во-складских. Но венцом эволюции советских экономических нарушителей бы- ли цеховики — организаторы подпольного производства. Еще в тридцатых годах, когда были разрешены занятия кустарными промыслами — при непреложном за- прете на найм рабочей силы, что подразумевало кустаря-одиночку, — возникали подпольные группы, действовавшие по принципу рассеянной мануфактуры: снабжали сырьем какое-то количество надомников и по своим каналам сбывали их готовые изделия. Продажа могла осуществляться через комиссионные магази- ны, служившие прикрытием для достаточно масштабных сделок. Спохватившая- ся власть повела наступление: комиссионным магазинам запретили принимать новые вещи (можно только подержанные), постепенно свели на нет выдачу па- тентов на занятия кустарными промыслами.
Пресечь подпольное производство на государственных промышленных пред- приятиях было не так просто. Как правило, речь шла о выпуске профильной про- дукции, т. е. часть изделий уводилась от учета и пускалась в продажу налево. Боль- шинство задействованных работников об этом и не подозревали, в курсе была только верхушка нелегального предприятия — как правило, руководитель (настоя- щий руководитель, директор завода например, т. е. лицо с правом финансовой под- писи и административной властью), бухгалтер и еще два-три должностных лица, содействие которых оказывалось необходимо. Организация подпольного произ- водства влекла за собой целую цепочку махинаций: требовалось как минимум до- быть сырье и организовать сбыт, при этом на всех этапах прикрываясь безупречно оформленными бумагами. На текстильных комбинатах выпускались неучтенные излишки ткани — за счет экономии ниток, завышения потерь, списания части из- готовленных тканей в брак, нелегальной покупки дополнительного сырья. На швейных фабриках, соответственно, шились лишние изделия — опять же за счет экономии, более рационального размещения выкроек, уменьшения прибавок на швы, завышения расхода ткани в документации и проч. Быть бы этим цеховикам благодетелями изголодавшегося по товарам населения, если бы при этом они не шли на намеренную порчу качества: в ткань подмешивались нити худшего сорта, уменьшалась ее плотность, при раскрое ужималась выкройка, искажался и уменьшался размер вещи и так далее. Качество-то никого не волновало: хоть на легаль- ном, хоть на черном рынке товар уходил, конкуренции не было. Хлебопекарные комбинаты экономили муку, нарушали рецептуру, мухлевали с весом хлеба — но выпускали лишние батоны и буханки. На винзаводах настраивали аппаратуру на хронический недолив бутылок. И так далее. Подпольное предпринимательство ох- ватывало не только производство потребительских товаров, которые можно было сбыть населению на рынке, но и выпуск сугубо индустриальных предметов. Про- цветал тайный бартер между директорами заводов.
Понятно, что вся эта деятельность подпадала под целый букет статей уголов- ного кодекса: хищения, спекуляция, нарушение финансовой дисциплины, зло- употребление властью. Но на самом деле настоящие цеховики оказывались прак- тически неуловимы. Хорошо организованные и тщательно законспирированные, они держались очень сплоченно. ОБХСС и КГБ стонали, что к ним практически невозможно внедрить агентов. Обычными ревизскими проверками они не выяв- лялись — бумаги у них были в порядке. Даже если правоохранительным органам удавалось ухватить какую-то часть их цепочки и выявить незаконную деятель- ность, дойти до головки организации, тем более добыть не агентурные сведения, а годные для судебного преследования данные, как правило, не удавалось. Ули- ченные участники подпольного бизнеса садились поодиночке за единоличные проступки: бухгалтер — за нарушение финансовой отчетности, завскладом — за растрату, продавец — за спекуляцию или обвес-обмер. Остальные пережидали опасный момент, восстанавливали нарушенное звено — и брались за прежнее.
Размах нелегального бизнеса бывал таков, что некоторые истории выглядели бы совершенно неправдоподобно, содержись они где-то еще, а не в анналах про- куратуры. Например, колхозы имели право вести самостоятельные заготовки ле- са для подсобных нужд. Естественно, колхозы безлесной зоны посылали своих представителей в лесные районы. На этом вырастала масштабная посредничес- кая деятельность по торговле лесом. В 1953–1956 годах некий бывший бухгалтер занимался поставками леса из Калужской в Черниговскую и Сумскую области. Он имел при себе бумаги, свидетельствующие, что он представляет более двадца- ти организаций (восемь колхозов, маслозавод, государственную мельницу, сель- по), для вывоза леса нанимал грузовой транспорт (как колхозный, так и государ- ственный, даже задействовал грузовик, принадлежавший районному отделению милиции), получал внеплановые железнодорожные вагоны (за взятки, натураль- но), мало того — имел собственный склад при железнодорожной станции, осна- щенный десятником, кассиром и лесничим. Зарабатывал он не только как по- средник, но и путем сложных махинаций с ценами на лес. Другие частные дельцы занимались лесозаготовками в Марийской АССР, в одном только 1956 году они вывезли 126 тысяч кубометров древесины трем сотням организаций в РСФСР, на Украину, Кавказ, в Среднюю Азию. В Станиславской и Хмельницкой областях аналогичные предприниматели обзавелись при железнодорожных станциях соб- ственными погрузочными эстакадами.
Другое золотое дно — сбор металлолома. Заготовительные конторы вторсы- рья и потребкооперации скупали у населения вместо бытового лома — промыш- ленный. Мало того что трудящиеся растаскивали заводские отвалы, заготовители еще и создавали бригады, нанимавшиеся на заводы для разбора металлолома, а потом через посредников себе же его и сдавали, при этом перевыполняли план и выписывали себе премиальные. За 1955–1956 годы заготовители скупи- ли 22 тысячи тонн лома на сумму 3,3 миллиона рублей. Государство в этой исто- рии не устраивали не только доходы заготовителей, но и то обстоятельство, что официальные приемные цены на металлолом для промышленных предприятий были гораздо ниже, чем в конторах вторсырья, рассчитанных на стимулирование сдачи лома гражданами.
А история с хищениями в системе конторы Мосстроя, которая утаивала и не- допоставляла на стройки стройматериалы и фурнитуру и азартно сбывала их на- лево — колхозам, да еще по ценам ниже государственных! А какой-нибудь кладовщик холодильника в не самом крупном из городов Свердловской области, осужденный в 1956 году: он был пойман на недостачах — один раз полутора, дру- гой — пяти тонн мяса, которое он сбывал знакомым и незнакомым гражданам, сдавал в магазины без накладных; в общей сложности ему инкриминировались хищения на сумму в 61 534 рубля, а он заявлял, что это «естественная убыль при хранении»…
Даже сейчас, когда архивы открываются, реальные размеры хищений и под- польного предпринимательства остаются совершенно неясны. Есть впечат- ляющие цифры, но непонятно, какую долю они составляют от действительно совершенных хищений. Ведь это не более чем данные об: а) выявленных и б) пойманных расхитителях, да и то не обо всех, а лишь о тех, чью вину удалось доказать, а дело — довести до приговора. Ибо прокуроры отказывали в возбужде- нии дел, когда первичные материалы казались им недостаточно убедительными («Безответственному отношению некоторых прокуроров к разрешению первич- ных материалов о недостачах материальных ценностей способствовала укоре- нившаяся в органах прокуратуры оценка следственной работы по формальным показателям, и в частности по проценту прекращенных дел. Эти прокуроры ста- рались не возбуждать дел, если не было уверенности, что удастся раскрыть хище- ние»)[4]. Да и ведомства, в которых выявлялись недостачи, совершенно не стреми- лись передавать материалы в правоохранительные органы. Скажем, проверка по городу Молотову в 1954 году показала, что были осуждены лица, виновные в хи- щениях и недостачах на сумму, составляющую лишь 30 процентов от общей сум- мы выявленных недостач. Прочих не привлекли, не нашли виноватых, не смогли доказать. В Молотове отмечалась тенденция не возбуждать уголовных дел по не- крупным недостачам (3–10 тысяч рублей). Со своей стороны, оперативные ра- ботники отчитывались валовым числом оконченных дел, так что им выгоднее было наловить мелких расхитителей, оформить на них дела и передать в суд, чем возиться со сложными и крупными делами. Дела по хищениям отличались самы- ми длительными сроками расследования и тянулись бесконечно, а потом еще суд возвращал их на доследование (а то и выносил оправдательный приговор, что расценивалось проверяющими инстанциями как недостаток в работе следствен- ных органов). Качество следствия вызывало нарекания. Виновных привлекали не за хищения, а по более мягким статьям о должностных нарушениях. Сбежав- ших растратчиков практически не разыскивали. Агентурная работа среди расхи- тителей, как мы уже сказали, проваливалась. До 40 процентов заведенных уголовных дел о хищениях закрывались на стадии предварительного следст- вия. К примеру, в РСФСР по делам, подпадавшим под пресловутый указ от 1947 года, милиция в 1954 году направила в суд 12 472 дела на 13 057 человек, в 1953-м — 16 877 дел на 17 830 человек; при этом в 1954 году было прекраще- но 9 382 дела (42,9 процента), в 1953 — 8 147 (32,5 процента), возвращено судами к доследованию в 1954 году 518 дел (4,2 процента), в 1953-м — 840 (5 процентов). В 27 областях и крупных городах РСФСР процент прекращенных дел дости- гал 50–60 и даже превышал этот показатель. И, как отмечала прокурорская про- верка, показатели по прекращению дел в 1954 году особенно ухудшились там, где они были плохими и в предшествовавшем году.
А поди разбери на самом деле, в хаосе путаной советской отчетности, в массе взаимопротиворечащих ведомостей, инструкций, правил и нормативов, пытавших- ся регламентировать и нормировать все сущее, да на фоне непрекращающейся борь- бы за перевыполнение плана и экономию ресурсов: где тут хищения? где рационали- зация производства? где бесхозяйственность? где полчища крыс, сгрызших кожевенное сырье? где сверхплановая продукция? и что из них чем прикидывается?
А ведь посадить расхитителей было еще полдела — предполагалось возмеще- ние государству нанесенного ущерба. И тут случалось самое интересное. Ущерб удавалось возместить в среднем процентов на 15 от установленной суммы хище- ния. Например: в РСФСР в 1954 году по делам, направленным в суд, числился ущерб на сумму в 331 698 425 рублей, в возмещение ущерба следственными ор- ганами был наложен арест на имущество на 119 789 854 рубля (36,1 процента общей суммы), а реально изъято ценностей и похищенного имущества на 46 334 982 рубля (13,9 процента от суммы ущерба) да взыскано судебными ис- полнителями 13 626 421 рубль (4,1 процента), т. е. реально ущерб был возмещен изъятиями и взысканиями всего на 18 процентов (в 1953 году — на 19,7 процен- та). По областям и краям эта цифра колебалась от 15 до 28 процентов. Реальное возмещение ущерба судебными исполнителями составляло от 2 до 14,6 процента. По СССР в целом за второе полугодие 1955 года к судебным исполнителям поступило исполнительных листов по возмещению ущерба от хищений и рас- трат на 455 828 362 рубля, реально ими взыскано 21 447 285 рублей (5,9 процен- та, включая остаток с первого полугодия 1955 года). За первое полугодие 1956 го- да: подлежало взысканию 510 987 796 рублей, взыскано — 25 837 889 рублей (6,1 процента).
Причины: следователи несвоевременно и формально налагали арест на иму- щество обвиняемых; на значительную его долю предъявляли претензии родст- венники, и вещи исключались из описей, а то и при попустительстве следствия подменялись родственниками на менее ценные; суды уделяли мало внимания во- просу о возмещении ущерба, не выписывали исполнительные листы, не направ- ляли их для исполнения, не прилагали к ним описи имущества, поэтому на него не обращалось взыскание. Затем судебные исполнители возвращали око- ло 10 процентов исполнительных листов за неустановлением места жительства ответчика, а 25–30 процентов — за отсутствием у него имущества, на которое может быть обращено взыскание. Все это сопровождалось волокитой, плохим контролем за исполнением; прокуроры не интересовались размерами реального возмещения ущерба. Короче: никто за государственную собственность особо хлопотать не хотел.
Все эти сведения, повторюсь, мы почерпнули из архивов правоохранитель- ных органов, т. е. властям эта картина была прекрасно известна. Проверяющие ругали: прокуроров — за вялость ревизий и проверок, за невозбуждение дел, за слабый контроль за исполнением приговоров; следователей — за медленное и не- качественно проведенное следствие, неспособность добыть доказательства. По- сле знаменитого дела валютчика Яна Рокотова[5], ради которого по требованию Хрущева задним числом изменили статью закона и ввели расстрел, самые круп- ные дела о валютных махинациях и хищениях передали в ведение КГБ: милиции и ОБХСС уже не очень доверяли.
Результат усилий: время от времени приходилось пересматривать, что считать хищением в особо крупных размерах, и поднимать формальную планку. Расхити- тели социалистической собственности — это не беззащитные, жалкие антисовет- чики, которым ничего не стоило свернуть шею. О них разбивалась и перед ними оказывалась бессильной вся мощь советской карательной системы.
Здесь уместно вернуться к вопросу о власти. Выше мы делали вид, что за все- ми этими прекращениями уголовных дел и отказами в их возбуждении, неспо- собностью взыскать ущерб, да и за самим размахом незаконного предпринима- тельства стоят лишь простоватая неповоротливость должностных лиц, зазоры между разного рода инструкциями, несовершенство отчетности и прочие объек- тивного рода обстоятельства, на которые сами прокуроры-милиционеры-судьи и ссылались. Любопытно, что даже в совершенно секретных документах прово- дившихся на высоком уровне проверок нам не случалось прочесть признания в очевидном: взятках, коррупции, подкупе. Что, закрытие 40 процентов уголов- ных дел по хищениям на стадии предварительного следствия — это признание милиции в своем бессилии? или, наоборот, признак ее тайного, но хорошо опла- ченного всемогущества? И куда, в конце концов, девалось награбленное, та раз- ница между ста и пятнадцатью процентами? Неужто растратчики успевали про- кутить ее в ресторанах на просторах необъятной нашей родины? Где эти деньги?
А ведь эти деньги означали власть, реальную власть. И она ускользала из не- уклюжих, алчных и грубых рук советского государства.
[1] Расшифруем аббревиатуру для тех, кто не помнит: Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности.
[2] «Местной» называлась краевая, областная, районная и др. региональная промышленность — в противоположность союзной и республиканской. Данные приводятся за первое полугодие 1955 года по сравнению с первым полугодием 1954 года.
[3] МТС — машинно-тракторные станции.
[4] Из справки Прокуратуры СССР, 1955.
[5] Вообще, дела о незаконной купле-продаже валюты и драгоценностей были постоянной составляющей советской преступности, это косвенно свидетельствует о наличии у людей избытка денег, который они стремились обратить в ценности.